На Западной Юнион-Сквер он подъехал к Уоркингменз-Кредит-билдинг, обиталищу «Ист-Сайдского актерского кредитного союза». Конечно, припарковаться было негде. Пока Джо искал место, машины громоздились на хвосте у «студебекера» и всякий раз, когда он притормаживал, разражались сердитыми фанфарами клаксонов. Сзади с ревом выскочил автобус, и из окон на Джо уставились лица – пассажиры прожигали его взглядом или равнодушными гримасами насмехались над его неумелостью. На третьем круге по кварталу Джо опять притормозил перед зданием. Бордюр был выкрашен ярко-красным. Джо сидел, раздумывая, как поступить. В великолепной чумазой горе Уоркингменз-кредит-билдинг, в сумрачном свете, что течет из фрамуг, в кабинетах банка, под грузом многолетних процентов и пыли спит его банковский счет. Джо надо только зайти и сказать, что он хочет снять деньги.
Раздался стук в боковое стекло. Подскочив, Джо наступил на педаль газа. Машина дернулась на несколько дюймов, он нащупал тормоз и осадил ее с неприличным фырчком покрышек.
– Эй! – заорал патрульный, который подошел осведомиться, с какой такой целью Джо задерживает движение на Пятой авеню в самый утренний час пик. Патрульный шарахнулся и запрыгал на одной ноге, обеими руками сжимая блестящую левую туфлю.
Джо опустил стекло.
– Вы мне ногу отдавили! – сказал патрульный.
– Пожалуйста, прошу прощения, – ответил Джо.
Патрульный осторожно опустил ногу на тротуар, по чуть-чуть перенес на нее свой внушительный вес.
– Вроде порядок. Отдавили пустой носок. Повезло вам.
– Я одолжил машину у кузена, – сказал Джо. – Я, наверное, не так хорошо ее знаю, как надо.
– Ну, короче, нельзя тут торчать, дружище. Уже десять минут стоите. Пора двигаться.
– Это невозможно, – сказал Джо. Прошла минута-другая максимум. – Десять минут.
Патрульный постучал по запястью:
– Я засек время, как вы подъехали.
– Простите, офицер, – сказал Джо. – Я просто никак не помочь сообразить, что мне делать. – Он большим пальцем ткнул в Уоркингменз-кредит-билдинг. – У меня там деньги, – пояснил он.
– Да хоть левая ягодица, – отвечал патрульный. – Валите-ка отсюда, мистер.
Джо заспорил было, но, уже открыв рот, понял, что вздохнул с невероятным облегчением, едва полицейский постучал в стекло. Все решено за Джо. Ему нельзя тут припарковаться; сегодня ему не снять деньги. Может, зря он это затеял. Он включил сцепление.
– Ладно, – сказал он. – Я валю.
В поисках обратной дороги на Лонг-Айленд он очень успешно заблудился в Куинсе. Добрался чуть ли не до бывшей Всемирной выставки, прежде чем опомнился и развернулся. Через некоторое время он уже катил вдоль длинной зеленой полосы кладбищ, в которой распознал Сайпресс-Хиллз. Надгробия и памятники усеивали склоны холмов, точно овцы у Клода Лоррена. Джо бывал тут один раз, много лет назад, вскоре по возвращении в город. Тогда был вечер накануне Хеллоуина, и ребята из задней комнаты Тэннена уговорили его сходить с ними на ежегодное паломничество к могиле Гарри Гудини, которого похоронили здесь на еврейском кладбище под названием «Махпела». Они взяли сэндвичи, и фляжки, и термос кофе, и всю ночь сплетничали об удивительно насыщенной личной жизни миссис Гудини после смерти мужа, и поджидали, когда явится дух Мистериарха, – Гудини обещал, что если такое возможно, он это устроит. На заре Дня Всех Святых они шутили, и присвистывали, и притворялись, будто огорчены, что Гудини не явился, но у Джо – и он подозревал, что не только у него, – притворным огорчением лишь маскировалось огорчение подлинное. Джо ни капли не верил в загробную жизнь, но искренне желал поверить. Один старый чудик-христианин в публичной библиотеке Галифакса как-то раз попытался утешить Джо, с превеликой самоуверенностью заявив, что свободу евреям даровали не союзники, а Гитлер. Со дня отцовской смерти – со дня, когда он услыхал по радио репортаж о чудо-гетто в Терезине, – Джо не был так близок к утешению. Дабы обрести надежду в словах христианина, нужно было только поверить.
Он без особого труда вновь отыскал «Махпела» – по крупному похоронному дому, угрюмо роскошному, приблизительно левантийскому, напоминавшему дом Розиного отца, – въехал в ворота и припарковался. Могила Гудини была самой большой и шикарной на кладбище, совершенно вразрез со скромностью, даже аскетизмом прочих камней и плит. Любопытная конструкция – точно просторный балкон, отрезанный от дворца: изогнутая буквой «С» мраморная балюстрада с засечками колонн на концах обнимала длинную низкую скамью. На колоннах надписи на английском и иврите. В центре, над лаконичным «ГУДИНИ», пылал глазами бюст покойного иллюзиониста – гримаса такая, будто он только что лизнул батарейку. Занятная статуя рыдающей женщины в мантии привалилась к скамье, навеки застыв в горестном обмороке; Джо все это показалось весьма нескладным и тревожным. Вокруг валялись букеты и венки на разных стадиях разложения, а многие плоскости были усеяны камешками – видимо, оставили родственники или еврейские поклонники. Здесь же были похоронены родители, братья и сестра Гудини – все, кроме его покойной жены Бесс, которую не пустили, поскольку она так и умерла католичкой. Джо прочел многословные хвалы матери и отцу-раввину, которые Гудини, совершенно очевидно, сочинил сам. Поразмыслил, что написал бы на родительских надгробиях, выпади ему такой шанс. Имена и даты – уже чрезмерно.
