— Ну, может, ночью и родит… Первый раз всегда долго.
— К ней можно?
— Ну… Сейчас уже нет… Вы в следующий раз пораньше приезжайте…
— Тогда я тут подожду…
Старушка внимательно посмотрела, улыбнулась.
— Ты, хороший мой, зайди в дверку-то по соседству. Там приемный покой. Спроси медсестричку Войну Грету Ромуальдовну, скажи, что ты муж Женечки Ким… Тебя как зовут?
— Иван… Иван Аистов…
— Вот, так и скажи… Женечку у нас весь роддом уважает, так что ты скажи, что хочешь в ординаторской подождать. А уже потом, как родит, тебя к ней проведут. Понял меня?
— Понял. Спасибо.
Убежал.
Старушка смотрела вслед, качала головой, улыбалась.
Вернулся тот, который со снегом. Принес в пластиковом стаканчике снега.
— Вот!
Старушка кивнула, подписала стаканчик…
Рыжий мужчина подошел ближе, протянул руку.
— Александр Перунов, газета «Доблесть», журналист.
Лысый пожал.
— Василий Степочкин, частный предприниматель, овощи.
— Я рождественскую полосу готовлю про доблесть в быту. Могу я про ваш снег написать?
— А чего в нем такого?
— Ну, так. Романтика.
— А, ну, можно. Мы, кстати, рожали первую дочку вместе. Вот это — доблесть.
— Рисковый вы.
— Можете написать, что я этих детей новорожденных видел буквально вот сразу, как они пришли. Мою Розиту и пацана одного, который одновременно с ней родился.
— И как?
Лысый задумался.
— У пацана — вот такие яйца!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Как я рожала Ричарда
Привет, я Александра Перунова. Я расскажу, как я рожала старшего сына. Его зовут Ричард, он классный.
Дело было 27 мая 1999. Моя тогдашняя докторша, Ж.Е., осмотрела меня, радостно заявила, что «мы в родах», и отправила собирать вещи. Сказала, что «рожать будем как в сказке», если я буду ее слушаться. Я обещала слушаться, хотя повод продемонстрировать силу моего слова не представился: рожала я без Ж.Е. Но об этом после.
Я вся была такая восторженная и возбужденная. Солнце светило, а другие беременные пялились явно с завистью. Тетя-клизма сделала комплимент, сказала, что рожать буду легко. Сообщила, что шейка раскрылась на «чего-то 8». И это тоже было в кайф. Целых 8 чего-то, и абсолютно терпимо, практически без боли, хоть и без сна…
Потом пришла Ж.Е., отфильтровала вещи, оставила кружку с ложкой, мыло, зубную щетку и электрочайник, потому что в роддоме традиционно отключили горячую воду — у нас же ее всегда летом отключают, это национальная особенность. Выдали веселенькую драную сорочку, и все вместе — я, Ж.Е. и сорочка — бодро поехали на третий этаж. Самое странное место в мире.
Третий этаж — как новый и сложный уровень компьютерной ходилки. Открывается дверь — и перед тобой мрачный кафельный коридор… Мало света и свободного пространства, каталки вдоль стен, какая-то смесь тревоги и ненастоящести + шастают туда-сюда медики в штанишках и искореженные схватками роженицы в драных сорочках. Если бы не серьезность момента, можно было бы поржать над несуразностью этих поз и сорочек. Никто никому не мешает, никто никем не интересуется, никто не пристает ни к кому со скорой медицинской помощью. Ж.Е. с прибаутками отвела меня в комнату (палату, офис, кабинет?) — четыре эксклюзивные кровати, стойка-стол с тетями-врачами и аппарат с экраном. Эксклюзивность кровати заключалась в размерах (большая, широкая), в матрасе (черный, мрачный, подозрительный мат) и в общем дизайне (что-то из разряда орудий инквизиции).
Я так вежливенько попыталась узнать, на какой из четырех мне можно поселиться, поскольку искренне полагала, что несколько дней буду находиться здесь, под присмотром врачей. Мне разрешили занять любое место, «это все равно не надолго». И даже выдали абстрактную простынку. Теперь-то я знаю, что эти кровати «не для жизни, но для предродовых мучений», но тогда это еще не казалось таким очевидным. Мне было интересно, адреналиново и не очень понятно, почему некоторые беременные ходят с такими странными лицами.
Ж.Е. предупредила всех, что «это моя девочка», и увела меня на кресло. На двоих с еще одной тетей-доктором они меня внимательно изучили и совершили акцию под названием «проколоть плодный пузырь». Ощущения не то чтобы сладкие, но и неприятными их назвать нельзя. Секунд на десять ощутила себя винной бочкой, из которой выбили пробку.
Потом я оптимистично сползла с кресла (я же сильная женщина!) и изъявила готовность идти рожать. На что обе мастерицы игры ласково посмеялись и посоветовали погулять пару часиков по коридору и только потом рожать…
И я пошла гулять по коридору. И, между прочим, сразу же ощутила нечто, что условно для себя обозначила как «схватку». Те же ночные ощущения ноющего крестца, только посильнее и как бы «по-сухому». С некоторым внутренним трением, с подскочившей под кожей температурой. И, в общем, это уже было как-то не очень приятно, но — честное слово — я пыталась оставаться при лице. Бродила по коридору. Гуляла себе.
