потерять. На Кубе он взошел на борт – есть документальные свидетельства: серийные номера и подписи на бумагах санитарного транспорта. Но когда «Мискатоник» бросил якорь в Ньюпорт-Ньюс, Джо на борту уже не было. Он оставил короткое письмо; документ засекретили, но один следователь из ВМФ уверил Сэмми, что это была не предсмертная записка. Сэмми вернулся из Виргинии после бесконечной серой поездки назад по первому шоссе, а весь дом в Мидвуде трепыхался флагами. Роза к возвращению Джо испекла пирог и натянула транспарант с приветствием. Этель купила новое платье и сделала прическу, разрешив парикмахерше закрасить седину. Втроем они – Роза, Этель и Томми – сидели в гостиной под гирляндами из креповой бумаги и плакали. Потом они месяцами строили самые дикие и кровавые гипотезы о том, что случилось с Джо, и хватались за любую зацепку, любой слух. Поскольку Джо у них не отняли, они всё не могли его отпустить. С годами, однако, злость Сэмми и его шок от поступка Джо неотвратимо истощились. Мысль о потерянном кузене саднила по-прежнему, но прошло как-никак девять лет.
– Он учился в Европе на эскаполога, – объяснил Сэмми детективу Либеру. – Откуда и взялся Эскапист.
– Я его раньше читал, – сказал детектив Либер.
Он вежливо кашлянул и оглядел рисованные полосы и обрамленные обложки журналов «Фараона», что украшали кабинет. На стене у Сэмми за спиной висел увеличенный до невозможных размеров снимок одной панели из стрипа, который Роза делала для «Фронтирных комиксов», – единственного супергеройского стрипа, который она нарисовала. В кадре стояли в обнимку Одинокий Волк и Волчонок в тугих комбинезонах из оленьей кожи с бахромой и с волчьими мордами на головах. Позади них в небо тянулись ослепительные спицы аризонского рассвета. Одинокий Волк говорил: «НУ, ПАРЯ, ДЕНЕК, ПОХОЖЕ, ВЫДАСТСЯ НА СЛАВУ!» Роза сама увеличила панель и обрамила ее на прошлый день рождения Сэмми. Видны были точечки литографии – размером с пуговицы на сорочке, – и гигантизм изображения придавал ему некую сюрреалистическую значимость[13].
– Боюсь, с вашими нынешними работами я знаком не так хорошо, – сказал детектив Либер, слегка озадаченно взирая на громадного Одинокого Волка.
– С ними мало кто знаком, – ответил Сэмми.
– Я уверен, что тоже очень интересно.
– Поубавьте уверенности.
Либер пожал плечами:
– Ладно, но я одного не понимаю. Почему он захотел «бежать», как вы выражаетесь? Он только что уволился с флота. Вернулся из какой-то богом забытой дыры. Судя по всему, досталось ему там крепко. Почему он не захотел вернуться домой?
Сэмми ответил не сразу. Ответ пришел в голову мгновенно, но показался легкомысленным, и Сэмми придержал язык. Затем поразмыслил и понял, что это, пожалуй, и есть верный ответ.
– У него не было дома – некуда возвращаться, – сказал Сэмми. – Видимо, ему казалось так.
– А его родные в Европе?
– Все погибли. Все до единого – и мать, и отец, и дед. Судно с его младшим братом торпедировано. Мелкий пацан, беженец.
– Ужас.
– Все плохо, да.
– И вы с тех пор ни разу не получали от кузена вестей? Даже когда?..
– Ни единой открытки. А я, детектив, много куда слал запросы. Частных сыщиков нанимал. ВМФ провел тщательное расследование. Ничегошеньки.
– Как думаете… Вы же наверняка допускаете, что он мог и умереть?
– Он мог. Мы с женой годами об этом говорим. Но почему-то я думаю… мне кажется, он жив.
Либер кивнул и сунул блокнотик в боковой карман элегантного серого костюма.
– Спасибо вам, – сказал он. Встал и пожал Сэмми руку.
Тот проводил его до лифта.
– Вы ужасно молодой, а уже детектив, – сказал Сэмми. – Извините, что я так говорю.
– Молодой, но у меня сердце семидесятилетнего старика, – отозвался Либер.
– Вы еврей? Ничего, что спрашиваю?
– Ничего.
– Я не знал, что теперь из евреев делают детективов.
– Только начали, – сказал Либер. – Я как бы прототип.
Лифт с грохотом встал, и Сэмми откатил вбок дребезжащую решетку.
В лифте стоял его тесть в твидовом костюме. Пиджак был снабжен эполетами, а твида в нем хватило бы одеть минимум двух шотландских охотников на куропаток. Года четыре-пять назад Долгай Харку прочел в Новой школе серию лекций о тесных взаимоотношениях католицизма и сюрреализма под названием «Сверх-Я, Я и Святой Дух». Лекции были бессвязны, невнятны, на них почти никто не ходил, но с той поры Зигги забросил прежние кафтаны и мантии, сменив их на костюм, более подобающий профессору. Все эти гигантские наряды дурно пошил тот же оксфордский портной, что плохо одевал весь шерстяной цвет английской науки.
– Он боится, что ты рассердишься, – сказал Сакс. – Мы ему сказали, что ты не будешь.
– Вы его видели?
– О, не просто видел, – ухмыльнулся Сакс. – Он…
– Вы видели Джо и не сказали ни слова ни мне, ни Розе?
