«Полиция позволила этому Куртису увезти меня, но под залог, — вспомнил Менделл. — Карлтон и Рой недовольны. Так что ничего удивительного, если с минуты на минуту меня снова отведут в полицию, чтобы заточить в тюрьму по обвинению в убийстве».
Розмари начала плакать.
— Но я не убивал этой девчонки, Пат, — запротестовал Барни. — По крайней мере, я в этом уверен.
Дойл снова отрезал себе кусочек мяса.
— Да, конечно, я знаю. Я читал твое объяснение. Ты утверждал, что попрощался с ней на углу Рандольф и Дорберн. Но я видел фотографию этой девушки, совсем голой, на плитках пола твоей ванной.
Менделл заметил, что снова начал потеть. Это от страха. Он налил себе еще стакан, но не выпил его. Собственное тело казалось ему баллоном, который должен взорваться на этой кухне. Ему нужно сказать кому-нибудь, что Куртис умер. Он обязан сообщить о выстрелах, которые производили по нему.
— Послушай, Пат… — начал он.
Но Дойл уже продолжал:
— Зачем отказываться от этого, Барни? Мне сказали, что инспектор Карлтон обнаружил совершенно очевидные вещи. Так что, если у тебя руки чисты, как ты утверждаешь, ты прыгнул на малышку, а потом ударил ее слишком сильно, по ошибке…
— Нет, я этого не делал! — Менделл вскочил на ноги.
— Но кто-то же должен был сделать это?
— Согласен, кто-то сделал, но не я!
У Менделла опять защипало в глазах, словно их засыпало песком. Он держался сколько мог, но теперь уже невозможно выносить, что на него смотрят, как на дерьмо. Он не спал с этой Вирджинией Марвин! Он не убивал ее! Пьяный или сумасшедший, но мужчина всегда помнит о таких вещах!
Барни взял свое пальто со стула.
— Сожалею, что заглянул к вам, я не должен был делать этого. Я считал, что мы друзья. А что тебя так возмущает? Ты ревнуешь? Ты злишься, что один парень из нашего квартала поймал удачу за хвост и женился на девчонке, папаша которой набит деньгами?
Лицо Дойла покраснело. Менделл надел шляпу на голову.
— Идите вы все к черту, кроме Розмари! Вы изводите меня, в том числе и Джой Мерсер. Я вам ничего плохого не сделал, а вы поносите меня, как падаль, ругаете меня всеми словами. Да, я силен в мордобое, но я осторожный парень, я — мошенник со скотобойни, которому небольшой успех на ринге вскружил голову. Почему бы мне не быть о себе хорошего мнения? Я наверху лестницы, рядом с лучшими парнями моего времени. Я заработал достаточно денег своими кулаками. Костюм мне стоил сто пятьдесят долларов, а на свои ботинки я потратил восемьдесят.
Дойл так сильно сжал стакан с виски, что фаланги его пальцев побелели.
— Очень хорошо, так же как и то, что однажды — это было очень-очень давно — ты подарил своей матери радиоприемник и телевизор за шестнадцать сотен долларов. Но уже два года старушка живет тем немногим, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать.
— Что это ты говоришь?! — воскликнул Менделл.
Дойл встал и подошел к нему.
— Ты хорошо все расслышал. На протяжении двух лет твоя мать жила тем, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать. А почему? Потому что ты — негодяй, Барни! Потому что, когда перед тобой встала самая серьезная проблема в жизни, ты отступил.
— Что ты хочешь этим сказать? — задыхался Менделл.
— Потому что, я понял это со слов Розмари; — ответил Дойл, — ты захватил свою жену с поличным, но у тебя не достало мужества признать, что она тебя одурачила. Ты согласился признать ее версию. Ты согласился считаться сумасшедшим и позволил заточить себя в психбольницу до тех пор, пока она снова не захочет тебя видеть. А потом, ты не мог больше ждать, ты подобрал курочку на Рандольф-стрит, чтобы доказать себе, что ты мужчина.
— Это ложь, наглая ложь! — воскликнул Менделл.
Он выдал прямой в голову Дойла. Тот дал руке пройтись над его плечом и ударил сначала правой, потом левой в живот Менделлу. Удары заставили Менделла отступить, дыхание его прервалось. Дойл наступал на него, тяжело переставляя ноги и нанося Барни удары.
— Со мной это не пройдет, Барни. Я каждый день имею дело с людьми, которые намного сильнее тебя.
Упершись спиной в стену, Менделл поднял свою знаменитую левую, которая выиграла так много боев, и дал ей упасть. Он не хотел зла Дойлу, не хотел посылать его в нокаут, он мечтал лишь об одном — влезть в какую-нибудь дыру, в которой он, наконец, смог бы поплакать. Он вытер нос обшлагом рукава. Это было максимум того, что он мог сделать, чтобы не заплакать перед Розмари и Патом. Ничего удивительного, что Джой поносил его, ничего удивительного, что Пат презирал его.
За скотобойнями существовало лишь одно правило поведения — мужчина должен выпутываться сам! Он мог пьянствовать семь ночей в неделю, мог играть в покер или на бегах. Он мог подраться и разбить себе морду, мог шататься вместе с женщинами по кабакам или бродяжничать. Но он должен был пойти в понедельник утром на работу, даже на костылях. Он должен был заработать свой хлеб, выклянчить или украсть, он обязан был сделать так, чтобы на столе была еда. И он не должен тратить деньги до тех пор, пока не будут оплачены жилье и газ.
