Я смело двинулся вперед и спустя семь шагов угодил пальцами в ямки двери. Одно движение – и каменная плита мягко скользнула вбок. На втором уровне двери открывались легче, чем на первом. Или потому, что сделаны позже, а возможно, потому, что за ними лучше следили.
Войдя в комнату, я задвинул дверь на место. Кто-то уже открыл заслонку, и желтоватый свет мягко расплывался посреди небольшого помещения неправильной формы, и тут я впервые ощутил, что все эти комнаты, переходы и коридоры вырубались и выкапывались в твердой земле, иногда не поддающейся лопате и лому.
Одну из стен комнаты образовывала огромная каменная глыба. Видимо, вытащить ее наружу не представлялось возможным, и строители, оставив глыбу в земле, превратили ее в стену. Остальные три стенки покрыты тонкими, обожженными на солнце глиняными плитками. Наверное, прямо за ними скрывалась черная голая земля, а плитки строители положили ради красоты.
Из пола, вдоль стен комнаты, выступали черные прямоугольные камни. Я уселся на один из них. Сидеть было удобно – искусные руки придали камню подходящую форму.
Я сидел и прислушивался. Тишина заполняла комнату, как вода заполняет мех, до самой верхушки. Ее нельзя назвать абсолютной, в глубине угадывались едва уловимые шорохи и всхлипы. Мягкие, как мука, пылинки медленно кружились в столбике света.
Немного сосало под ложечкой, и от этого во рту становилось кисло и сухо. Необъяснимая грусть навалилась мне на плечи. Глаза вдруг защипали непрошеные слезы.
Я вспомнил наш домик в Эфрате, мамины вечерние рассказы, рощицу с золотыми каплями застывшей смолы, бархатистую шерстку на спине Шунры. Все это было еще так близко и уже так далеко.
Я понимал, что прошлое ушло навсегда, но надеялся на будущее, в котором повторятся и мамины рассказы, и отцовские уроки, и даже Шунра.
Я тогда не знал, что в это самое время мать, заливаясь слезами, хоронила отца, но дрожащая паутинка ее рыданий перенеслась через разделяющее нас расстояние и, прикоснувшись к моим глазам, наполнила их соленой влагой.
Что будет со мной? Зачем я здесь, один, без родителей? Смогу ли идти дорогой избранных? То немногое, что успели рассказать мне Кифа и Шали, так далеко от меня, от моих настоящих способностей, умений. Да и что я умею, что знаю? Короткие уроки отца, рассказы матери? Я даже в школе никогда не учился, ведь ессейской рядом никогда не было, а в школу для детей Тьмы меня не пускали.
Экзамены, проверки, испытания… Как я все это выдержу, как сумею преодолеть? А если не выдержу, если меня с позором выгонят из обители, как смогу вернуться домой и смотреть в глаза матери?
Дверь отворилась, и в комнату вкатился старичок с длинной седой бородой. Она почти доходила до его пояса и торчала во все стороны, точно пальмовые ветки. Борода была почти шире туловища.
– Здравствуй, Шуа.
Я немедленно вскочил со своего места.
– Меня зовут Малих, – старичок радостно потер руки, словно предвкушая нечто интересное. – Сейчас мы с тобой начнем учение. Скажу тебе откровенно, когда вчера объявили, кому я буду преподавать, то сон убежал от меня, будто лань от леопарда.
Он снова радостно засмеялся, словно бессонная ночь доставила ему большое удовольствие.
– Ну-ка, ну-ка, покажись.
Малих два раза обошел вокруг меня, внимательно рассматривая. Его кожа была настолько розовой, что просвечивала даже через коричневую ткань хитона.
– Так это и есть тот самый Шуа, из-за которого царь Гордус перерезал сто двадцать шесть мальчиков Эфраты, – повторил он слова Наставника.
Я уже не удивился, это просто-напросто означало, что Малих – Вестник, такой же, как Шали. Вернее, не такой же, а наверняка куда более опытный и продвинутый.
– Зачем вскочил, садись, садись. В ногах правды нет. Верно говорю?
– Верно, – я уселся на камень.
– А в том, на что ты сейчас уселся, ее больше? – Малих хитро прищурился.
Не зная, что ответить, я снова вскочил на ноги.
– Тебя легко сбить с толку. Это потому, что ты не знаешь, где находится толк. Садись, начнем Учение.
Я снова опустился на камень, а Малих начал расхаживать передо мной, произнося слова тусклым размеренным голосом.
– Первое, что ты должен понять: в Учении не допускаются остановки. Продвижение должно быть каждый день, пусть маленькое, на полшага, на треть, но продвижение. Понятно?
– А что такое остановка в Учении? – спросил я.
– Предположим, ты роешь пещеру в обители. Углубляешь четвертый уровень или расширяешь его. День за днем выносишь на поверхность полные корзины земли. И вот пещера почти готова, осталось вынести последнюю корзину, но ты взял и не вынес ее. Вот это и есть остановка. А что такое продвижение? К примеру, ты начинаешь рыть новую пещеру, и перед тобой глухая стена. Ты набрал первую корзину земли и вынес ее на поверхность. Вот это и есть продвижение. Понятно?
– Понятно.
