– Бля-а, – произнес Джо – медленно выдохнул звук, точно с удовольствием затянулся.
– Что «бля»?
Джо пожал плечами:
– Я просто это говорю.
Оказалось, что подлинные таланты Сэмми крылись не в карандаше или кисти. Все это поняли, когда Дейви О’Дауд вернулся в Геенну, кратко посовещавшись с Честером касательно идей насчет персонажа. Честер уже погрузился в собственный замысел – или же отсутствие такового, – работал за кухонным столом и, вопреки обещанию, вникать не пожелал. Дейви пришел с кухни, почесывая в затылке.
– Мой чувак летает, – сказал Дейви О’Дауд. – Это я знаю.
Джо покосился на Сэмми, а тот хлопнул себя ладонью по лбу.
– Эй, – сказал он.
– Чего?
– Летает, а?
– А что, нельзя летать? Честер говорит, это все желанные фикции.
– А?
– Желанные фикции. Ну, знаешь, чего ребенок хочет. Ты, например… а, точно, ты не хочешь жить с покалеченной ногой. Опа – ты даришь своему чуваку волшебный ключ, и он может ходить.
– Ха.
Сэмми предпочитал не рассматривать процесс создания персонажа в таком суровом свете. Любопытно, какие еще желания он, сам того не ведая, воплотил в хромом Томе Мэйфлауэре.
– Я всегда хотел летать, – сказал Дейви. – Многие, наверное, хотели.
– Да, это популярная фантазия.
– По-моему, тут перебрать невозможно, – вставил Джерри Гловски.
– Ладно, пусть он умеет летать. – Сэмми посмотрел на кузена. – Джо?
Тот на миг оторвался от работы:
– Почему?
– Почему?
Сэмми кивнул:
– Почему он летает? Почему он хочет летать? И как вышло, что он свои полеты обратил на борьбу с преступностью? Почему он не стал попросту лучшим в мире форточником?
Дейви закатил глаза:
– Это что, комиксовый катехизис? Я без понятия.
– Давай по порядку. Как он летает?
– Не знаю.
– Кончай талдычить, что не знаешь.
– У него большие крылья.
– Придумай что-нибудь другое. Ракетный ранец? Антигравитационные сапоги? Шляпа-гироплан? Мифологические силы ветров? Межзвездная пыль? Переливание крови пчелы? Водород в крови?
– Ты помедленней, помедленней, – сказал Дейви. – Елки-палки, Сэм.
– Я такие штуки умею. Что, страшно?
– Да нет, неловко за тебя.
– Выбери что-нибудь. Допустим, жидкость. Антигравитационная жидкость в крови, у него на груди такая машинка, он накачивает себя этой жидкостью.
– Накачивает.
– Ну да, он без этой фигни помрет, ага? А полеты – это такая, ну, нежданная приятная побочка. Он ученый. Врач. Он работал над какой-нибудь, скажем, искусственной кровью. Ну, знаешь, для фронтовых нужд. Называется «синт-о-кровь». Может, она, не знаю, может, она сделана из толченых железных метеоритов. Потому что в крови железо. Не важно. Но потом какие-то преступные элементы… нет, какие-то вражеские шпионы – они вламываются к нему в лабораторию и хотят эту кровь украсть. Он им пытается помешать, они стреляют в него и его девушку и бросают, думают, что те умерли. Девушку не спасти, ладно, очень грустно, но наш чувак успевает подключиться к такому насосу, как раз перед смертью. В смысле, он правда умирает, с медицинской точки зрения, но эта фигня, жидкий метеорит, оживляет чувака прямо на пороге смерти. И когда он очухивается…
– Он умеет летать! – И Дейви в восторге заозирался.
– Он умеет летать, и он бросается в погоню за шпионами, которые убили его девушку, и теперь он может заниматься тем, чем всю жизнь хотел заниматься, а именно помогать силам демократии и мира. Но он всегда помнит, что у него есть ахиллесова пята, что без насоса с этой «синт-о-кровью» ему конец. Он теперь навсегда… навсегда… – Сэмми щелкнул пальцами, подбирая имя.
