– На то похоже.
– Ну что за херня?
Сэмми пожал плечами, но Роза понимала, что он врет. Он врал ей годами, систематически и с ее одобрения. Одна сплошная бесконечная ложь, глубиннейшая ложь, какая возможна в браке, – ложь, которую не нужно проговаривать, потому что в ней никогда не усомнятся. Но время от времени, вот как сейчас, эта ложь телилась маленькими айсбергами, и они уплывали дрейфовать собственным курсом – сувениры непроторенного континента лжи, слепые пятна на их картах.
– Как ты его вытащил? – спросила Роза.
Она еще никогда так настойчиво не добивалась от Сэмми правды. Порой чувствовала себя как Ингрид Бергман в «Касабланке» – замужем за человеком со связями в подполье. Ложь была необходима – защищала и ее, и его.
– Поговорил с полицейским, который его задержал, – ответил Сэмми, глядя на нее в упор. – С детективом Либером.
– Ты с ним поговорил.
– Он, похоже, ничего себе парень.
– Повезло.
– Мы с ним пойдем обедать.
За последний десяток лет Сэмми то и дело ходил обедать с десятком разных мужчин. В его рассказах они редко обладали фамилиями – просто Боб, или Джим, или Пит, или Дик. Каждый возникал на окраине сознания Розы, маячил полгода или год смутной мешаниной биржевых рекомендаций, мнений и модных анекдотов, облаченной в серый костюм, и так же быстро исчезал. Роза предполагала, будто дружбы эти – со дня вербовки Джо у Сэмми не было других отношений, достойных такого названия, – не заходят дальше обеденного стола в «Ле Мармитоне» и «Лоране». На этом допущении все и зиждилось.
– Тогда, – сказала Роза, – может, папа тебе и с сенатским комитетом поможет. Наверняка Эстес Кефовер – большой поклонник Макса Эрнста.
– Может, нам лучше связаться с Максом Эрнстом, – ответил Сэмми. – Мне любая помощь сгодится.
– И они вызывают всех?
Сэмми покачал головой. Старался не выдать тревоги, но Роза видела, что он тревожится.
– Я кое-кого обзвонил, – сказал он. – Из тех комиксистов, что на слуху, зовут, похоже, только меня и Гейнза.
Билл Гейнз был издателем и главным понтификом EC, «Энтертейнинг комикс». Неряшливый гениальный мужик, взрывной и говорливый, как Сэмми – когда речь шла о работе, – и, как Сэмми, амбициозный. Комиксы у него были с высоколитературными претензиями, и работал он на аудиторию, способную оценить их иронию, их юмор, абсурд и праведность их либеральной морали. И были эти комиксы кровавые донельзя. В них изобиловали трупы, и расчлененка, и живописные ножевые ранения. Ужасные люди чудовищно поступали со своими кошмарными любимыми и друзьями. Розе никогда особо не нравились ни Гейнз, ни его комиксы, хотя она обожала Бернарда Кригстина, одного из постоянных художников «Энтертейнинг комикс», утонченного и элегантного и в печати, и лично и умевшего смело манипулировать панелями.
– У тебя есть довольно кровавые стрипы, Сэм, – сказала она. – Почти на грани.
– Тут, похоже, дело не в поножовщине и вивисекции, – сказал Сэмми. И прибавил, облизнув губы: – Во всяком случае, не только в них.
Роза подождала продолжения.
– Про меня, ну, короче, про меня как бы целая глава в «Соблазнении малолетних».
– Да?
– Часть главы. Несколько страниц.
– И ты мне не сказал?
– Ты говорила, что не собираешься читать эту туфту. Я так понял, тебе неинтересно.
– Я спрашивала, упоминал ли доктор Уэртем тебя. А ты сказал… – Она поразмыслила, припоминая, что именно он сказал. – Ты сказал, что смотрел и в указателе имен тебя нет.
– Ну, не по имени, – сказал Сэмми. – Я вот о чем.
– Так, – сказала Роза. – А теперь выясняется, что про тебя там целая глава.
– Не про меня лично. По имени меня там не называют. Но там про мои комиксы. Дровосек. Ректификатор. И не только мои. Про Бэтмена много. И Робина. И про Чудо-Женщину есть. Что она несколько… несколько мужеподобна.
– Ага. Ясно.
Все всё знали. Вот отчего именно их тайна, их ложь так парадоксальны: ее не проговаривали, ее не оспаривали, но она никого не обманывала. В округе ходили слухи; сама Роза никогда не слышала, но порой чуяла осадок этих слухов в гостиных, вместе с Сэмом переступая порог.
– А сенат знает, что эти комиксы написал ты?
– Очень в этом сомневаюсь, – ответил Сэмми. – Там сплошь под псевдонимом.
– Ну и всё.
– Ничего со мной не будет.
Он опять взял блокнот, перекатился на бок и порылся в тумбочке в поисках другого карандаша. Но когда опять залез под одеяло, остался просто сидеть, карандашным ластиком барабаня по бумаге.
– Как думаешь, он тут задержится? – спросил Сэмми.
– Нет. Не-а. Может быть. Не знаю. А мы хотим, чтоб он задержался? – спросила она.
– Ты его по-прежнему любишь?
Он пытался ее подловить, застать врасплох – адвокатские приемчики. Но Роза пока не готова была зайти так далеко – сейчас не время энергично ворошить угли своей любви к Джо.