– Вторая истина, которую ты должен усвоить: Свет раскрылся в нашем мире для того, чтобы избранный не нуждался в постоянном успехе. Избранный все принимает с любовью, и удачу и неудачу. Ессеем называется тот, чье поведение не зависит от успеха.
Я недоуменно покрутил головой.
– Ты прав, Шуа, это очень сложное правило. Трудно понять, и еще труднее выполнить. Для начала отложи в сторону все свои страхи и сомнения. Не думай о том, что может случиться, если ты не преуспеешь в Учении. Главное не успех, а продвижение. Пусть маленькое, на полшага, на треть, но продвижение. Понятно?
Малих явно читал мои мысли, даже те, которые вертелись в голове еще до его прихода в комнату. Я почувствовал себя голым и беззащитным.
– Третье правило, Свет и учение о нем выше разума. Только силой веры можно преодолеть те препятствия, которые разум не может охватить. Поэтому ты обязан всецело полагаться на Учение и на учителей. Даже если разум кричит караул.
Он не спросил «понятно», потому, что понимание этих слов располагалось выше разума, которым я пытался их постигнуть.
– А теперь главное. А главное – это Закон. Почтительность без знания Закона переходит в суетливость. Осторожность обращается трусостью, смелость порождает смуту, грамота становится грубостью.
– А что такое Закон, учитель Малих? – спросил я.
– Закон – это правила, при помощи которых постигается Знание. Ближайшие месяцы ты потратишь на его изучение. Вернее, на заучивание. Все, что я тебе говорю, ты должен будешь заучить наизусть, причем в прямом и обратном порядке.
– Как это в обратном порядке?
– А вот так. Грубостью становится грамота, смуту порождает смелость, трусостью обращается осторожность.
– Но зачем нужна зубрежка? Разве недостаточно просто понять и запомнить?
– Однажды ко второму Наставнику пришел ученик по имени Звулун и задал подобный вопрос. И ответил Наставник: не похож тот, кто знает Закон и в обратном порядке, на того, кто знает его только в прямом. И спросил тогда ученик Звулун, чем отличается первое знание от второго. И объяснил ему Наставник: когда мы просим ученика повторить выученное правило, он повторяет его с легкостью, но если попросить его прочитать в обратном порядке, мало кто сумеет этого сделать. Однако, если положить перед учеником свиток с написанным Законом, то любой с легкостью прочтет правило в любой последовательности.
Когда ессей может произносить правила задом наперед, это значит, что он высек Закон на скрижалях своего сердца, и читает в нем так, словно перед ним лежит раскрытый свиток. Понятно?
– Понятно, – я тяжело вздохнул. – Но как получилось, что ученик смог обратиться прямо к Наставнику с вопросом?
– Хм, хороший вопрос, – Малих довольно заулыбался, словно к нему в рот попал финик. – Во-первых, это произошло давно, много-много лет назад. Избранных тогда было очень мало, и отношения с Наставником были совсем иные, чем сегодня. А во-вторых, это был необычный ученик.
– Учитель Звулун, да? – спросил я. – Ну тот, что сидит в комнатке возле бассейнов.
Малих уважительно и удивленно посмотрел на меня.
– Тот, кто, повторяя старое, способен обрести новое, сам может стать наставником.
Честно говоря, поначалу я не понял, почему Малих с таким почтением выслушал мой вопрос. Ведь он напрашивался сам собой, и нет в нем ни особенной догадки, ни прозрения. Только потом я узнал, в чем тут дело.
Имя Звулун в Хирбе-Кумране пользовалось особенной популярностью. Так звали третьего Наставника, самого любимого из всех учителей. Многие избранные, вливаясь в братство и начиная другую жизнь, брали новое имя, поэтому «Звулунов» в обители насчитывалось несколько десятков. Безошибочно угадать в одном из них того самого ученика представлялось Малиху невозможным, и мой ответ он воспринял почти как пророчество. Откуда ему знать, что во всей обители мне известен только один Звулун!
– Ну что ж, – Малих поднял руку и погладил меня по голове. От его пальцев исходил холод. Мое горло перехватил спазм, я захотел немедленно вывернуться из-под ледяных пальцев, но усилием воли сдержал свой порыв. – Свет наградил тебя необычайными способностями, – как бы ничего не замечая, продолжил Малих. – Это хорошо. Но ленивый не научится. Так говорили наши учителя. Готов ли ты принять Знание?
– Готов!
– Замечательно. Тогда начнем заниматься. Повторяй за мной: в Учении не допускаются остановки. Продвижение должно быть каждый день, пусть маленькое, на полшага, на треть, но продвижение. Повтори.
Так мы прозанимались до самого вечера. Малих говорил, я повторял. Сто один раз каждое предложение. Поначалу мне казалось, что я сойду с ума, но спустя несколько часов освоился, привык и начал бодро произносить пока еще малопонятные правила. Несмотря на грозное предисловие Малиха, учили мы их только в прямой последовательности.
Я попросил Малиха разрешить мне делать записи на свитке или восковой дощечке, чтобы вечером легче было повторить. Он строго посмотрел на меня.
– Наше Учение называется устным не только потому, что передается из уст в уста, но главным образом из-за того, что заучивается наизусть. Никаких свитков, никаких дощечек. Сердце каждого избранного представляет собой свиток, на котором начертаны все правила.