нанять Джо. Последовали новые ангажементы; ни с того ни с сего Джо стал модным артистом среди богатых еврейских подростков Верхнего Уэст-Сайда – многие из них, разумеется, преданно читали комиксы «Империи». Их, кажется, не смущало, что время от времени Джо ронял туза из-под ремешка часов или неверно прочитывал мысли. Они его обожали, и он принимал их обожание. Собственно говоря, он и сам активно добивался общества тринадцатилетних пацанов – не столько чтобы потешить самолюбие, считала Роза, сколько из чудовищной тоски по брату. И вдобавок общество этих пацанов – почтительных, сардонических, готовых восторгаться и упрямо докапываться до сути каждого фокуса – словно обещало Томашу по прибытии много хорошего: друзей с буйным интеллектом, невинных и притом бескомпромиссных, невзрачных и красивых, но непременно прекрасно одетых, чьи лица не осеняет никакая тень – разве что прыщи или зачаточная борода. Жизнь этих мальчишек не была пропитана страхом вторжения, оккупации, жестоких и деспотических законов. При поддержке Розы Джо – поначалу неуверенно, а затем с великим рвением – начал воображать, как его брат преобразится в американского подростка.
Порой во время переговоров с родителями всплывало имя Гудини, и Джо спрашивали, не покажет ли он (естественно, за соответствующую прибавку к гонорару) побег, но этой черты он не переступал.
– Я бежал из Праги, – говорил он, опуская взгляд на голые запястья, будто искал красные следы наручников. – Я думаю, этого, пожалуй, достаточно.
Тут родители, переглянувшись с Розой, неизменно соглашались и выписывали ему чек на сотню долларов. Джо и в голову не приходило, что причина его внезапной популярности на бар-мицвах Уэст-Сайда – не в переменчивом мастерстве престижных пальцев и не в стойком поклонении молодой аудитории, но в сочувствии этих родителей к бездомному еврейскому юноше, который как-то умудрился ускользнуть из тени черного флага, что, волнуясь, разворачивался над Европой; к юноше, который все свои гонорары жертвовал Трансатлантическому спасательному агентству.
– Я не становлюсь лучше, – сказал он сейчас, отрешенно глядя, как разрастается в ее руке. – Честное слово, прямо стыдно. У Тэннена надо мной все смеются.
– Ты теперь гораздо лучше прежнего, – сказала она и прибавила с легчайшим намеком на своекорыстие: – Теперь всё гораздо лучше, да?
– Гораздо лучше, – ответил он, слегка шевельнувшись в ее хватке. – Да. Гораздо.
Когда они познакомились, Джо был такой несчастный и одинокий, избитый и изломанный уличными драками, а этот крепыш, Сэмми Клей, был ему единственной опорой и другом. Теперь у Джо завелись друзья в магической лавке и среди нью-йоркских художников. Он изменился; Роза его изменила. На страницах «Радиокомиксов» – Роза стала преданной читательницей – Джо и Эскапист продолжали борьбу с силами Железной Цепи, и бои становились все нелепее и изощреннее. Но искусную кисть уже захлестывала грустная тщета этих битв, которую так рано почуял Джо и которая была с первого мига очевидна Розе. Месяц за месяцем Эскапист стирал в порошок армии зла, и, однако, настала весна 1941-го, а империя Адольфа Гитлера простерлась шире, чем владения Бонапарта. На страницах «Триумфа» Четыре Свободы[9] достигали оргазмически недосягаемой цели убить Гитлера, но в следующем номере выяснялось, что жертвой их пал всего лишь механический двойник. Джо не отступал, но Роза видела, что душа его больше не лежит к кровавым заварухам. Теперь его искусство цвело на страницах «Одних девчонок», вдали от Зотении и Праги.
Сатурния Луна была ночным созданием из Иного Мира, из таинственных пределов, где зло работало посредством заклинаний и проклятий, а не пуль, торпед и снарядов. В чудесном мире Луна сражалась с фантомами и демонами, защищала всех нас, кто спал и ничегошеньки не подозревал, от нашествия из темных царств сновидений. Она уже дважды выпархивала на бой против слюнявых Старейших Существ, что готовились повести на войну громадные межпространственные армады демонов, и, хотя в подобных сюжетах легко прочитывались аллегории паранойи, завоевания и мировой войны, а в работе Джо – продолжение смертоносного конфликта, что разворачивался в «Радио» и «Триумфе», рисунки в «Сатурнии Луне» сильно отличались от других комиксов. Розин отец, большой специалист по коренным американским источникам сюрреализма, познакомил Джо с работами Винзора Маккея. Городские пейзажи из грез, головокружительные перспективы, игривый тон и абсурдные метаморфозы и соположения «Маленького Немо в Стране Снов» быстро отыскали дорогу в «Сатурнию Луну». Внезапно стандартные три ряда квадратных панелей обернулись тюрьмой, откуда Джо стремился сбежать. Они мешали передать вывихнутые неевклидовые сновидческие пространства, где воевала Мотылек Луна. Джо рассекал панели, растягивал и искажал, кромсал на клинья и на полосы. Он экспериментировал с точечными фонами, с перекрестной штриховкой, с ксилографическими эффектами и даже с грубыми коллажами[10]. И сквозь эти бравурные сумеречные пейзажи летела остроумная могущественная молодая женщина с громадным бюстом, крыльями феи и пушистыми усиками. Комикс балансировал на игольном острие между дивным и вульгарным, которое и виделось Розе точкой равновесия самого сюрреализма. Она замечала, как с каждым новым выпуском Джо все сильнее противится условностям и клише сюжетов Сэмми, ставших литературнее обычного, – как Джо пробивает себе путь к некоему прорыву в своем искусстве. И Роза намеревалась быть рядом, когда этот прорыв случится. Она подозревала, что заметит и оценит его она одна; в Джо она различала аутентичный дух одинокого мастера бриколажа, что создает гениев вроде Почтальона Шеваля или другого чудно́го и робкого Джо, мистера Корнелла, которые мчатся к совершенству в суденышке, построенном из обыденного, из выброшенного, из презренного. На этом и зиждилась миссия ее любви – быть рядом, изо всех сил поддерживать Джо, когда он взойдет на борт и позже, на всем протяжении его блистательного странствия, а также, конечно, помочь ему переправить брата в Америку и опутать нерушимыми узами, которые привяжут Джо и к Розе, и к Америке. Что до ее собственных работ, те всегда были не столько миссией, сколько застарелой угрюмой привычкой, методом уловить проносившиеся мимо эмоции и идеи, булавкой пришпилить их, так сказать, к холсту, пока не ускользнули от взгляда. В конечном итоге, мир – во всяком случае, та его малая часть, что читала и осмысляла комиксы, – гораздо быстрее восславит гений Джо, нежели любой человек – и тем паче сама Роза – признает ее гений.
