— Как ма? — спросил Барни.
— Хорошо, — ответила Розмари, — очень хорошо. Но ты должен был повидать ее сразу же, как вышел из больницы.
— Да, — ответил Менделл, — я хотел пойти. Потом все это случилось… Но больница — слишком хорошее слово для того места, где я находился, куда меня заточили. Мы с тобой прекрасно знаем, что это такое. Я был таким же жалким, как старый Джованни, когда меня туда отвезли.
— Я ничему не верю, — возразила Розмари. — Я не верю, что ты убил эту девушку, не верю, что ты сумасшедший. Вот почему я здесь. Почему ты позволил себя запереть, Барни?
— Потому что я получил слишком сильный удар, понимаешь? — попытался объяснить ей Барни. — И это отразилось на моих мозгах. Я вел себя, как ненормальный, видел и слышал вещи, которые существовали только в моем воображении.
— Как это? В чем выражалась твоя ненормальность? — Розмари протянула ему сигарету и дала ему прикурить.
Менделл глубоко затянулся и проговорил:
— Мне посреди ночи слышались голоса и звон колоколов. Я воображал, что горячая вода пойдет из холодного крана. — Он смущенно улыбнулся. — Я принимал свою бритву за кубик льда и клал ее в холодильник, вместо того чтобы положить ее в ящичек в ванной. Потом эта история с попугаем…
Розмари прижалась своим тонким телом к решетке.
— Какая история с попугаем?
— Я только тогда по-настоящему ощутил опасность, когда свернул шею любимому попугаю Галь.
— А почему Галь любила его?
Менделл немного поколебался, прежде чем ответить. Но Розмари, безусловно, поймет. Она ведь не просто соседка. Она знала, на что способно больное воображение.
— Потому что ненормальный, каким я был, вообразил себе, что Галь его обманывает, — тихо промолвил Барни. — Я представил, что захватил ее в кровати с другим парнем, что нанес ужасные удары им обоим… Но это было лишь воображение, понимаешь? Галь разъяснила мне это именно тогда, когда я ночью махал руками. Она мне сказала, что никого постороннего нет, что это лишь попугай, его-то я и услышал. И когда я проснулся на следующий день и узнал, что ночью свернул шею попугаю, я понял, что настало время принять решение. Тогда я посоветовался с Галь, с ее отцом и с одним специалистом по заболеваниям мозга, хорошо известным мистеру Эбблингу, который и рекомендовал мне его. И мы все вчетвером решили, что мне нужно лечение.
— Как зовут психиатра?
— Орин Гаррис.
— А ты помнишь какие-нибудь фамилии врачей в больнице?
Менделл назвал, и Розмари их записала. После этого Барни спросил ее, который час.
— Половина пятого. — Она положила свои записи в карман. — Я закончила работу в одиннадцать и уже пять часов стучусь во все двери.
— Как это они пустили тебя ко мне?
— С фамилией Дойл? — рассмеялась Розмари. — С дядей-инспектором, тремя кузинами и двумя братьями в полиции? — Она продолжала смеяться, прикрыв рот рукавом халата. — Я заставила их пошевелиться.
— Ты — прелесть, Розмари! — Менделл сжал ее маленькую руку, просунутую сквозь решетку.
Кончиками пальцев она погладила его по лицу — сперва шрам под глазом, потом поломанный нос, потом губы…
— Ты тоже хороший, Барни… — Она прижала его руку к своей груди. — Мне наплевать на то, что говорят Пат и Джон, мне наплевать на то, что думает Джой Мерсер! Ты хороший и симпатичный парень, вот и все! Но ты и самый глупый парень в Чикаго!
Когда она ушла, дежурный открыл дверь и сунул Барни сумку. В ней оказались белье, носки, чистая рубашка и один из его дорогих костюмов, которые он оставил висеть в квартире матери за Саут-Сайд.
— Одевайтесь, — приказал дежурный. — Они хотят вас видеть.
Переодеваясь, Менделл размышлял, почему Розмари, такая красивая и элегантная, стала медсестрой, вместо того чтобы выйти замуж.
Лицо инспектора Карлтона было таким же ледяным, как и его ягодицы. За исключением министра юстиции Соединенных Штатов Америки, Менделл не знал никого из присутствующих в кабинете. Один из них, с тихим голосом и волосами цвета пламени, казалось, председательствовал.
— Садитесь, Менделл, — указал он на стул.
Барни сел. Вид у всех был усталый. Инспектор Карлтон и министр выглядели рассерженными. Некоторое время никто не шевелился, потом человек с седыми волосами и носом, похожим на ключ, отложил сигару, которую курил, и встал перед Менделлом.
— Как вы считаете, Менделл, виновны вы или нет?
— Что это, трибунал? — спросил Менделл. — Вы будете судить меня в пять часов?
— Скажем, это предварительное следствие, Барни, — произнес человек с рыжими волосами. — И не беспокойтесь о ваших правах — они будут надежно защищены.
— Кто вы такой?
— Меня зовут Куртис.
— Это вы звонили мне в отель и предупредили, что позвоните еще?
— Да.
Со сложенными за спиной руками судья апелляционного суда Хирам Клейн раскачивался на ногах.
— Послушайте меня немного, Менделл. Если бы это был уголовный суд и я был судья, что бы вы ответили — убили вы или нет Вирджинию Марвин?