Он принялся подбирать и аккуратно раскладывать камешки на парапете, так сказать, балкона – прямыми линиями, и кругами, и звездами Давида. Заметил, что кто-то сунул записочку в трещину между двумя камнями, потом тут и там, во всех щелях и трещинах, разглядел другие записочки. Вынимал их, и раскатывал крошечные полоски, и читал, что написали люди. Послания оставляли, похоже, одни спиритуалисты, исследователи следующей жизни – они посмертно прощали великого разоблачителя за то, что развенчивал Истину, которую теперь, несомненно, и сам открыл. Спустя некоторое время Джо сел на скамью, на безопасном расстоянии от статуи женщины, что выплакивала себе все глаза. Глубоко вздохнул, и потряс головой, и осторожно протянул некие внутренние пальцы – проверял, не коснутся ли они каких-то рудиментов Гарри Гудини, или Томаша Кавалера, или хоть кого-нибудь. Нет; пусть он снова погибнет – и его снова убьет надежда, – но верить он не научится никогда.
Вскоре он свернул пальто в подушку и лег на холодную мраморную скамью. До него доносился рокочущий автомобильный прилив на Межрайонной автостраде, прерывистые вздохи пневматических тормозов автобуса на Джамейка-авеню. Все это звучало как бы в унисон бледно-серому небу, кое-где испятнанному синяками голубизны. Джо на миг закрыл глаза – хотел еще чуточку послушать небо. Потом расслышал поблизости шаги в траве. Сел и посмотрел на ослепительно-зеленое поле (теперь почему-то воссияло солнце), на склоны холмов, усеянные стадами белых овец, и увидел, что к нему приближается старый учитель Бернард Корнблюм во фраке. Щеки у Корнблюма были красны, глаза блистали критически. Бороду он подвязал сеточкой для волос.
– Lieber Meister, – сказал Йозеф, потянувшись к нему обеими руками. Они держались друг за друга через пропасть, что пролегла между ними, как между отплясывающими цыганочку шпилями моста Куинсборо. – Что мне делать?
Корнблюм фыркнул, надув шелушащиеся щеки, и потряс головой, слегка закатив глаза, точно вопрос этот – в ряду глупейших вопросов, что ему доводилось слышать.
– Да что ж это такое, а? – сказал он. – Иди домой.
Едва Джо вошел в парадную дверь дома 127 по Лавуазье-драйв, его чуть не сбили с ног. Роза повисла у него на шее, одной рукой цепляясь, а другой жестко колотя его кулаком в плечо. Она выпячивала подбородок, и Джо видел, что она не позволяет себе расплакаться. Томми ткнулся в него пару раз, как собака, неловко отступил, спиной вошел в проигрыватель и уронил оловянную вазу с сушеными бархатцами. После этого все заговорили одновременно. Ты где был? Ты почему не позвонил? А что в ящике? Хочешь рисовый пудинг?
– Я катался, – сказал Джо. – Боже правый. – Ну ясно: они думали, он их бросил – украл их машину! Он устыдился, что достоин таких подозрений в их глазах. – Ездил в город. В каком ящике? Что?..
Джо узнал его мигом – с легкостью и без удивления, как во сне. В грезах своих Джо странствовал в нем с осени 1939 года. Его спутник, другой его брат пережил войну.
– Что там? – спросил Томми. – Фокус, да?
Джо подошел к гробу. Протянул руку и слегка толкнул. Гроб покосился на дюйм и опять встал на попа.
– Ужас какое тяжелое, – сказала Роза. – Уж не знаю что.
И вот тогда до него дошло: что-то не так. Он прекрасно помнил, до чего легок был ящик с Големом, когда они с Корнблюмом выносили его из дома 26 по Николасгассе, – точно гроб, набитый птицами, точно груда костей. В голове промелькнула страшная мысль: может, там, внутри, с Големом опять прикорнуло чье-то тело. Джо наклонился чуть ближе. Инспекционную панель на петлях, которую они с Корнблюмом смастерили, чтобы обмануть гестапо и пограничников, кто-то запер навесным замком.
– Ты почему его нюхаешь? – спросила Роза.
– Там что, еда? – спросил Томми.
Лучше бы не говорить им, что там. Увидев, как Джо откликнулся на появление ящика, они, конечно, от любопытства уже почти обезумели и, естественно, рассчитывают, что он не только расскажет, но сию же минуту покажет. А вот это лишнее. Ящик тот же, сомнений нет, но загадочно отяжелевшее содержимое… там может быть что угодно. В том числе очень-очень плохое.
– Томми сказал грузчику, что в ящике твои цепи, – сообщила Роза.
Джо подыскивал наискучнейшее вещество или предмет, который можно правдоподобно запихать в ящик. Может, старые школьные контрольные работы? Потом до него дошло, что цепи – это не так уж интересно.
– Именно, – сказал он. – Ты, наверное, ясновидишь.
– Там, по правде, твои цепи?
– Просто груда железа.
– Ух ты! А можно открыть? – сказал Томми. – Я ужасно хочу посмотреть.