– Надо бы мне уже готовиться, – сказал Джо, но не двинулся с места, и Роза усилила хватку.
– А с этим что будешь делать? – спросила она. – Может, вставить его в номер? Я могу на нем рожицу нарисовать.
– С марионетками я не работаю.
Постучали в дверь. Роза отпустила Джо, он перебрался через нее и тоже спрятался под одеяло.
– Да? – крикнула она.
– Открывай! У меня тут подарочек для Потрясающего.
Пришел Розин отец. Роза встала и натянула халат. Взяла сигарету, которую Джо оставил гореть на комоде, и открыла дверь.
Отец стоял в коридоре, уже одевшись на прием в громадную тройку из сирсакера цвета какао, и на локте держал холщовый одежный чехол. С любопытством глянул на Джо – тот сел в постели, прикрывшись одеялом. Поразмыслить, удобно ли сейчас помешать молодым любовникам или, может, стоит заглянуть попозже, Розин отец не удосужился. Просто вломился к дочери в спальню.
– Йозеф, – сказал он, предъявляя чехол, – мы заметили, что всякий раз на выступления ты берешь костюм в аренду. – В припадках великодушия Розин отец переходил на царственное «мы». – Нам представляется, что тебе пора обзавестись собственным. – И он расстегнул чехол. – Я тебе заказал.
Фрак был цвета неба над Пражским замком в ясную зимнюю ночь. Брюки – тоже блестящие, угольно-синие с ярко-золотым кантом. А на одном атласно-черном лацкане – крохотный золотой значок в форме ключа-вездехода.
– Я как бы подумал, – пояснил Розин отец. – В честь сам знаешь кого. – Он сунул руку в карман пиджака и достал полумаску из того же черного атласа, что лацканы, с длинными черными лентами. – Чуток загадочности не помешает.
Роза удивилась не меньше Джо. Улыбалась она так сильно, что у нее слегка заныли уши.
– Джо, – сказала она, – ты посмотри, что он учудил.
– Спасибо, – сказал Джо. – Я… – И он подчеркнуто попытался встать с постели, чему воспрепятствовал капкан наготы.
– Да господи боже, дай человеку полотенце, – протянул ее отец. – Пускай поблагодарит нас как следует.
Джо выбрался из постели, заворачиваясь в одеяло. Завязал его на талии и принял из рук Розиного отца синий фрак. Последовали довольно неуклюжие объятия, а затем Розин отец извлек флягу и, безнадежно пошарив в хаосе спальни, отыскал стакан, лишь слегка запятнанный отпечатками губной помады.
– За Потрясающего Кавальери, – сказал Розин отец, поднимая окрашенный розовым стакан виски. – Которого… смею ли я сказать?
– А ты посмей, – сказала Роза, чувствуя, что густо краснеет.
– Скажу только, что в нашей небольшой семейке, безусловно, найдется место еще для одного. – И он выпил.
Роза, почти опьяненная счастьем этой минуты, наблюдала за Джо и увидела, как при этих словах по лицу его промелькнула болезненная гримаса.
– У меня уже есть семья, – тихо сказал он.
– Ну конечно… Джо, да что ты, я же знаю. Я просто…
– Извините, – тотчас сказал Джо. – Это было очень грубо. Спасибо вам огромное за все. За это. – Он предъявил фрак. – За вашу доброту. За Розу.
Он почти спас эту минуту, и ради него оба сделали вид, будто все обошлось. Но спустя еще минуту Розин отец уже бежал из спальни, а Роза и ее Джо остались на кровати голышом в одиночестве глядеть на пустой синий фрак.
4
Последнее письмо, которое Джо получил от матери, было отправлено с почтамта в Островном, как требовалось по закону, между часом и тремя часами дня, и гласило (с черными следами, что оставило цензорское перо в бесцеремонном походе через весь текст):