— А теперь уходи отсюда, Барни. — Дойл слегка толкнул его.
— Уходи, Барни, и никогда не появляйся здесь. Мы больше не друзья. — Пат повернулся к сестре. — Это и тебя касается, Розмари. Если ты собираешься и дальше вертеться вокруг Барни Менделла, я вышвырну за дверь и тебя!
— Хорошо, — объявил Менделл, — я ухожу.
Он повернул свою шляпу, чтобы не были видны пятна крови, достал из кармана деньги, которые получил за часы, оставил себе банкноту в двадцать долларов, а остальные сунул в руку Розмари.
— Послушай, малышка, — сказал он ей, — то, что здесь только что происходило, поставило все на свои места. Это гораздо хуже, чем я думал. Но ты очень добрая и хорошая, ты лучше всех, кого я когда-либо знал…
Дойл подошел к ним.
— Боже мой, что ты тут ей рассказываешь?
Розмари посмотрела на брата, лотом опять на Менделла, и уголки ее рта задрожали.
— Для чего эти деньги, Барни?
— Я тебя прошу, Розмари, в память прошлых лет… — объяснил Менделл, и его улыбка была жалкой и грустной. Складывалось впечатление, что он вот-вот расплачется. — Пожалуйста, передай это ма, малышка. Скажи, что я забыл ей их оставить. И поблагодари всех, кто был добрым по отношению к ней, в то время как я… как это сказать… немного забыл ее.
Пат задумчиво смотрел на него, а Розмари схватила его за руку в тот момент, когда он выходил.
— Нет, Барни, подожди! — Ее губы дрожали. — Что-то тут не так…
Менделл кончиками пальцев смахнул слезу с глаз.
— Ты поосторожнее, а то Пат выкинет тебя за дверь, помни об этом.
Он очутился на улице, на холоде, совсем один, и пошел против ветра, борясь с ним и не глядя по сторонам. Барни рассчитывал, что не встретит никого из своих прежних знакомых: он никогда не чувствовал себя столь пристыженным. Ему можно было стать сумасшедшим, но он не мог допустить, чтобы мать так жила. А ведь ему нечего стыдиться. Насколько он помнил, он так не поступал. Он попытался всколыхнуть в памяти то, что произошло два года назад, и вспомнил, что накануне того дня, когда он позволил отправить себя в психбольницу, он хорошо позаботился о матери. Барни взял из банка все свои деньги, восемьдесят восемь тысяч долларов, оставил тысячу себе, а остальные отдал Галь, чтобы она положила их на свой счет. Барни взял с нее обещание, что она станет отправлять еженедельно его матери чеки по семьдесят пять долларов. Галь поцеловала его и сказала, что обязательно будет это делать.
Так куда же девались эти деньги?
Глава 9
Прежде чем он успел пройти три квартала, холод настолько усилился, что Менделлу пришлось надеть пальто. Он пытался замаскировать кровь на рукаве, загнув пальцы на обшлаге пальто и как можно глубже засунув руку в карман. Почти совсем спрятав пятна крови на рукаве, Барни не мог скрыть их на самом пальто, в тех местах, о которые он вытер руки. Не обращая больше внимания на пятна, он направился на юг, всматриваясь в лица прохожих. Ему казалось, что он боится, но это было не так. Менделл принялся рассуждать. Еще раз ему пришлось броситься в бега. Доказать, что он не убивал Куртиса, невозможно, но и полиция не сможет доказать, что он убил его. Совершенно неправдоподобно, чтобы убийца вторично попытался пристрелить его на улице, полной народа. Для него теперь самым важным было то, какое мнение сложилось о нем у Пата и Розмари, и то, что его мать два года жила без денег, обходясь милостыней.
Менделл заметил, что, несмотря на ветер, он задыхается и весь в испарине. Жестокие слова Пата словно приделали ему крылья. Все это ложь. Пат не имел права так говорить о Галь. Этот флик со скотобойни, что он знал о женщине, которая вращалась в таком обществе, о котором он не имел ни малейшего понятия и в которое его никогда не пустят. Были хорошие женщины и у скотобоен, и в Эванстоне, и в Лайк-Форест, но для всех парней, живущих в Келли, девушки из высшего общества — паразитки, у которых только одно желание — переспать с кем-нибудь. А собственные жены обманывали их направо и налево и на всех углах. Эти парни мычали, как немые, увидев в газете портрет девушки в вечернем платье, очень открытом, обнажающем грудь, в то время как их собственные жены снимали трусики за сорок центов у Грента или Кресса, чтобы оплатить услуги молочника или мясника и таким образом немного увеличить жалкий доход семьи.
Галь была хорошей девочкой. Барни безумно желал ее и в первую же встречу попытался получить ее. Галь тоже хотела его, так было с самого начала. Но хотя Галь и позволила поцеловать себя, ничего другого она не допустила до самой свадьбы.
Менделл вытер щеки и попытался не дышать так тяжело, ибо это привлекало к нему внимание. Возможно, Галь забыла, для чего он передал ей деньги, которые для нее ничего не значили, она столько имела их всегда… Галь не знала, что такое быть голодной, не знала того страха, который бывает, когда понимаешь, что денег хватит только на оплату жилья и газа. Галь никогда не подбирала уголь у железной дороги и не клянчила монетки на кино…