Очень хотела добрести до окна в торце и там повисеть на подоконнике, посмотреть на простых людей… Но строгие медики меня бесцеремонно останавливали и возвращали на территорию «для гуляния» — 10–15 метров кафеля в глухом коридорном аппендиксе. И это ограничение было таким бессмысленным и беспощадным, что я решила вернуться и залечь в знак протеста на свою простынку.
По пути время от времени попадался родзал, фрагмент. И там возлежала дама. Видимо, родившая. Не кричала и не шумела, но тоже излучала оптимизм. Можно было даже подумать, что она уже померла, просто увезти забыли.
А лежать на простынке было еще неприятнее. Но ходить я вдруг разучилась. Все, что я тогда имела из рефлексов и жизненного опыта, — это рефлекс массирования крестца и опыт какого-то дыхания. Дышала я шумно и хорошо, как выставочный паровоз. Массировала тоже неплохо Но схватки, конечно, мерзкая штука. И поразительнее всего было то, что болит при этом не живот, как мне сдуру представлялось. Болит крестец, спина болит. Не болит даже, а как-то липко, волной горит, давит. Что-то атмосферно-процентное. То есть с обычной болью — как при ожоге, порезе или ударе битой — это не сравнить. Особенная боль, фольклорная такая… Хочется по-бабьи выть, охать и причитать.
Но я не выла и не охала. Рожи корчила и щеки надувала — было, да. Причем в какой-то момент мне абсолютно честно стало все равно, смотрят ли на меня из-за стойки врачи, видят ли мои конвульсии (они, к слову, не очень-то и смотрели, беседовали о своем), что думают обо мне окрестные роженицы… Врачи, кстати, могли бы и посочувствовать. Или хотя бы объяснить, что же это такое со мной происходит и чего ожидать дальше. Но они выбрали политику невмешательства.
Потом пришла Ж.Е. Мне к этому времени натянули на пузо провода и подключили к аппарату с экраном. Ж.Е. осмотрела мою «кривую» и заметила, что «схваточки хорошие, несильные, интеллигентные». Она вообще выбрала какую-то странную позицию в общении со мной — как с дурачком, косящим под профессора. Формулировка «несильные» меня несколько расстроила и я наивно поинтересовалась, а долго ли еще. Вот тут Ж.Е. заобщалась со мной просто как с дурачком.
— А что? — сказала она торжественно. — Ты хочешь сказать, что ты уже измучилась?
Я не хотела сказать, что я уже измучилась. И измучиваться я не хотела. Хотела лишь владеть информацией, которая меня касается. Понимать хотела, что со мной. Разве не справедливое желание? Я же не прекратить это все просила! А ситуация с лимитом «мучений» и вовсе озадачила. Может, есть еще специальный датчик, который измеряет количество этих «мучений» в килограммах — не отпустят, пока не отвесят всю норму?
То ли по просьбе Ж.Е., то ли по собственной инициативе подошла товарищ-акушерка и, улыбаясь кому-то, но не мне, сделала уколец. Уколола не глядя, с размаху, поскольку укол на фоне крестца ощутим не более, чем мой ДР на фоне Нового Года.
Я, как существо живое, говорящее и любопытное, поинтересовалась, чем это меня обогатили, каким препаратом. Акушерка очень удивилась моей активности, улыбнулась еще шире и ответствовала что-то а-ля:
— Трихлоргидратпропанметан. Устраивает?
То есть так тонко покуражилась над бедной мной. Хотя потом в ней проснулся Гиппократ и она все же снизошла до объяснений. Сказала, что от укола схватки станут чаще и сильнее.
И как же я обрадовалась, учитывая, что и до этого еле держалась в рамках приличия…
И не успела эта гуманная женщина отойти, как накатило. Так бывает еще, когда при сильнейшем расстройстве желудка терпишь уже пару часов. Распирающая, жгуче-тягучая, давяще-мутная волна почти кайфа — так больно. И как раз сразу же и в туалет захотелось. А это, если верить книгам, верный признак того, что бэби уже в пути…
И уж так захотелось-то!!! Просто судорогой свело весь организм, пришлось поиграть в гимнастку и сделать «мостик»… Я еще там что-то лепетала этой милой акушерке, просилась выйти в дамскую комнату. Ну, не могла же я, дилетант, заявить ей, профессионалу, что я уже рожаю! Тем более что ровно пять минут назад все дружно пообещали мне еще часок-другой исканий тут, на простынке, — и только потом рожать. Конечно, я не хотела ранить ее акушерское начало, я использовала эвфемизм. Да и, в конце концов, как могла знать я, рожающая первый раз в жизни, теоретик, что на самом деле делается? А вдруг это действительно только банальный туалет? Короче, меня легко отпустили в туалет, наказав возвращаться. И я пошла. Боги! Если это можно было назвать «пошла»! Меня колбасило и трясло, бэбик там, внутри, включил реактивный двигатель, и из меня под давлением перло все на свете. Издалека можно было подумать, что я танцую брейк данс.