– Почти Мертвый Летун, – предложил Джерри.
– Кровавый Человек, – сказал Джули.
– Стриж, – сказал Марти Голд. – Самая быстрая птица в мире.
– Я очень хорошо рисую крылья, – сказал Дейви О’Дауд. – Красивые, с перьями.
– Ой, ну ладно, хрен с тобой, – сказал Сэмми. – Пусть крылья будут для виду. И назовем его Стриж.
– Мне нравится.
– Он теперь навсегда Стриж, – продолжал Сэмми. – Каждую минуту каждого, черт его дери, дня.
Тут он умолк и тылом ладони отер рот. Горло саднило, губы пересохли, он как будто проболтал неделю без продыху. Джерри, Марти и Дейви переглянулись, а затем Джерри слез с табурета и ушел к себе в спальню. Появился оттуда со старой пишущей машинкой «Ремингтон».
– Когда закончишь с Дейви, сочини мне, – сказал он.
Джерри сбежал на часок в субботу вечером – вернуть сумочку Розе Сакс, – а потом еще раз днем в воскресенье, на два часа, и возвратился с кривым отпечатком зубов девицы по имени Мэй на шее. Что до Честера Панталеоне, он исчез около полуночи в пятницу и в итоге обнаружился в пустой ванне, за душевой занавеской, абсолютно одетый, с чертежной доской на коленях. Закончив страницу, он ревел:
– Мальчик!
И Сэмми тащил страницу наверх, к Джо, а тот не отрывался от сияющего кончика своей кисти почти до двух часов в ночь на понедельник.
– Крыса-та-а, – сказал Сэмми. Он дописал свои сценарии несколько часов назад, но спать не лег, глушил кофе, пока не затряслись глазные яблоки, – составлял общество Джо, который заканчивал обложку по макету Сэмми. За последний час с лишним оба не произнесли ни слова. – Пошли глянем, – может, пожрать чего осталось.
Джо слез с табурета и отнес обложку к кипе картона и кальки высотой в фут – первому выпуску их комикса. Поддернул штаны, покрутил головой на скрипучем штыре шеи и следом за Сэмми направился в кухню. Там они нашли и поглотили легкий ужин: трижды обобранную до костей половину скелета уже весьма пожилой курицы, девять галет, одну сардину, молоко и желтый дверной упор в образе несокрушимого куска сыра, застрявшего под молочной бутылкой в решетчатой полке за окном. Честер Панталеоне и Джули Гловски давным-давно отправились по домам в Бруклин; Джерри, Дейви и Марти разошлись по комнатам спать. Кузены молча жевали. Джо смотрел в окно на раскуроченный двор, почерневший подо льдом. Вокруг глаз с тяжелыми веками залегли густые тени. Джо прижался высоким лбом к холодному стеклу.
– Где я? – спросил он.
– В Нью-Йорке, – сказал Сэмми.
– Нью-Йорк. – Джо поразмыслил. – Город Нью-Йорк, США. – Он закрыл глаза. – Это не может быть.
– Ты как? – Сэмми положил руку ему на плечо. – Джо Кавалер.
– Сэм Клей.
Сэмми улыбнулся. Снова, как в ту минуту, когда он впервые обвел новехонькие американские имена аккуратным прямоугольником товарищества на странице один дебюта Эскаписта, живот налился неуютным теплом, и Сэмми почувствовал, что краснеет. Не просто краска гордости, не только непризнаваемый восторг, который он черпал в этом символе растущей своей привязанности к Джо; еще он горевал – равно нежно и стыдливо – о потере профессора фон Клея, чего прежде никогда себе не дозволял. Он пожал плечо Джо:
– Мы сделали что-то прекрасное, Джо, ты это понимаешь?
– Большие деньжищи, – сказал Джо. Глаза его открылись.
– Вот именно, – сказал Сэмми. – Большие деньжищи.
– Я теперь вспомнил.
