Мы вышли наружу, и у меня перехватило дыхание от восторга. Со всех сторон к громадному Дому Собраний двигались фигуры, закутанные в белые балахоны. Низ здания был уже погружен в сумерки, но вознесенный высоко вверх голубой купол еще сиял, освещенный золотыми лучами солнца. Покой, умиротворение, близость к Богу, любовь к избранным, радость за выпавшую мне долю и сладкая грусть наполнили мое сердце. И только мысль о том, что моя мать никогда не сможет насладиться этим удивительным, величественным и чарующим зрелищем, удержала меня от слез.
Сзади послышался легкий топот, и рядом с нами появился Шали. Его хитон был подпоясан белым поясом.
– Уф! – шепнул он. – Еле успел. Пошли, ребята.
И мы двинулись к Дому Собраний. Шли медленно, как бы проникаясь торжественностью подступающего момента.
– Стой возле меня, – тихо произнес Кифа. – Бывает, новички теряют сознание, так я поддержу.
Мы прошли через высокую дверь и оказались на площадке лестницы. Она круто поднималась вверх слева от нас, а справа так же круто уходила вниз. По всей длине лестницы располагались площадки, а на них двери, ведущие во внутренние помещения. Избранные поднимались и опускались по лестнице, и проходили через эти двери.
– Нам в самый низ, – сказал Кифа.
За дверью в стенке, которой заканчивалась лестница, оказалась небольшая, совершенно пустая комната, соединенная с залом Дома Собраний круглым окном.
– Загляни, загляни, – подтолкнул меня Кифа. – Только не высовывай голову, сбоку гляди.
Я подошел к окну и замер. Внутренность Дома Собраний напоминала огромную волну, взметнувшуюся к небесам. Все пространство от стены до стены занимала огромная лестница, начинающаяся глубоко под землей и доходящая до самой крыши. На ее ступенях стояли избранные, готовясь к молитве.
– Вся лестница делится на три части, – зашептал Кифа. – Терапевты, Книжники и Воины стоят, не смешиваясь, каждый строго на своем месте. Чем дальше продвигается ессей по духовным ступеням, тем на более высокой ступеньке Дома Собраний он стоит во время молитвы.
– А кто это определяет? – спросил я.
– Наставник с главами направлений. Каждое новомесячье, в день, когда луна полностью скрывается из виду, Наставник посылает специального распорядителя. Он проходит утром вдоль всех рядов и проводит изменения. Одни поднимаются вверх, другие опускаются вниз. Тут уж не скроешься: про каждого известно, как он работал в течение месяца. И поверь мне, нет большего стыда, чем опуститься вниз на ступеньку, и нет большей радости, чем подняться вверх.
– И часто такое происходит?
– Крайне редко. Избранные остаются на своих ступеньках очень долго, иной раз всю жизнь. Выше головы, говорят, не прыгнешь. Но тише, начинается молитва.
Я увидел на самом верху, там, где лестница, сужаясь, оставляла место лишь для четырех человек, сгорбленную фигурку. По сияющему золотому поясу я понял, что это Наставник. Он встал в самом центре, повернулся спиной к лестнице и поднял вверх руки. Полы его белой накидки распрямились, напоминая распростертые крылья.
– Ты что, – Шали оттащил меня от окна. – Ослепнуть хочешь?! Сейчас такое начнется…
Он повернул меня лицом к стене.
– Закрой глаза и начинай молитву. И пока я не скажу, не отворачивайся от стены и не открывай глаза.
Я послушно выполнил его указание, и хоть глаза были закрыты, но только что увиденная картина, словно живая, стояла перед моим внутренним взором. Привычные, много раз повторенные слова сами собой слетали с уст. Я почти не задумывался над их смыслом, а просто повторял их, как делал это каждое утро с тех пор, как себя помню. Вдруг я почувствовал, как через окно в комнату ворвался горячий ветер. Опаляющий, сухой, пронизывающий насквозь, плавящий сердце, перехватывающий горло, безжалостной рукой сжимающий внутренности. Ноги подкосились, на мои плечи будто свалился огромный мешок с песком и своей невообразимой тяжестью стал прижимать к земле. Дыхание прервалось, мне показалось, что еще секунда – и я умру.
И вдруг жар пропал, рука разжалась, сердце снова забилось, а прохладный воздух наполнил грудь. Радость от этого была столь огромной, невероятной, немыслимой, что сердце прыгнуло вверх, тело утратило вес, ноги оторвались от пола.
Там, за стеной, закипала мощная волна: год назад отец брал меня с собой в Яффо, и я видел море, триремы, паруса и волны, приходящие из синего простора. В глубине почти неразличимые, они вздымались перед берегом, неся на самом верху белую полоску кипящей пены, и с шумом обрушивались на песок, рассыпаясь на груды радужной пыли.
Волна, ворвавшись в окно, подхватила мое невесомое тело и потащила вверх. Острые пузырьки пены щипали лицо, упругая вода мягко давила снизу, еще мгновение, и я выплыву в окно и вместе с волной понесусь вверх по лестнице, чтобы у самого верха взмыть, точно птица…
Кто-то сильно затряс меня за плечо.
– Эй, Шуа, ты меня слышишь?
