– Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие… – раздался под мрачными сводами резкий, властный голос.
– Что делать, ваша эминенция. Sis Deus vi It. Так хочет Бог.
– Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?
– Пока еще нет. Misericordias causa… ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления греха не торопились сообщать ему заранее.
И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.
Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.
– Осторожнее, ваше эминенция, здесь так скользко… – послышались вкрадчиво-льстивые голоса.
Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.
Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом вырвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.
Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.
– Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! – прозвучал опять тот же резкий голос.
– Как они смеют?! Как они смеют?! – В бешенстве юный граф бросался к железной двери, что есть силы колотил в нее руками и ногами.
– Пустите меня! Вы, преступники, палачи, слышите ли вы меня?
Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался…
И вспомнились ему угрожающие слова: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог? «Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы», – погребальным звоном гудит в его ушах приговор судей-палачей. Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал.
Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться. Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе… Вот уже у самых дверей его каземата. Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.
С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояло несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.
– Так как вам трудно говорить, о. Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника… – донеслось точно издалека-издалека до несчастного молодого графа.
Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.
– Что это… что это значит? Что вам надо? – в ужасе попятился от вошедших Болеслав Ржевусский.
– Сын мой! – начал торжественным голосом старый монах-иезуит. – Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
– Что? – дико закричал граф.
– Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.
– Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы – палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить.
– Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.
Два монаха приблизились к осужденному.
– Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
– Прочь! – исступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. – Спасите меня! Спасите меня!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
– Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить Святую церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: Pater noster, qui in coclum[9]…?
– Помогите! – прокатился опять безумный крик ужаса, страха. Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.
Граф рванулся – руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
– Свяжите ноги! – отдал приказ иезуит. – Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!..
И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.
Глава VII. Поцелуй бронзовой девы
Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках. За ним, поддерживаемый двумя черными сутанами, шел осужденный граф. Теперь он не кричал, не сопротивлялся: предсмертный ужас овладел им. Сознание как-то совсем покинуло его.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, которую возглавлял «его эминенция». У всех в руках были зажженные свечи.
При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.
С раздирающим криком он рванулся из рук державших его иезуитов.
– Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
– Вы призываете Бога?.. С каких пор вы, еретически поносивший Христа и Святую церковь, уверовали в него? – раздался резкий, суровый голос.
– Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни Святую церковь.
– Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы-иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
– Но разве иезуиты равносильны Христу? – с отчаянием закричал граф.
– Вот видите: вы поносите тех, которые служат Его Величию… Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.
– Morituris laudare debet Deum[10]… – послышались торжественно заунывные звуки реквиема.
Поняв, что все кончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.
Громовым голосом он старался заглушить страшное похоронное пение.
– Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари. Руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Я умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены…
– Ad misericordiam Christi ac santissimae Vipginis Mariac[11] – все громче и громче гремит процессия.
– И они еще произносят имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы! – Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы. – Будьте вы прокляты!
В конце коридора (в нише) виднелась бронзовая статуя Богоматери. Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на св. челе.
– Что это… что это такое?
– Статуя Святой Девы.
– Но вы… вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?
– Так.
– Так… как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!
– Вы это узнаете… – загадочно ответил добровольный палач. – Где о. Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
– Отца Бенедикта не было! Он исчез.
– Что это значит? Где же он? – строго спросил его эминенция.
– Не знаем… может, отлучился… Он, кажется, болен…
– Тогда исполните эту обязанность вы, о. Казимир. Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились в его глазах.
«Конечно… все кончено… Смерть… идет… вот сейчас… Господи, спаси меня… Страшно… что со мной будут делать?»
Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик Бронзовой Богоматери.
– Спаси меня! Спаси меня! – жалобно простонал он.
– Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой… Скоро вы предстанете перед Вечным Судией.
– Не хочу! Пустите меня, пустите! – осужденный почувствовал, что его крепко держат и все ближе подводят-подталкивают к бронзовой статуе.
В груди все застыло. Волосы шевелятся на голове… Перед глазами – все, все прошлое, вся жизнь, молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, цветами, с воздухом и солнцем.
– Говорите, повторяйте за мною, сын мой: «Обручаюсь я с тобою на жизнь Вечную, Святая Мария».
– Salve, o Santsssima[12]… – грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос покрыл голоса певших:
– Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!!!
Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
– Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиторского логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.
Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал на плиты в обморок.
– Ну-с, св. отцы, что вы на это скажете?
Оцепенение иезуитов еще не прошло… Это были живые статуи.
Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей св. ордена.
– Итак, во славу Божию, вы желаете замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!..
Первым пришел в себя его эминенция.
– Кто вы? Как вы сюда попали?.. – пролепетал он дрожащим голосом.
– Кто я? Я – Путилин, если вы о таком слышали.
– А-а-ах! – прокатилось среди иезуитов.
– А попал я сюда вместе с вами, участвуя в вашей процессии.
– К… как?
– Так. Я ведь не только Путилин, но и о. Бенедикт! – злобно расхохотался великий сыщик.
– Негодяй… предал!.. – бешено вырвалось у монахов.
– Вы ошибаетесь. О. Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он преблагополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.
Молодой человек целовал руки Путилину.
– Что вы? Что вы? – отшатнулся Путилин.
– Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять.
– Вы… вы ошибаетесь, граф! – вдруг ласково обратился его эминенция к графу. – Все это – святая шутка, чтобы попугать вас… Мы и в мыслях не имели убивать вас… Вас решили наказать за ваши дерзости по адресу духовных лиц.