– Джо? Джо Кавалера? – опешил Сакс. Открыл рот, потом закрыл. – Хм, – сказал он. В голове у него явно что-то не складывалось.
– Это мой тесть мистер Харку, – пояснил Сэмми детективу Либеру. – Мистер Харку, это детектив Либер. Не знаю, читали ли вы сегодняшний «Геральд», но там…
– А за спиной у вас кто? – осведомился Либер, заглядывая в лифт, за мышастую тушу Зигги Сакса.
Громадина проворно и не без довольного предвкушения шагнул вбок – словно артист поднял занавес, показав зрителям результаты иллюзионистского номера. Этот фокус-покус явил взору одиннадцатилетнего мальчика по имени Томас Эдисон Клей.
– Я его нашел на пороге. Буквально.
– Черт тебя дери, Томми, – сказал Сэмми. – Я же завел тебя прямо в школу. Я видел, что ты вошел в класс. Как ты оттуда выбрался?
Томми ничего не ответил. Стоял и разглядывал наглазную повязку в руке.
– Тоже эскаполог, – заметил детектив Либер. – У вас это, я вижу, семейное.
4
Великое достижение инженерной мысли – объект неугасающего интереса людей, склонных к самоуничтожению. С завершения строительства Эмпайр-стейт-билдинг – великанского осколка Индианы, Штата Верзил, выдранного из мягкого известнякового лона Среднего Запада и поставленного на попа в гуще самого густого автомобильного движения в мире, на месте «Уолдорф-Астории», – как магнитом притягивал вывихнутые души, которые рассчитывали грохнуться так, чтобы точно подействовало, или посмеяться над дерзкими спектаклями человеческого тщеславия. Здание открыли почти двадцать три года назад, и с тех пор уже дюжина людей пыталась спрыгнуть с его карнизов или шпиля на улицу внизу; примерно половина успешно осилила этот трюк. Никто, однако, не предупреждал о своих намерениях так ясно и предусмотрительно. Частному полицейскому отряду и пожарным подразделениям, трудившимся вместе со своими муниципальными коллегами, с лихвой достало времени разместить посты на всех уличных дверях и прочих путях доступа, у входов на лестницы и в лифтовых холлах. Двадцать пятый этаж, где по-прежнему находилась контора «Империи комиксов», кишмя кишел охраной в широкоплечих латунно-шерстяных мундирах и этих старомодных фуражках, разработанных, по легенде, покойным Элом Смитом лично. Все пятнадцать тысяч арендаторов были оповещены: им предписывалось быть начеку и не пропустить худого безумца с ястребиным лицом – не исключено, что одетого в темно-синее трико или, может, в побитый молью синий фрак с непомерными фалдами. Пожарные в холщовых комбинезонах выстроились вокруг здания с трех сторон – от Тридцать третьей улицы через Пятую авеню и до Тридцать четвертой. Они смотрели в прекрасные немецкие бинокли, на бесконечных равнинах индианского камня выглядывали высунувшуюся руку или ногу. Они подготовились – насколько тут можно подготовиться. Если безумцу удастся через окно вылезти наружу, в темнеющую ткань вечера, действия полиции были отнюдь не ясны. Но сотрудники охраны правопорядка не теряли оптимизма.
– Перехватим его – он и рыпнуться не успеет, – предсказывал капитан Харли, который спустя столько лет все еще командовал охраной Эмпайр-стейт, ярче и раздражительнее прежнего блестя изуродованным глазом. – Сцапаем беднягу, тупицу этого шебутного.
Ежедневный тираж «Нью-Йорк геральд трибюн» в 1954 году составлял четыреста пятьдесят тысяч экземпляров. Около двух сотен душ напечатанное поутру письмо заманило торчать недоуменными стайками позади полицейского оцепления и задирать головы. В основном собрались мужчины за двадцать и за тридцать, в пиджаках и при галстуках, – экспедиторы, рекламные художники, оптовые торговцы одеждой и текстилем, карабкавшиеся по служебной лестнице в отцовских фирмах. Многие работали поблизости. Они поглядывали на часы и отпускали циничные замечания, характерные для ньюйоркцев в ожидании суицида («Хоть бы он поторопился, я на свидание опоздаю»), но глаз от стен не отводили. Они выросли на Эскаписте либо открыли Эскаписта и его приключения в бельгийском окопе или на борту транспорта, направлявшегося на Бугенвиль. Кое в ком имя Джо Кавалера будило давно уснувшие воспоминания о безудержном, жестоком, прекрасном освобождении.
А еще были прохожие, покупатели из магазинов и конторские сотрудники, что уже расходились по домам, но сползлись на мигалки и мундиры. Весть о предстоящем зрелище разлетелась среди них стремительно. Там, где поток информации иссякал или запруживался неразговорчивыми полицейскими, под рукой оказывался небольшой, но речистый контингент комиксистов, готовых ввести в курс дела и расцветить подробности несчастливой карьеры Джо Кавалера.
– Я слыхал, это все розыгрыш, – сказал Джо Саймон, который со своим напарником Джеком Кёрби создал Капитана Америку. Права на Капитана Америку уже принесли и еще принесут громадные доходы своему владельцу «Таймли пабликейшнз», который однажды станет известен как «Марвел комикс». – Мне Стэн говорил.
К пяти тридцати, когда в здании так и не были выявлены затаившиеся личности и на ветреный подоконник тоже никто опасливо не ступил, капитан Харли готов был сделать такой же вывод. Он с подчиненными стоял прямо перед дверьми на Тридцать третьей, жуя черенок вересковой т