Помимо Эскаписта и Черной Шляпы, в комикс их вошел и еще один предмет гордости – первое приключение (за контуровку и шрифты отвечал Марти Голд) в карьере третьего героя, Снеговика Джерри Гловски – по сути, Зеленого Шершня в бело-синем нательном комбинезоне; к Снеговику прилагались малолетний слуга-кореец, ружье, стрелявшее «морозным газом», и «родстер» – по выражению Сэмми, «льдисто-голубой, как глаза Снеговика, что видят зло насквозь». Джерри удалось взять под контроль свой йети-стиль – тот проступал по делу в изображении лошадино-зубастого, но боевитого слуги по имени Фан и Снеговикового недруга, оборудованного слюнями, когтистыми пальцами и моноклем ужасного Обсидианового Кулака. Также имелись первый выпуск Дейви О’Дауда про Стрижа, обладателя роскошных шелковистых крыльев под Алекса Реймонда, и Радиоволна, нарисованный Честером Панталеоне и контурованный Джо Кавалером, – тут Сэмми вынужден был признать, что результат вышел неоднозначный. И он сам виноват. Он склонился пред опытом Честера, его искусным карандашом и не посмел предложить помощь в создании Радиоволны или сочинении сюжета. Плодом такого пиетета стал ослепительно нарисованный, со вкусом одетый, шикарно мускулистый и замечательно контурованный герой, у которого не было ни назойливой подруги, ни склочного помощника, ни парадоксальной секретной личины, ни бестолкового полицейского комиссара, ни ахиллесовой пяты, ни полчища тайных союзников, ни стремления отомстить – была лишь небрежно объясненная, хорошо переданная и сомнительная способность переноситься по воздуху «на незримых рельсах радиоволн» и неожиданно выпрыгивать из решетки радиоприемника «Филко» в логово банды, ценившей джаз и воровавшей драгоценности. Сэмми быстро сообразил, что, прознав про героя, все негодяи родного города Радиоволны могут просто выключить радио и жить припеваючи, но, когда Сэмми выпал шанс проглядеть историю, Джо уже половину отконтуровал.
Джули хорошо справился с историей про Шляпу, проиллюстрировал один из переиначенных, перезаточенных Сэмом сюжетов про Тень в двумерном, слегка мультяшном стиле, очень похожем на Супермена Джо Шустера, только дома́ и машины выписаны получше; и Сэмми остался доволен приключением Эскаписта, хотя композиции Джо, сказать правду, вышли чуточку статичными и чрезмерно красивыми, а под конец стали торопливы и даже шероховато-небрежны.
Но бесспорной жемчужиной всего проекта была обложка. Не рисунок, но живопись, темперой на плотном картоне, изысканная иллюстрация, идеалистическая и крайне реалистичная, – стиль напомнил Сэмми Джеймса Монтгомери Флэгга, но, по словам Джо, вообще-то, происходил от немецкого художника по фамилии Клей. В отличие от великих антинацистских обложек будущего, здесь не толпились танки, не роились горящие самолеты, не было приспешников в касках или вопящих дам. Только два главных героя, Эскапист и Гитлер, на неоклассическом помосте, убранном нацистскими флагами, на фоне синего неба. В считаные минуты Джо набросал позу Эскаписта: ноги расставлены, громадный правый кулак летит по дуге, что завершится бессмертной зуботычиной, – и часами потом писал блики и тени, с которыми изображение стало таким подлинным. Темно-синяя ткань сминалась осязаемыми складками и морщинками, волосы Эскаписта – они решили рисовать платок как маску, оставляя волосы открытыми, – поблескивали золотом и лохматились под ветром. Мускулы его были скромны и не подчеркивались, выглядели правдоподобно, а жилы предплечья вздувались от силы удара. Что до Гитлера, тот летел на зрителя задом, кроссом справа выбитый вон с обложки, – голова запрокинута, челка растрепалась, руки машут, за челюстью тянется долгий красный кильватер зубов. Кровавость этой картины была поразительна, прекрасна, странна. В зрителе она будила таинственные чувства – ненависть вознаграждена, мучительный страх претворен в сокрушительное возмездие, – и мало кто из художников, работавших в Америке осенью 1939 года, лучше Йозефа Кавалера умел передавать эти чувства так просто и сильно.