Изучение рапорта, поданного шерифом округа Монмут, дает нам имя последнего гостя тех выходных, некоего мистера Квентина Тоула, а также описание событий вечера, щедрее снабженное деталями, включая соображения касательно импульса, наконец-то подтолкнувшего Рут к телефону. «Мисс Эблинг, – говорится в рапорте, – была растроена [sic] недавним заключением под стражу ее брата Карла и в спальне случайно наткнулась на комикс из тех, которые полагала в ответе за многочисленные психические отклонения брата. Опознав автора упомянутого комикса в одном из подозреваемых, она решила сообщить властям о том, что происходит в доме».
Любопытно отметить, что, вопреки этому акценту – в ту ночь и на протяжении дальнейших, в основном безрезультатных юридических разбирательств – на роли комикса в возмездии Рут Эблинг, единственный гость «Паутау», по поводу которого не существует записей об аресте, – автор этого самого комикса.
За ужином Сэмми впервые в жизни напился. Опьянение подступало так медленно, что поначалу он принял его за счастье сексуального изнеможения. День выдался долгий и оставил физический отпечаток в памяти Сэмми: холод перед «Мэйфлауэром» поутру, когда они с Бейконом ждали, пока мистер Лав и его друзья их заберут; локоть под ребра, рев и пепельный запах печки в «кадиллаке», пронзительный столб декабрьского воздуха, задувающий в окно машины по пути; жжение глотка водки из предложенной Джоном Паем фляги; непроходящая отметина зубов Бейкона и отпечатки его больших пальцев на боках. Сэмми сидел за столом, ел свое жаркое, озирался с дурацкой гримасой – он и сам бестревожно понимал, что она дурацкая, – и день окутывал его приятной сумятицей ноющей боли и образов, какие обступают человека на грани сна после целого дня на воздухе. Сэмми поудобнее устроился в этой сумятице и наблюдал, как его сотрапезники разворачивают живописные флаги реплик. Пили «Пюлиньи-Монраше» 1937 года – из ящика, который, по словам Джимми Лава, ему подарил Поль Рейно.
– Ну и когда вы уезжаете?
– Завтра, – сказал Бейкон. – Прибудем в среду. У меня будет эффектный выход. Кто-то из «Республики» в Солт-Лейк-Сити передаст мне костюм, – может, в Лос-Анджелесе высадится Эскапист.
Последовали продолжительные подначки в адрес Трейси Бейкона по поводу обтягивающих штанов; к общему веселью беседа обратилась к теме гульфиков. Лав с удовольствием констатировал, что Бейкон сможет по-прежнему играть Эскаписта на радио: теперь трансляцию будут вести из Лос-Анджелеса. Сэмми глубже погружался в свои бургундские грезы. В воздухе позади него что-то всколыхнулось – раздался шепот, сдавленный вскрик.
– А по тебе не будут скучать на твоей карикатурной фабрике?
– Что-что? – Сэмми выпрямился. – Мистер Лав, по-моему, вас зовут. Я слышу, как произносят ваше…
– Очень сожалею, мистер Лав, – ясно и сухо сказали у Сэмми за спиной. – Боюсь, и вы, и ваши подружки задержаны.
Это объявление вызвало краткий переполох. Комнату запрудило непонятное пестрое сборище – помощники шерифа, полицейские из Эшбери-парка, патрульные с местного шоссе, газетные репортеры и пара филадельфийских федеральных агентов в отпуске: они пили в «Хлебале», придорожной закусочной в Си-Брайте, излюбленном пристанище сотрудников правоохранительных органов побережья Нью-Джерси, и тут разнесся слух, что планируется разворошить гнездо голубых в пляжном доме одного из богатейших людей Америки. Увидев, до чего эти голубые крупны и мощно сложены, не говоря уж о том, до чего они на удивление обыкновенные с виду, пришедшие ненадолго растерялись, и Квентину Тоулу удалось ускользнуть. Его позднее поймали на грунтовке. Хоть какое-то сопротивление оказали только два здоровяка. Джон Пай уже переживал облавы дважды, и ему поднадоело. Он знал, что в итоге будет расплачиваться, но, прежде чем его скрутили, успел расквасить нос одному шерифу и разбить бутылку «Монраше» о кумпол другого. Вдобавок он раскокал камеру фотографа, который продавал снимки в газеты Хёрста, за что все друзья впоследствии были ему признательны. В частности, этой услуги так и не забыл Лав, и, когда Пая убили в Северной Африке, куда он отправился водить «скорую», поскольку гомосексуалов в армию не брали, Лав снабжал деньгами мать Пая и его сестер. Что до Трейси Бейкона, вопрос, драться или не драться с полицией, даже не пришел ему в голову. Не слишком раскрывая его подлинную биографию, которую он с таким усердием стирал и реконструировал, отметим, что с полицией Бейкон сталкивался с девяти лет, а отбиваться врукопашную начал задолго до того. Сейчас он забрел в самую чащу дубинок, широкополых шляп и пригнувшихся людей и замахал кулаками. Чтобы его скрутить, понадобились усилия четверых, и проделано это было с немалой жестокостью.
Сэмми, парализованный опьянением и растерянностью, глядел, как его любимый и Джон Пай тонут в море бежевых рубашек, а между тем сражался и сам. Кто-то схватил его за ноги и не отпускал, как Сэмми ни отбивался и ни пинал этого неизвестно кого. В итоге, впрочем, его одолели, и Сэмми очутился под столом.
– Идиот! – сказал Дэйв Феллоуз. Один глаз у него заплыл, а из носа шла кровь: Сэмми знатно его пинал. – Не вылезай.
