Краеугольным камнем, кульминацией праздника было посещение «Магической лавки Луиса Тэннена» на Западной Сорок второй, где будет куплен запрошенный Томми подарок – «Большая демоническая шкатулка чудес». Стоила она $ 17,95 и посему олицетворяла немалую родительскую щедрость, но родители всю дорогу с замечательной снисходительностью относились к недавно зародившемуся у Томми интересу к фокусам, будто он, этот самый интерес, совпал с некой тайной программой, которую мать с отцом про себя уже составили для сына.
Иллюзионистские штучки начал Юджин Бегельман, когда его отец вернулся из командировки в Чикаго с прямоугольной коробкой расцветки игральных карт, содержавшей, судя по заявлениям на этикетке, «все необходимое, дабы УДИВИТЬ и ПОРАЗИТЬ твоих друзей, а ТЕБЯ сделать душой любой компании». Томми, естественно, сделал вид, будто презирает подобные планы, но, когда Юджин добился, чтоб у него ненадолго почти целиком исчезло вареное яйцо, и почти преуспел, извлекая довольно обмякшую игрушечную мышь из якобы обыкновенного женского чулка, Томми потерял терпение. Эта нетерпеливость – тесно в груди, ноги ходят ходуном, внутри такое чувство, будто надо отлить, – порой бывала невыносима и всегда накатывала, если он сталкивался с тем, чего не понимал. Томми одолжил у Юджина «Детский волшебный набор „Аль-а-Каззам!“» и забрал домой; все фокусы он освоил за одни выходные. Оставь набор себе, сказал Юджин.
Затем Томми отправился в библиотеку и нашел там до сей поры не обнаруженную полку с книгами про карточные фокусы, фокусы с монетами, фокусы с шелковыми платками, и шарфами, и сигаретами. Руки у него были крупны для его возраста, с длинными пальцами, а способность стоять перед зеркалом с четвертаком или спичечным коробком, снова и снова повторяя одни и те же крошечные жесты, застала врасплох даже его самого. Это успокаивало – упражняться в пальмировании и растворении карт.
А вскоре выяснилось, что на свете существует Луис Тэннен. Тэннен был крупнейшим поставщиком фокусов и реквизита на Восточном побережье и в 1953 году его лавка оставалась неофициальной столицей профессионального иллюзионизма Америки, неким неформальным клубом, где многие поколения людей в цилиндрах, оказываясь в городе проездом по пути на север, юг или запад, в водевили и бурлески, в ночные клубы и варьете страны, встречались, обменивались информацией, клянчили денег и ослепляли друг друга тонкостями до того высокохудожественными и изощренными, что незачем растрачивать их на толпу, пришедшую пялиться на слона и плотоядно пожирать глазами распиленных надвое дам. «Большая демоническая шкатулка чудес» была одним из коронных номеров мистера Луиса Тэннена, неувядающим бестселлером, от которого, согласно личной гарантии владельца, зрители – разумеется, не пятиклассники с их фантиками и стикболом, но, воображал Томми, люди в смокингах, курильщики длинных сигарет на океанских лайнерах и женщины с гардениями в волосах – растекутся по полу недоуменным желе. От одного названия Томми в нетерпении задыхался.
В глубине лавки, отметил он в предыдущие визиты, было две двери. Одна, выкрашенная зеленым, вела на склад, где хранились стальные кольца, птичьи клетки с секретом и чемоданы с двойным дном. Другая, выкрашенная черным, обыкновенно бывала закрыта, но порой какой-нибудь человек заходил с улицы, здоровался с Луисом Тэнненом или одним из продавцов и шагал за эту дверь, мигнув проблеском мира, что скрывался по ту сторону; или же человек выходил оттуда, махал тому, кого оставлял, совал пять долларов в карман или тряс головой, дивясь только что увиденному чуду. То была знаменитая задняя комната Тэннена. Томми отдал бы все на свете – отказался бы от «Большой демонической шкатулки чудес», «Истории Робин Гуда», жилища Шерлока Холмса на Бейкер-стрит и кафе-автомата, – только бы заглянуть одним глазком за дверь и увидеть, как в руках старых профи распускаются ошеломительные цветы их искусства. Пока мистер Тэннен лично демонстрировал отцу Томми «Шкатулку чудес» – показал, что там пусто, скормил ей семь шарфиков, затем открыл и показал, что там по-прежнему пусто, – в лавку забрел человек, сказал «Привет, Лу» и ушел в глубину. Пока дверь открывалась и закрывалась, Томми успел мельком разглядеть спины иллюзионистов в свитерах и костюмах. Все смотрели, как работает еще один иллюзионист, худой человек с большим носом. Большеносый поднял голову, улыбаясь трюку, который только что ему удался; глубоко посаженные голубые глаза с тяжелыми веками восхищения не разделили. Зрители одобрительно выматерились. Грустные голубые глаза поймали взгляд Томми. Распахнулись. Дверь затворилась.
– Потрясающе, – сказал Сэмми Клей, доставая бумажник. – Оно того стоит.
Мистер Тэннен вручил шкатулку Томми, а тот взял ее, не сводя глаз с двери. Сгустил мысленный приказ острым алмазным лучом и прицелился им в дверную ручку, веля ей открыться. Не помогло.
– Томми?
