поверить, что был этот дом метрах в ста всего от сквера — таким долгим и трудным показалось ему путешествие…
Утром в семье полковника Дорогова уже все знали о вчерашнем происшествии. Михаил Алексеевич позвонил в больницу, «Скорая» прибыла с носилками, забирать сбежавшего тяжелого пациента. Но Леша спустился в машину сам. Однажды, открыв глаза в больничной палате он увидел перед собой что-то светлое, золотисто-туманное, в ореоле солнечных лучей.
— Женя! — представилась девушка. — Это ты меня спас. Вот — я пирожки с яблоками сама утром испекла. Еще теплые. И опять он не разглядел ее. Понял это, когда она уже ушла. Осталось лишь ощущение чего-то чудесного, что еще предстоит долго разглядывать.
Женя приходила каждый день. После драки Алексея опять заковали в лубок и велели соблюдать постельный режим, а когда вновь разрешили гулять, дали строгое наставление: никаких нагрузок, никаких резких движений.
— Боже тебя упаси башкой дергать, кулаками махать. И держись подальше от танцплощадки! — внушал ему доктор. Они бродили с Женей по городу, по расцвеченному осенними красками парку. Женя читала стихи Ахматовой, Блока, Гумилева и для Алексея открывался неведомый ему раньше мир. Ему стало вдруг ясно, что все то чудесное, что возникало в блеске прожекторов на манеже вся магия циркового волшебства, соприкасающегося с понятиям самого высокого порядка — с Красотой, Отвагой, Преданностью — все сосредоточилось в тоненькой девушке, такой неземной, хрупкой, возвышенной, что даже стоять рядом с ней было не проще, чем крутить сальто. Так радостно прыгало сердце и голова шла кругом от пьянящего куража. Он поцеловал ее, когда выпал первый снег. В каждую растаявшую снежинку на прохладных, мятой отдающих щеках, на длинных медных ресницах, на губах — теплых и податливых. Потом спрятал лицо в ее ладонях, в деревенских, из козьего пуха варежках, пахнущих детством. Он рассказал Жене о вскормившей его козе Розке с зелеными, ведьмачьими глазами.
— Я благодарна твоей козе, — прошептала он, — и даже, не смейся, этой глупой Радже… Она же не нарочно тебя скинула — судьба велела.
— Выходит, мы были обречены встретиться с тобой. Встретиться и полюбить.
— Да, на всю жизнь! — сверкнула Евгения огромными, полными счастливых слез глазами.
Однажды вечером, мучительно, как всегда, расставаясь с Женей, Алексей спросил:
— А замуж за меня пойдешь? Он мечтал забрать ее с собой к Караевы. Он не представлял, что будет делать в цирке Евгения с ее знанием французского и немецких языков, которые она учила в институте. Но был уверен — все устроится, главное — не расставаться. Она выдохнула:
— Пойду.
В семье Дороговых стали готовиться к свадьбе. Но планы для молодых строили свои, основательные, с цирком не связанные. Поначалу устроится Алексей инструктором в ДОСААФ. Если уж с коня он попадает в яблочко в девяти случаях из десяти, то на стрельбище покажет себя как нельзя лучше. А там Евгения закончит институт иностранных языков, и, даст бог, получит направление за границу, где свои люди помогут и мужу устоится. Жене многие завидовали: отхватила не местного, хотя в красавицах и в модницах никогда не числилась. А вот повезло девке! Солнечногорская шпана кандидаты на тюремные нары, пьянь, да рвань. А этот все же артист.
— Малоимущий жених у тебя — ни кола, ни двора. В цирке они, конечно, здорово зашибают. Но теперь-то какой ему цирк? Здесь пристраиваться надо и смотреть получше, что бы не увели, — наставляла Евгению опытная подруга Светланка, та самая, что тогда сбежала из скверика, оставив Женьку одну. И теперь считала себя причастной к знакомству подруги с Алексеем — как бы сосватала.
— А в общем, повезло тебе, милая. Хоть и пустые карманы у твоего «джигита», зато внешность!.. Да и вообще… — она подмигнула, — все в большом порядке. Женя поспешила сменить тему.
Не хотелось ей признаваться Ланке, что, хоть и стояли они уже в очереди на бракосочетание, не притронулся к ней жених, не воспользовался даже двухдневным отсутствие родителей, отмечавших Новый год в санатории «Загорские дали». Мать сумела внушить Евгении, что ничего хорошего по-воровски не делается, все должно быть по закону и вовремя. И если сказано «первая брачная ночь», то это ночь после заключения брака и не иначе. Поэтому потянула Евгения жениха в новогоднюю ночь гулять — к елке в лесопарке, что сверкала разноцветными гирляндами в полном одиночестве. Сидели на мерзлой скамейке, тесно прижавшись. Женя грела руки в карманах алексеевского бараньего тулупа и почти дремала, уткнувшись носом в его шарф.
— Вот сидим мы тут — они одинешеньки в целом свете — самые родные, самые нужные, — бормотала Евгения.
— При этом ты даже моей фамилии настоящей не знаешь, — сказал Алексей. — Записали меня Козловским в честь знаменитого тенора. Мама ведь рожала в лагере для репрессированных. Караев — это уже псевдоним, что бы в семейном аттракционе участвовать. А отчество настоящее — Остапович.
— Это что — в честь Бендера отца назвали? — хихикнула Женя.
