По отделению летала славная Фимочка. С ней было приятно, с ней можно было говорить и ей можно было жаловаться. Я бы очень хотела, чтобы мои роды пришлись на Фимочкину смену.
— Фимочка, а зачем столько крови?
— Ну, чтобы воспалительный процесс не пропустить, да много всего. Резус-фактор, кровь на ВИЧ.
— Я уже сдавала кровь на ВИЧ! В самом начале беременности!
— Ну, так за это время сколько чего могло случиться…
— Я ни с кем ничего, Фимочка!
— Ну, а мужчина твой?
Вот ты блин! Что ж мне, вот просто всем на свете объяснять, что нет никакого мужчины?? Что я сама по себе беременная, одинокая??
— Фимочка… И мужчины у меня нет…
Она посмотрела с нежной печалью.
— Это ничего. Это бывает.
Потом уколы, потом КТГ. Снова сидели вокруг меня прекрасные женщины с огромными животами, полуголые, грудастые, бельем наружу. Страшно себе представить, что случится, зайди случайно в это сонное женское царство мужчина.
Визгу будет…
Такие разные женщины, столько судеб тут, в одном холле. И каждая сдает дополнительные анализы на тот случай, если вдруг «муж»… Обидно до слез… Может, и не надо никакого мужа? Если вот так, почти официально, мы имеем в виду этот риск? Неверность.
Одна из женщин обернулась, очень внимательно посмотрела на меня.
— Это вы?
— Что именно?
— Это вы квартиру договорились забрать?
Надо было бы наподдать Милке хорошенько. Ногой.
Пришла Фимочка, попросила меня зайти в смотровой кабинет. Э, нет. Я прекрасно помню, что было со мной в смотровом.
— Фимочка! Мне кровь сейчас сдавать! Можно без смотрового?
— Нет, что ты, милая, хорошая! Ты же в роддоме! Это как работа! Здесь нельзя отказываться, если ты не лентяйка! Давай, я за тобой зайду через пятнадцать минут, напомню.
А вот действительно, это же работа! Рожать людей, воспитывать их — это же работа! Почему эта работа не стоит на пьедестале почета работ? Почему всем, кто хотя бы разово спустился в этот забой, не давать медали? Ну, это же очевидно, что это очень сложно, ответственно, страшно, больно, волнительно, а главное — ВАЖНО! И что, по сути, один на один с глобальной проблемой рождения нового человечества остаются молоденькие девочки, испуганные, ничего не понимающие, болтливые, вечно ругающие кого-то… а все отчего? Оттого, что просто невозможно не чувствовать, что это АРХИВАЖНО!
И невозможно не видеть, что к этому относятся как к потоку, к штамповке, к привычности. И эти бедные девочки на краю глобального погружения в кипящую смолу новой жизни трещат о чем попало, суетятся, нервничают, пытаются привлечь к себе внимание всех и сразу, а выходит — пшик. Пш-ш-ш — шампанское за стенами роддома в компании тех, кто сочувствует и забрасывает смс-ками. А мы тут за тебя пьем!»… Да, супер, приятно, но они-то, они здесь, эти девочки… и им надо самим, ни на кого не надеясь, повзрослеть и пережить удивительное и очень важное превращение…
— Ну, милая, идешь?
И мы пошли с Фимочкой сначала на кровь. И она держала мою руку, и гладили, и шептала, и была готова кажется, поцеловать, только бы мне не было так больно и так страшно.
А потом повела меня в смотровой. А меня шатало, я боялась, что снова потеряю сознание, как когда-то… когда я сюда поступила? Кажется, что сто лет назад… Но беременность у человека не длится столько…
В смотровом не было лишних, не было студентов. Вообще никого не было. В последний момент из-за шторы у окна вышла Алина Кирилловна.
— Простите, поливала кактус. Ну, кто это у нас?
— Ким из тринадцатой.
— Ага, поняла. Капельница вам не пошла?
— Не пошла.
— Ложитесь.
Фимочка помогла мне взобраться в кресло-рогатину и ушла.
Ну, лежать нараспашку перед одной женщиной-заведующей совсем не то, что лежать так перед толпой студентов. Это еще терпимо, хоть и странновато. Женщина трогает женщину… Ну, и так далее…
— Так… Не подтекают воды?
— Нет, вроде.
— Смотрите. Будет что-то не так, зовите медсестру.
— А что именно — не так?
— Почувствуете.
Ах, это «почувствуете». И вроде бы все описали умные книги о правилах родов, и все равно ничего не понятно… Ну, значит, будем чувствовать.
Она возилась у меня между ног с какими-то предметами, что-то вставляла, чем-то щелкала. А я все пыталась понять, что я чувствую. По идее, мне должно быть сексуально приятно, ведь так? Она же в том диапазоне работает? А если нет, то на каком основании мне должно быть приятно, если там работает, например, не женщина-врач, а любимый мужчина? Зачем природа все так запутала?
И еще я стала сдуру думать о том, что должна быть какая-то связь между работой Алины Кирилловны, ее нежеланием иметь детей и ее такой коммерческой хваткой, которую она демонстрирует в истории с квартирой.
Конечно, тут перестанешь верить в мужчин и романтику доброты, когда такое количество женских прелестей вокруг.
Все же это особая каста — гинекологи.
Туда надо идти не только с крепкой психикой, но и после конкретной встречи с Девой Марией в реальности или во сне хотя бы. И чтобы Дева Мария лично каждому из них сказала:
— Иди и помогай.
А другие просто не выдержат этой работы.