Томми поднял голову. На него сверху смотрел отец. Он, кажется, злился и говорил с фальшивым добродушием:
– В тебе хоть на йоту осталось желание иметь эту штуку?
И Томми кивнул, хотя отец его раскусил. Томми смотрел на синюю лакированную шкатулку, о которой еще ночью мечтал так жарко, что уснул только за полночь. Но даже если познать тайны «Большой демонической шкатулки чудес», все равно не проникнешь в заднюю комнату Тэннена, где закаленные странствиями мужчины для собственной меланхолической забавы сочиняют себе личные чудеса. Томми перевел взгляд со шкатулки на черную дверь. Та была закрыта. А вот Жук решил бы дело наскоком, подумал Томми.
– Просто отлично, пап, – сказал он. – Я ужас как рад. Спасибо.
Три дня спустя, в понедельник, Томми зашел в «Аптеку Шпигельмана» расставить комиксы. Эту услугу он оказывал бесплатно и, по его данным, неведомо для мистера Шпигельмана. Новые комиксы текущей недели поступали по понедельникам, а к четвергу, особенно под конец месяца, длинные ряды проволочных стоек вдоль стены в глубине обычно превращались в беспорядочное месиво залистанных журналов. Каждую неделю Томми сортировал их и расставлял по алфавиту – «Нэшнл» к «Нэшнл», EC к EC, «Таймли» к «Таймли», воссоединял разлученных членов Семьи Марвел, отправлял любовные комиксы – которые презирал, хоть и скрывал это от матери, – в изгнание в нижний угол. Центральные стойки он, разумеется, приберегал для девятнадцати изданий «Фараона». Их он тщательно подсчитывал, ликовал, когда Шпигельман распродал весь недельный запас «Кастета», непостижимо жалел и мучился стыдом за отца, когда все шесть экземпляров «Морских баек», любимцев Томми, томились у Шпигельмана на стойке целый месяц. Комиксы Томми переставлял украдкой, делая вид, будто просто смотрит и приценивается. Если заходили другие дети или рядом возникал мистер Шпигельман, Томми поспешно и куда попало совал заблудшую пачку, оказавшуюся в руках, и невинно насвистывал совершенно неубедительным манером. Свою тайную библиотечную службу – каковая рождалась главным образом из преданности отцу, но также из природного неприятия беспорядка – он дополнительно маскировал, тратя драгоценные еженедельные десять центов на комикс. Притом что отец регулярно таскал домой огромные кипы «конкурентов», в том числе многие издания, которыми Шпигельман даже не торговал.
По логике вещей, раз уж Томми сорил деньгами, покупать ему надлежало не самые популярные издания «Фараона» – какие-нибудь «Фермерские истории» или вышеупомянутую маринистику. Но каждый четверг Томми уносил от Шпигельмана комикс «Империи». Таков был его крохотный, сумеречный акт предательства: Томми обожал Эскаписта. Томми восхищала его золотая грива, его строгое, временами одержимое следование правилам честной игры и добродушная улыбка, которая не сходила с лица, даже когда Эскапист получал в зубы от Командора Икс (который с легкостью перековался из нациста в коммуняку) или от одного из рослых приспешников Ядовитой Розы. Загадочное рождение Эскаписта в умах отца и потерянного кузена Джо в фантазиях Томми невнятно звенело в унисон с его собственным рождением. Весь комикс он прочитывал по пути домой от Шпигельмана – не торопясь, смакуя, слыша, как шаркают кеды по свежему асфальту тротуара, ощущая, как подпрыгивает тело на ходу в темноте, что сгущалась за полями страниц, которые он переворачивал. Перед поворотом на Лавуазье-драйв Томми выбрасывал комикс в мусорный бак семейства Д’Абруццио.
На тех отрезках пути в школу и обратно, что не были заняты чтением – помимо комиксов он поглощал фантастику, маринистику, Г. Райдера Хаггарда, Эдгара Райса Берроуза, Джона Бьюкена и романы про американскую или британскую историю – или тщательными мысленными репетициями целого вечера иллюзионистских номеров, которыми он планировал однажды поразить мир, Томми вполне сходил за всклокоченного Томми Клея, всеамериканского школьника, которого никто не знал под именем Жук. Жуком звали его костюмированное антипреступное альтер эго, родившееся однажды утром, когда Томми был в первом классе; с тех пор он про себя вел летопись приключений Жука и его все более замысловатой мифологии. Томми нарисовал несколько толстенных томов с историями про Жука, но его художественные способности были несоизмеримы с живописностью фантазийных образов, а получающаяся грязь из графитных пятен и крошек от ластика неизменно обескураживала. Жук был жуком, настоящим насекомым – скарабеем в текущей версии, – который вместе с человеческим младенцем очутился в эпицентре атомного взрыва. Каким-то образом – здесь у Томми не все было стройно – их природы перепутались, и теперь жучиные разум и душа, подкрепленные жучиной же стойкостью и пропорциональной жучиной силой, обитали в теле четырехфутового мальчика, который сидел в третьем ряду под бюстом Франклина Д. Рузвельта в классе у мистера Ландауэра. Иногда он мог присваивать – тут тоже не все гладко – свойства (умение летать, жалить, прясть шелк) других видов жуков. Свою подпольную работу на стойках Шпигельмана Томми всегда проводил, надев, так сказать, мантию Жука – выставив усики и силясь различить малейшее сотрясение воздуха при пр