Он силком усадил Сэмми рядом, и вместе они из-под кружевной скатерти полюбовались, как по ковру стучат сапоги и тела. В этом унизительном положении их спустя пять минут и нашли два отпускника из ФБР, которые, приучившись работать тщательно, напоследок прочесывали дом.
– Ваши дружки вас поджидают, – сказал один. Улыбнулся напарнику, а тот схватил Феллоуза за шкирку и выволок из-под стола.
– Я сейчас, – сказал первый.
– Не сомневаюсь, – хрипло хохотнул тот, что уволакивал Дэйва Феллоуза.
Опустившись на одно колено, фэбээровец с насмешливой нежностью воззрился на Сэмми, словно выманивал из укрытия упрямого ребенка:
– Ну давай, деточка. Я тебя не обижу.
Сквозь туман опьянения уже просачивалась реальность. Что Сэмми натворил? Как он расскажет матери, что его задержали – и за что его задержали? Он закрыл глаза, но под веками всплыло мучительное видение: Бейкон падает под приливом кулаков и каблуков.
– А где Бейкон? – спросил Сэмми. – Вы что с ним сделали?
– Здоровый такой? Ничего с ним не будет. Он мужчина, не чета вам. Ты его подружка?
Сэмми вспыхнул.
– Везучая ты девочка. Он мужчинка ничего себе.
Сэмми почувствовал некую рябь в воздухе. В комнате, во всем доме вдруг стало очень тихо. Если коп собирается его арестовать, вроде уже пора бы.
– Я-то больше темненьких люблю. Маленьких.
– Что?
– Я федеральный агент, ты в курсе?
Сэмми потряс головой.
– А вот. Если я скажу этим шляпам, что тебя надо отпустить, они тебя отпустят.
– И с чего бы вам так делать?
Почти пародией на человека, проверяющего, чист ли горизонт, федеральный агент медленно оглянулся через плечо и тоже забрался под стол. Положил руку Сэмми себе на ширинку:
– И в самом деле – с чего бы?
Спустя десять минут два отпускника из ФБР вновь встретились в прихожей. Дэйв Феллоуз и Сэмми, которых толкали в спину их защитники, не в силах были взглянуть друг на друга – и тем более на Рут Эблинг, командира уборки. Во рту у Сэмми была горечь семени агента Уайчи и приторная гнилость собственного ануса, и он навсегда запомнит эту обреченность в сердце, это ощущение, будто он свернул за угол, назад ходу нет и вскоре он лицом к лицу повстречается со своей черной и бесспорной судьбой.
– Все уехали, – удивилась Рут. – Вы их пропустили.
– Эти двое – не подозреваемые, – сказал агент Феллоуза. – Они просто свидетели.
– Нам нужно снова их допросить, – сказал агент Уайчи, не трудясь скрыть, до чего забавляет его двусмысленность. – Спасибо вам, мэм. У нас своя машина.
Сэмми все-таки умудрился поднять голову – Рут смотрела на него с любопытством, с той же легкой жалостью, которая померещилась ему днем.
– Я хочу знать только одно, – сказала Рут. – Каково это, мистер Клей, – зарабатывать, дуря голову слабоумным? Мне вот что интересно.
По всей видимости, Сэмми должен был догадаться, о чем она говорит, и при нормальных обстоятельствах он бы, несомненно, догадался.
– Простите, мэм, я понятия не имею, что…
– Я слыхала, один мальчик спрыгнул с крыши, – сказала она. – Повязал на шею скатерть и…
В соседней комнате зазвонил телефон, и Рут осеклась. Отвернулась, ушла. Агент Уайчи рванул Сэмми за шкирку и выволок за дверь, в обжигающе холодную ночь.
– Одну минуту, – раздался в доме голос экономки. – Тут звонят мистеру Клейману. Это он?
Впоследствии Сэмми нередко гадал, что бы с ним сталось, в каком переулке, в какой канаве очутилось бы его изломанное и изнасилованное тело, если бы с вестью о гибели Томаша Кавалера не позвонила мать. Агент Уайчи с коллегой переглянулись, и лица у них были уже не такие профессионально бесстрастные.
– Ох елки, Фрэнк, – сказал агент Феллоуза. – Ну ты смотри, а? Это его мама.
Когда Сэмми вышел из кухни, Дэйв Феллоуз стоял, привалившись к косяку, локтем закрывая мокрое красное лицо. Федеральные агенты испарились: у них тоже были мамы.
– Мне срочно нужно в город, – сказал Сэмми.
Феллоуз отер лицо рукавом, сунул руку в карман и выудил ключи от своего «бьюика». Дороги пустовали, но до Нью-Йорка они добирались почти три часа. С той минуты, когда Феллоуз завел мотор, и до той минуты, когда он высадил Сэмми возле дома, они не обменялись ни словом.
16
Выбежав из отеля «Треви», Джо стал лишь одним из 7014 утопленников, что шатались в ту ночь по улицам Нью-Йорка. С собой у него была пинта водки, купленная в баре на Пятьдесят восьмой. Волосы замерзли сосульками, синий фрак затвердел холодным гранитом, но Джо ничего не чувствовал. Он все шел и шел, попивая из бутылки. Улицы сияли таксомоторами, театры извергали публику, окна ресторанов надели ореолы свечного света и дыхания едоков. Джо со стыдом вспоминал, в каком ликовании шел сегодня к подземке, и как она грохотала, и как в вагоне все пялились на иллюзиониста, и какая всеобъемлющая любовь к пуделям, и автомобильным клаксонам, и отметинам зубов Эссекс-хауса на лунном лике наполняла его, когда он в цилиндре шагал от подземки к «Треви». «Если бы час н