Дежурный предложил Менделлу, чтобы он взял с собой шляпу и плащ, и теперь Барни сидел со сложенным плащом на коленях. Он взглянул на красный цветок в петлице, потом посмотрел на человека с седыми волосами.
— Сколько раз я должен повторять одно и то же, мистер? Я не знаю.
— А как насчет того человека, который, кажется, ждал вас, когда вы вернулись вечером в отель?
— Что вы хотите этим сказать?
— Кто-то действительно был?
— Да, — кивнул Менделл. — Он оглушил меня из-за шестисот долларов. Я об этом не заявил, так как не хотел, чтобы репортеры появились в отеле раньше моей жены или прежде, чем я узнаю, где моя жена.
— Ваша жена — дочь судьи Эбблинга?
— Да, мистер.
Человек с седыми волосами вернулся к столу за сигарой, и Менделя проводил его взглядом.
— Итак? — спросил Куртис.
Судья Клейн закурил.
— Я считаю, — заявил он между двумя затяжками, — можно верить, что Менделл говорит правду. А как вы думаете, Джой?
— Возможно, — с сомнением проговорил тот, — но из-за шума, который подняли вокруг этого дела, у нас нет выбора. — Он повернулся к Карлтону. — У вас есть показания работавшего днем бармена, из бара Джонни?
— То же самое, что было с самого начала, — с горечью ответил Карлтон. — Рой и я терзали его всю ночь и все с тем же успехом. Он твердо придерживается своих показаний. Он утверждает, что Менделл вернулся в бар около двух часов, самое позднее — в половине третьего, и что он не слезал со своего табурета даже для того, чтобы пройти в туалет. Барни сидел там до тех пор, пока около пяти часов бармен не отказался наливать ему виски.
— Это то, что дает Менделлу алиби на полтора часа до четырех часов и приблизительно на такое же время после четырех.
— В данный момент, да, — ответил Карлтон. Но тем не менее, я готов поклясться, что Менделл был с этой мышкой и что он убил ее.
Министр подергал себя за свисающие кончики усов.
— Это проблема, господа. — Он посмотрел на Куртиса. — Мне кажется, что нужно сдаться. Правда газеты тут же обрушатся на нас, если обнаружат, что мы отпустили под залог человека, обвиняемого в убийстве.
За этими словами последовало молчание. Менделл оставался очень спокойным. Ему хотелось знать, что все это означает. По его мнению, здесь находилось слишком много людей, и притом довольно значительных. Он внезапно почувствовал себя совсем маленьким и невзрачным, будто выступал с боксером не своего веса. Потом он что-то вспомнил и засмеялся.
— Что вас рассмешило? — спросил инспектор Карлтон.
— Вы считаете меня ненормальным, да? Но если бы у меня были те бумаги, которые отобрал лейтенант Рой при моем аресте, я смог бы доказать вам то, во что пока никто из вас не в состоянии поверить.
— Что же это?
— Доказательство того, что я в полном рассудке, — ответил Менделл. — Прежде чем выпустить меня из больницы, мне выдали документ, который удостоверяет это.
Глава 5
Куртис вышел первым и проводил Барни к серому «форду». Они сели в автомобиль, и Куртис нажал на стартер. В это раннее утро город казался молчаливым и серым. Машин на улицах было мало и большинство из них — фургоны, подбирающие мусор, сваленный вдоль тротуаров, и содержимое зеленых ящиков с надписью «Помогите чистоте города».
— Кто заплатил за то, чтобы меня выпустили? Мистер Эбблинг? — спросил Менделл.
— Нет.
Менделл теребил узел своего галстука. Он был рад, что Розмари привезла ему чистое белье и костюм. Вне сомнений, Галь уже приехала и ждет его в отеле. Менделл надеялся, что разговор с Куртисом продлится не слишком долго. Куртис поехал на север, по направлению Медисон-стрит, потом свернул назад к реке. Наступившее молчание угнетало Менделла, и он попытался завязать разговор.
— Очень любезно с вашей стороны вызволить меня оттуда.
— Может быть, у меня был определенный интерес, — улыбнулся кончиками губ Куртис.
Менделлу очень хотелось бы знать, что означает этот «интерес», и он сказал наугад:
— Мой тесть — тоже судья. Человек с отличной репутацией.
— Да, — ответил Куртис, — я знаю.
Снова повернув на север, он остановил машину у здания на Белл-стрит и вышел из нее. Менделл проследовал за ним в здание. Лифты там были, но не было ночных лифтеров. После утренней прохлады холл показался жарким и душным. Куртис толкнул дверь запасного выхода, и они поднялись по лестнице до пятого этажа. Потом они вошли в коридор, еще влажный после уборки, а из него в контору, где на дверях не оказалось никакой надписи. Комната была небольшой, но чистой. В ней находились лишь письменный стол, пять стульев и металлический сейф.
Куртис закрыл дверь, открыл один из ящиков и поставил на стол бутылку виски и два стакана.
— Угощайтесь.
Менделл отрицательно покачал головой и сел на краешек стула.
— Если не возбраняется, я откажусь, вчера достаточно нагрузился.
— Да, можно сказать… — признал Куртис, наливая себе в стакан виски и начиная пить маленькими глотками. — Знаете, мне должны заплатить больше. Мне пришлось проделать эту проклятую работу, чтобы вытащить вас оттуда. — Он добродушно рассмеялся, что очень понравилось Менделлу. — Вы не задаете себе вопрос, Барни, что же все это может означать, а?