Фимочка увидела меня, печальную, и ту же сорвалась утешать.
— Ну, что такое, красавица моя? Что?
— Да ничего… Здесь нет кафе, Фимочка? Чтобы посидеть не на свету, а в полумраке, послушать музыку, кефира выпить, подумать о жизни.
— Не, такого нет. Но в ординаторской можно поставить чайник.
Чайник можно было и у нас в палате поставить, он у нас там имелся, и чашки тоже. Но это все равно как дома есть-пить, а хочется же иногда не дома.
И я пошла за Фимочкой в ординаторскую.
На рыжем диванчике валялась куцая подушка. Тот же недоеденный торт в углу.
— Вот тут тортик… Не знаю, будешь такой, нет? А? Красавица? Конфет полный шкаф…
— Нет, тортик не буду. Просто чаю… Зеленого…
— Э, такого не знаю. Вот есть индийский.
— Ну, тогда индийского.
Пока чайник хрипел, пока заваривался индийский чай, я рассматривала Фимочку. Сколько же ей лет? Махонькая, воздушная, морщинистая. А морщины легкие, как на пергаменте, будто Фимочка не имела никакой жировой телесности, а была создана из легких, воспламеняющихся материалов.
— Фимочка… А вас так все зовут?
— Ну, мама с папой назвали Серафимой. А дальше уже вот, пошло…
— Вас все любят.
— Ой, скажешь тоже! — Фимочка так честно застеснялась, заулыбалась, пряча рот рукой…
— Нет, правда… Вы такая добрая… Мне кажется, что в роддомах должны только такие, как вы, работать.
— Ну, что ты, что ты! В роддомах должны умные работать! Профессора! Я-то что? Я только хожу туда-сюда, а они лечат, родить помогают. Нет, в роддомах врачи должны быть сначала хорошие, а уже потом добрые…
— Ну, вы сопротивляйтесь, конечно, как хотите. Но мое мнение такое… Пока для меня вы работник номер один. И лучше вас нет…
Мне вдруг ужасно захотелось ей сделать подарок какой-то.
— Скажите, а что бы вы хотели? Ну, такое, простое… Скажем, доступное… Я хочу вас отблагодарить, понимаете? Конфеты, там…
— Ой, нет, нет! Что ты! Мне ничего не надо!
— Ну, я все равно потом куплю вам конфеты… Или шампанское… Не знаю… Так лучше вы сами скажите, что вам нравится.
— Ой, что ты!
— Ну, тогда буду сама искать.
— Не надо, милая, красавица! Тебе еще столько всего делать! Тебе дитеночка растить!
— Ну, как хотите. Я все равно буду…
— Ну, хорошо. Я тебе напишу списочек.
Списочек? Ого. Ну, хорошо. Я сама завела разговор. Списочек — так списочек. Отблагодарим списочком.
Фимочка поставила чашку на стол, и когда я ее брала, то увидела какую-то почеркушку быстрой рукой на бумаге под чашкой… Какой-то брызг из букв. Но расшифровать не успела, да это и непросто — расшифровывать докторский почерк.
— Старенькие девочки! Обедать!
И нам пришлось срочно покинуть ординаторскую.
После обеда я уже привычно задержалась на беседе с Милкой и Большой Яковлевной.
— Ну, че… Родила ваша предпринимательница, Нинка-то! — доложила Милка.
— Кого?
— Пацана.
— Вот молодец, умница! Как и хотела.
— Назвала Валерием, в честь Меладзе.
— …Ну, и… хорошо!
— Слышь? — Милка оглянулась. — А чего у тебя на столе фотки голой этой… Ну… сестрички нашей…
Я вообще не поняла, о чем она. А вот Яковлевна встрепенулась.
— Чего? Голая? И кто?
— Ну, эта… С красными губами… На каблуках.
— А, Анжелка, что ли…
— Во-во… Так прикинь, Яковлевна… Ейные фотки на столе у нашей… (Милка обернулась.) Как тебя, блин, зовут-то?
Яковлевна немедленно перегнулась через стол, вжала его могучей грудью в линолеум пола.
— Ты с ней не водись! Она шалава у нас!
ИСТОРИЯ АНЖЕЛИКИ ЭМИЛЬЕВНЫ, РАССКАЗАННАЯ ЯКОВЛЕВНОЙ
Анжелка не зря каблуки носит. Это чтоб никто не забыл, что она — шалава. Ну, и никто не забыл, все помнят!
А было так.
Когда-то, пару лет назад, когда Анжелка только на практике была, она замутила с местным доктором, хирургом. Ну, тот тоже фрукт. Он у себя в хирургии никому прохода не дает, но половина же как-то умудряется избежать, так сказать, хирургического вмешательства! Здесь вопрос такта и уважительного отношения к интеллектуальной собственности больницы. Но эта шалава решила, что ей все можно и что хирург бросит семью с двумя детьми и на ней, шалаве, женится! И не стала отбиваться! Согласилась!
Конечно! Женится! Как же! Двадцать лет ни на ком больше не женился, а на ней женится!
Она с ним переспала прямо в ординаторской хирургического отделения. И это тоже бывает, да. Но она же начала всем рассказывать, что теперь он будет с ней, ибо любовь.
А какая любовь? Сикухе чуть за двадцать! А ему — за сорок…
Ну, замолчи ты уже, умные же люди намекали. Так нет. Она всем ходила и хвасталась, что у них неземное чувство, что они друг другу посланы прямо небесами, что она его любит до беспамятства…