– А ты? – парировала она и затем, пока он не успел серьезно рассмотреть вопрос, продолжила: – А меня ты по-прежнему любишь?
– Сама ведь знаешь, что да, – мигом ответил он. И вообще-то, она знала, что да. – Тебе не нужно спрашивать.
– А тебе не нужно говорить, – ответила Роза.
И поцеловала его. Получился формальный сестринский поцелуй. Затем она выключила свет со своей стороны кровати и отвернулась к стене. Снова зашуршал карандаш. Роза прикрыла глаза, но расслабиться не удавалось. И довольно быстро она сообразила, что умудрилась забыть то единственное, о чем хотела поговорить с Сэмми, – Томми.
– Он знает, что ты его усыновил, – сказала она. – Джо так говорит. – Карандаш замер. Роза смотрела в стену. – Он знает, что его отец – кто-то другой. Но не знает кто.
– То есть Джо ему так и не сказал.
– Ты считаешь, он мог?
– Да нет, – ответил Сэмми. – Пожалуй, не мог.
– Надо сказать ему правду, Сэм, – продолжала Роза. – Момент настал. Пора.
– Я работаю, – ответил Сэмми. – Я сейчас больше не буду об этом разговаривать.
И по своему богатому опыту она знала, что стоит поверить. Разговор официально окончен. А она не сказала ему всего того, что хотела сказать! Она положила руку на его теплое плечо. Его кожа и здесь сохраняла нежданную память о прохладе.
– А ты? – секундой раньше долгожданного погружения в сон спросила Роза. – Ты здесь задержишься?
Но если ответ и прозвучал, Роза его не уловила.
13
В свои тридцать пять, с морщинками, что прокрались в уголки глаз, с голосом, что осип от сигарет, Роза Клей была, прямо скажем, еще прекраснее той девушки, которую помнил Джо. В тщетной и бестолковой битве с пышной конституцией Роза сложила оружие. Розовая плоть разрослась, смягчив резкий гребень носа, лошадиную длину подбородка, выпуклость скул. Бедра стали величественны, бока обширны, и в эти первые дни оживающую любовь Джо отчаянно дразнил промельк бледных веснушчатых грудей, что в чашечках бюстгальтера наливались дразнящей, но ложной угрозой перелива, – зрелище, которое являли Джо один из ее домашних халатов или случайные полуночные столкновения под дверью ванной в коридоре. За годы побега Джо думал о Розе снова и снова, но отчего-то, ухаживая за ней, обнимая ее в воспоминаниях, забывал добавить веснушки, которыми она была гравирована так щедро, и теперь их обилие шокировало его. Они сгущались и бледнели на коже, подчиняясь непостижимому ритму звезд в ночном небе. Их мучительно хотелось коснуться – как шерстки бархата или мерцания муара.
Сидя за столом поутру, лежа на диване, Джо наблюдал, как Роза хлопочет по дому, несет метелку для пыли или холщовый мешочек с прищепками, как юбка туго обнимает решительную качку ее бедер и ягодиц, и внутри у него будто натягивали до верной тональности скрипичную струну. Ибо, как выяснилось, Джо по-прежнему был влюблен в Розу. Его любовь пережила ледниковый период, как звери древней исчезнувшей эпохи, которые на страницах комиксов всегда оттаивали и отправлялись крушить улицы Метрополиса, и Готэма, и Империум-Сити. Оттаивая, любовь источала густой мастодонтовый аромат прошлого. Новое столкновение с этими чувствами удивляло Джо – удивляло не столько их выживание, сколько неоспоримая живость и сила. Влюбленный мужчина в двадцать лет чувствует себя живым как никогда – вновь обретя это погребенное сокровище, Джо, как никогда ясно, постиг, что последние лет двенадцать провел более или менее мертвецом. Его ежедневные яичницы и отбивные, его коллекция фальшивых бород и усов, торопливое мытье губкой над раковиной в кладовке – все эти бесспорные черты его недавнего бытия казались теперь повадками призрака, впечатлениями от странного романа, прочитанного в сильном жару.
Возвращение чувств к Розе – возвращение собственной молодости – после стольких лет, когда от них не было ни ответа ни привета, должно было наполнять его восторгом, но Джо страшно угрызался. Он не хотел обернуться этим стандартным персонажем Розиных комиксов – разлучником, с искоркой в глазах, в аскотском галстуке и за рулем «фиата». Это правда, за последние дни он избавился от всех иллюзий касательно брака Сэмми и Розы (который он, как мы нередко поступаем с упущенными возможностями, с годами начал идеализировать). Прочные пригородные узы, которые он издалека в печали пополам с удовлетворением воображал себе ночами, при ближайшем рассмотрении оказались еще сложнее и проблематичнее среднестатистического брака. Но как бы ни обстояли дела, Сэмми и Роза женаты, и уже отнюдь не первый год. Они безусловно пара. Они одинаково говорили, пользовались домашним арго – «арахис и же», «зомбоящик», – перебивали друг друга, друг за друга договаривали, любезно затыкали друг другу рты. Порой они атаковали Джо вдвоем, рассказывали ему параллельные, взаимодополняющие версии одной и той же истории, и он совершенно терялся в довольно занудном семейном лабиринте их речей. Сэмми заваривал чай и носил Розе в студию. Роза каждый вечер перед сном с угрюмым усердием гладила Сэмми рубашку. И у них на двоих сложилась замечательная система производства комиксов (хотя они редко выступали прямо как Клей