— Ты уже поел немного, Даниэль. А теперь, когда я предлагаю это добровольно, ты спрашиваешь, не отравлено ли оно? Неужели не стоило подумать об этом до того, как ты его попробовал тайком?
— Ты забыл, как сам себя вел из-за него вчера?
— Нет, но, похоже, ты забыл.
— Прости, но если ты так трепетно относишься к арахисовому маслу, это только подтверждает, что оно — лучшее, что когда-либо было придумано. Как я мог ему сопротивляться?
Меррик не смог сдержать ухмылки.
— Мне следовало бы оттащить тебя за ухо в самый шторм за то, что ты ослушался меня, мальчик, — сказал Меррик, — но, признаться, твоя сдержанность и забота о сестре производят на меня впечатление. Поэтому ты заслужил больше.
Дэнни ухмыльнулся:
— Я передумал. Ты довольно клевый.
— И все, что для этого понадобилось, — это немного арахисового масла?
— Хочешь сказать — нектара богов?
— Нектар, вообще-то, жидкий.
Дэнни пожал плечами и снова опустил нож в банку.
— Я бы мог выпить эту штуку.
Он намазал крекер и протянул его Меррику.
— Нет, спасибо, — отказался тот. Он был голоден — возможно, сильнее, чем когда-либо с тех пор, как стал бессмертным, — но никакая еда уже не могла утолить его нынешний голод.
— Так чем ты занимался? До всего этого? — спросил Дэнни, откусив крекер и удовлетворенно выдохнул.
Откинувшись на спинку стула, Меррик облокотился на край стола.
— Был эксцентричным миллионером. Для меня мало что изменилось.
— Хм. То есть твоя семья была богатой?
— Нет. Я заработал свое состояние сам.
— Так все богачи говорят, — фыркнул Дэнни. — Но обычно это чушь собачья, верно?
Меррик приподнял бровь.
— Простите, юный Даниэль? Ты, кажется, обвинил меня в нечестности и позволил себе выражение, которое бы совсем не понравилось твоей сестре?
Он потянулся к банке с арахисовым маслом.
— Возможно, я недооценил твою зрелость…
— О, чувак, только не это! — Дэнни перехватил банку и придвинул ее ближе к себе. — Извини, ладно? Только не рассказывай Адди!
— Ладно. На этот раз, — усмехнулся Меррик. — А чем ты занимался до всего этого?
Дэнни гордо улыбнулся:
— Отлично учился и много играл в футбол. Наша команда заняла третье место в турнире штата. Еще год — и, думаю, мы бы выиграли. У нас была действительно крутая команда, понимаешь?
Он закинул в рот оставшийся крекер.
Несмотря на внешнюю непринужденность его тона, в словах Дэнни отчетливо ощущались страсть и любовь к спорту. Казалось, будто для него ничего не изменилось, будто он вот-вот встретится с друзьями после каникул и снова начнет тренироваться — хотя все вокруг уже стало другим.
Меррик уже успел заметить скрытую силу в Адалин, теперь он видел ее и в Дэнни.
Хотя Меррик не мог заставить себя сожалеть о потерях человечества в целом, он сочувствовал тому, что потеряли эти двое — его люди?
— А твоя сестра? — спросил Меррик. — Чем она занималась?
— Адди всегда хорошо училась, окончила колледж с отличием и все такое, — начал Дэнни. — С детства играла на пианино, и у нее действительно хорошо получалось. Она играет — ну, играла — в оркестре и сочиняла свою музыку, даже когда приходилось подрабатывать, чтобы оплачивать счета.
Он на мгновение замолчал, затем продолжил:
— Она всегда мечтала о сольном концерте. Я знаю, у нее бы получилось… но она… э-э…
Дэнни нахмурился и отодвинул крекеры, будто внезапно потерял аппетит.
— Она заболела. А потом, ну… все это случилось.
— Она заболела прямо перед тем, как все развалилось? — спросил Меррик, на редкость мягко.
Дэнни покачал головой.
— Думаю, у нее были головные боли и прочее за несколько месяцев до диагноза. Первый врач сказал, что это просто мигрени, и в основном посоветовал терпеть и принимать лекарства.
Он нахмурился сильнее.
— Потом, через пару месяцев, у нее случился первый приступ. Другие врачи выяснили, что это было на самом деле. Примерно за два месяца до того, как произошел раскол… Ей поставили диагноз — рак мозга.
Меррик глубоко нахмурился.
Он обладал лишь поверхностными знаниями о многочисленных недугах, терзавших человечество, но он знал о раке — это была одна из самых серьезных болезней. Даже если бы он никогда не слышал о нем, он бы все равно понял, что она умрет — он почувствовал это сам, едва коснулся болезни своей магией, ощутил ее надвигающуюся гибель. И это сильно тревожило его.
Даже если бы Адалин довелось прожить до семидесяти или восьмидесяти лет — сколько бы сейчас ни отмеряли люди своим жизням — для Меррика это промелькнуло бы, как миг. Годы скользили мимо, настоящее уносилось вперед все быстрее. Люди рождались, жили, умирали, а он… оставался.
В этом не было ничего нового, ничего противоестественного.
Но сейчас он ненавидел это.
— Они работали над ее исцелением до Раскола? — спросил Меррик.