Я открыл глаза. Передо мной была та же стена, а сквозь окно доносился гул голосов, похожий на шум морской волны. Шали крепко держал меня за плечо и тряс, приговаривая:
– Да очнись же ты очнись, наконец!
– Что случилось, Шали?
– Уф, – он с явным облегчением перевел дух. – Тебя чуть не унесло. Я уже думал посылать Кифу за помощью.
– А где волна? – я оглядел комнату. Пол совершенно сух, значит, мне все это привиделось.
– Волна была там, – Шали ткнул рукой в сторону общего зала. – Избранные соединяют вместе силу молитвы и поднимают ее вверх по лестнице, чтобы Наставник мог взлететь на ней в горние миры.
– Я тоже чуть не взлетел. Меня уже подняло над полом и потащило на лестницу. Жаль, что ты меня остановил.
– Тебя бы просто подмяло и унесло Свет знает куда, – очень серьезно сказал Шали. – Ты действительно необычный парень, если с первого раза оказался в волне.
– Ну почему, почему, Шали, – забасил Кифа, – ты всегда не веришь словам товарища. Мы с тобой за год занятий научились только слышать волну, а подняться вместе с ней и сейчас не можем.
– Говори только за себя, – огрызнулся Шали. – И вообще, я умираю от голода. Сегодня мне обещали большой кусок жареного мяса.
– А мне яичницу из пяти яиц! – отозвался Кифа. – Пошли, Шуа. Ты тоже, наверное, есть хочешь?
Только тогда я почувствовал, насколько проголодался. От слов Кифы мой желудок проснулся и заурчал, словно Шунра.
В общей столовой избранные, омыв руки, рассаживались вдоль длинного стола, идущего от одного края здания до другого. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь шарканьем множества ног о гранитные плиты пола. После омовения рук до преломления хлеба запрещено разговаривать, и это правило соблюдалось тут неукоснительно.
Наш стол стоял в углу, одним краем заходя в боковую галерею. За ним было четыре места, но лежали только три больших хлеба, стояли три чашки и кувшин с водой. Я заметил в других углах здания еще несколько столов, за которыми сидели мальчики моего возраста. Как видно, они также были учениками.
На возвышение в центре столовой поднялся верховный Терапевт. Я сразу узнал его и немного обрадовался – все-таки знакомое лицо. Терапевт взял в руки два хлеба и громко произнес благословение. В ответ раздалось «Омейн», произнесенное сотнями голосов, и все приступили к еде.
Хлеб оказался довольно сухим, а вода теплой, но я так проголодался, что не заметил, как мой каравай закончился. Кифа и Шали ели медленно, наслаждаясь каждым кусочком, точно вкушая изысканное блюдо, и я тут же пожалел о своей торопливости. Мама постоянно упрекала меня за то, что я быстро проглатываю пищу. Как я мог про это забыть! Я оглядел большой стол. Избранные ели медленно, многие с закрытыми глазами, тщательно пережевывая каждый кусочек хлеба. Мне стало стыдно! Наверное, моим соседям тоже стыдно сидеть за одним столом с неотесанным сельским жителем.
– Пережаренное вышло, – сказал Шали, прожевав последний кусочек и запив еду водой из кружки.
– А у меня сырая, – разочарованно протянул Кифа.
– Ну ничего, – успокоил его Шали, – в следующий раз обязательно получится.
– А почему молитву читал Асаф, а не Наставник?
Мои соседи переглянулись.
– Откуда тебе известно имя главного Терапевта?
– Наставник так называл его при мне.
– Послушай, Шуа, – Шали укоризненно покачал головой. – Никогда, даже наедине сам с собой не называй главу направления по имени. В обители полно Вестников, и они иногда слышат не только то, что предназначается для общего ведома.
– Они что, специально подслушивают? Как ты мою беседу с Наставником?
Шали покраснел.
– Как тебе не стыдно, Шуа, – принялся укорять меня Кифа. – Разве можно подозревать товарища в подлости? Ты ведь не понимаешь, как устроены Вестники, а сразу судишь.
– А как они устроены?
– Вот с этого вопроса и надо было начинать.
– Кифа, – мой голос задрожал. – Я первый день в обители, и с самого утра досаждаю всем вопросами. Невозможно все узнать за один день. Но я не понимаю, как Шали мог услышать слова Наставника.
– Да просто это, просто, – Кифа хлопнул ладонью по столу. – Есть внутренний круг, и есть внешний. Внутренний охватывает только Кумран и проходит по стенам обители. Все Вестники Кумрана настроены на внутренний круг. А внешний предназначен для Вестников по всей стране. Вбросить слово во внутренний круг могут Наставник и главы направлений, а во внешний – только Наставник. Шали сам по себе ничего не слышит. Если до его слуха что-то донеслось, значит, кто-то из четырех вбросил это в круг. А раз речь идет про слова Наставника – он это и сделал. Наставник решил, что избранным нужно знать про Эфрату, убийство ста двадцати шести мальчиков и про тебя, Шуа. Поэтому Шали и услышал, только поэтому. Понятно?
– Понятнее некуда.
Я почувствовал себя так, словно меня раздели догола и выставили на обозрение жителей Кумрана. Моя личная, маленькая жизнь, мои тайны вдруг стали известны тысячам незнакомых людей.
– Не переживай, – Шали легонько толкнул меня в плечо. – Мы все тут одна семья. А в семье нет секретов.