Возможно, тогда использовали какой-то метод, который он мог бы воспроизвести. Может быть, если он проведет достаточно исследований, если отточит свою магию в тончайшее, почти невидимое лезвие, ему удастся аккуратно вырезать болезнь.
Значит, я уже принял решение?
Позволю ли я им остаться?
Мальчик пожал плечами, подняв ладонь к потолку.
— Я не знаю всех подробностей. Родители либо считали меня слишком маленьким, чтобы понять, либо просто не знали, как сказать. Они почти ничего не рассказывали, кроме того, что Адди была очень больна.
Он вздохнул и добавил:
— Но однажды вечером Адди села рядом со мной и объяснила. Сказала, что болезнь смертельная. Единственная надежда — экспериментальное лечение, но и оно не давало никаких гарантий.
Глаза Дэнни наполнились слезами. Он сердито смахнул их рукой, опустив голову.
— Впрочем, это все равно не имело значения, — прошептал он. — Первый день, когда она должна была начать лечение, совпал с началом Раскола.
— Где ваши родители? — мягко спросил Меррик.
Дэнни теребил край упаковки от крекеров, сминая шуршащий пластик. Когда он заговорил, его голос едва не дрожал, за каждым словом стояла борьба — за то, чтобы удержаться на плаву над болью.
— Они погибли, — сказал он. — Ехали встретить Адди в больнице… И как только добрались, все началось. Все… случилось. И… ну… их машину сбила скорая помощь.
У Меррика сжалось сердце; значит, именно Адалин и Дэнни смогли пробудить в нем это чувство, тронуть его душу такой печалью, какой он не ощущал уже много лет. Он чувствовал, что в истории Дэнни скрыто нечто большее, но не осмеливался надавить; Меррик знал такую боль. Он сам был примерно в возрасте Дэнни, когда потерял родителей — еще до того, как в нем пробудилась магия.
А в последующие годы он потерял и своих братьев и сестер — всех, кто был старше и сильнее его.
Чувство потери, одиночества и стесненности — словно он нигде и никогда не был своим — не отпускало Меррика до сих пор.
— Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким, — тихо сказал он. — И это тоже было неожиданно. Я не стану лгать тебе и говорить, что боль проходит… Она никогда не уходит. Но со временем тяжесть становится легче. Боль притупляется. И ты продолжаешь жить.
— Мне повезло, что у меня была Адди, — отозвался Дэнни. Он поднял голову и посмотрел на Меррика. — Мне жаль твоих родителей.
Меррик нахмурился и на мгновение потерялся в молчании, не находя слов. Никто — за всю тысячу лет — никогда не предлагал ему утешения. Даже если разум подсказывал, что это логично — он ведь всегда держался в стороне, всегда изолировал себя от всех, — сейчас он не мог не почувствовать теплый толчок в груди.
Он так долго жил только с горечью и холодом, что не знал, как вообще на это реагировать.
— И я сожалею о ваших, — наконец ответил он. — Пожалуй, все-таки съем один из этих крекеров.
* * *
Адалин проснулась резко, вздрогнув, ее глаза распахнулись в тот же миг, как оглушительный раскат грома сотряс комнату. Она лежала на животе, лицом к окну, за которым тускло пробивался серый свет сквозь щели в занавесках.
Дождь барабанил по оконному стеклу и по крыше над головой. Шторм осложнит передвижение пешком.
Эта мысль наполнила ее внезапным страхом.
Сегодня они должны были продолжить путь. Им придется оставить после себя надежное, безопасное, сухое укрытие, проточную воду — горячую, проточную воду — теплую, удобные кровати и обилие припасов и свежей еды. Это место могло бы стать идеальным. Но оно было не их. Оно принадлежало Меррику.
В памяти всплыл прошлый вечер — пугающе четкие воспоминания о том, как Меррик ворвался в ванную, когда она была совершенно обнажена и полностью открыта его завораживающему цитриновому взгляду. И, несмотря ни на что, она не испугалась.
Ну, быть может, немного, но под страхом бурлило другое: волнение, желание.
Адалин знала — любая благоразумная женщина оттолкнула бы его, закричала, схватилась за оружие. Она была почти уверена, что стоило ей попросить, и он бы ушел.
Но она не сделала этого.
Она осталась стоять, чувствуя, как его жадный взгляд скользит по ее телу, как он сокращает между ними расстояние и протягивает руку. Это простое касание его пальцев к ее плечу пронеслось по ее телу, как разряд электричества, оживив ее, заставив ее нутро пульсировать и наполниться жаром, от которого перехватило дыхание..
И она захотела большего.
Не имело значения, что он был незнакомцем. В тот момент важно было только одно — она хотела. Каждой частичкой себя она хотела его.
Она сопротивлялась. И не была уверена, делала ли это из привычки или потому, что знала — утром он отошлет их прочь. Ее воля держалась дольше, чем она ожидала. Но он был таким чертовски сексуальным, таким напористым — даже с его способностью быть резким, когда хотел — и в конце концов, что плохого в небольшом удовольствии между двумя взрослыми по обоюдному согласию?
Даже после того, как она попросила его уйти — настолько мягко, насколько осмелилась, — она знала: если бы захотела, могла бы остановить его или, наоборот, поддаться желанию.