— Глупышка! Тогда еще никакого Бендера в литературе не существовало. Мой дед — Тарас, на гоголевском «Тарасе Бульбе» сильно зациклился. Он ведь грамоте поздно выучился и сразу Гоголя читать принялся.
— Моя мама, вроде, дама интеллигентная, из семьи служащих, а назвала меня в честь Онегина. Да-да, не смейся! Она все воображала себя Татьяной Лариной и решила, что сын непременно будет Евгением. Родилась я, а имя переигрывать не стали. Но знаешь, что самое интересное? Представляешь, на самом деле я — Кутузова! Из рода полководца. И тесть твой будущий на самом деле, не Михаил Дорогов, а Михаил Кутузов!
— Не понимаю, почему такую фамилию надо было менять?
— Так глупо вышло. Варвара Андреевна — моя бабушка, мать моего отца, в девичестве Кутузова, не успела оформить брак с отцом своего ребенка: он погиб в гражданскую войну. А Николай Федорович Дорогов женился на ней, когда моему отцу было пять лет. Папа долгое время не знал, что усыновлен. Неясно было, за красных или за белых воевал это загадочный дед и о нем говорили мало. Я только имя запомнила — Александр Зуев…
Так сидели и разговаривали в первый день нового, 1968 года двадцатипятилетний сын Остапа Гульбы — по-иному — Остин Брауна, и Евгения — внучка почившего в неведении о ее существовании Александра Зуева. Безгранично людское неведение — даже те, кто связан узами крови и судьбы, зачастую не догадываются об этом. Но разве не эту встречу предвидел тогда, в 1945 году, умирающий герцог Баттенбергский, открывая с лейтенанту Гульбе мысли, волновавшие его на исходе жизни.
— Вы, наверное, видели, юноша, вышитый лоскут с лица и с изнанки? Моя матушка любила вышивание и иногда шутила: покажет мне что-то невообразимое — хаотическое переплетение цветных нитей, стежки, узелки в сумасшедшем беспорядке — и спросит: «Ну как, Алекс, нравится?». И насладившись моим недоумением, быстро переворачивала ткань… И, может потому, что мгновение назад я вдел хаос, рисунок на лицевой стороне казался мне особенно прекрасным — четким, ярким, полным некой таинственной гармонии! — Зуев закашлялся и продолжил: — Так вот, прожив много лет я почувствовал, нет — ясно понял! — что все это переплетение случайностей в моей жизни, как и в судьбах всех действующих в ней лиц, выступающих из тени кулис (как недавно вы) или оставшихся за гранью видимого, — не что иное, как изнанка великолепной ткани с постепенным проявлением невидимых нам образов на ее лицевой стороне. Другим словами — все, что происходит с нами на этой земле, не случайно… Что-то скрывается за всем этим… Да, что-то есть…
Остапу показалось, что по комнате прошла, дохнув в затылок, волна морозного нездешнего воздуха. Тогда, в канун Победы, ему было двадцать пять, как сейчас, в начале 1968, Алексею. А та, которую полюбил неведомый ему сын Алеша и о которой ничего не знал ее дед — герцог Баттенбергский, едва появилась на свет. В марте 1945-го в московском роддоме имени Грауэрмана жена капитана артиллерии Дорогова — того самого, который все еще был для А. Л. Зуева Мишенькой Кутузовым, родила дочь — Евгению.
В школе Женя была отличницей, чистюлей, тихоней. Девочка обещала стать красавицей — тоненькая, прозрачная — какая-то не здешняя, с осанкой и поступью принцессы. Но в классе 7–8 неожиданно ярко и бурно расцвели другие, ранее надежд не подававшие: налилась грудь под школьным фартуком, заалели губы, кокетливо взъерошились смоченные для жесткости подслащенной водой волосы. Пошли романы, шушуканья, хихиканья на дворовых скамейках. Женька от этого была в стороне. Никаких амуров за ней не числилось, на школьных вечерах она оставалась в одиночестве, провожая взглядом разобранных кавалерами девчонок. Женя перестала ходить на вечера с танцами. Она полюбила лежать на диване, читать Тургенева и Гончарова, воображая себя в девятнадцатом веке — то в беседке старого парка, то в вечерней гостиной дворянской усадьбы.
— Дорогова — тонкая штучка, — говорила про подругу Светланка, — не для массового спроса. Она вовсе не кривила душой, считая Евгению необыкновенно красивой, и удивлялась, когда к этому ее мнению относились скептически.
— Твоя Евгения — ни рыбы, ни мясо, — коротко охарактеризовал Дорогову местный плейбой и сердцеед. Конечно, Светлана понимала — очень важно, как себя подать. А подавать надо с сексуальным гарниром, тогда мужичок любую наживку заглотит. Евгения же все делала наоборот — и хотя имела дорогие вещи, выглядела всегда так, точно одевалась из чемодана, хранящегося на пыльных антресолях. Весь облик — демонстративное презрение к внешнему эффекту: скрученная бубликом на затылке темно-медная коса, рассеянные, прозрачные, словно ледяные глаза. Холодная, спокойная, бледная — никакая.
— Ты, Женюха, прямо спящая красавица! — иронизировала Света, отчаявшись вытащить подругу на какую-нибудь молодежную вечеринку. — Диван со своими книжками пролежишь.
— И хорошо, что девочка с всякими пустобрехами не толчется, категорически вставила Татьяна Львовна, дружбы дочери с Светланкой не одобрявшая. — Евгении надо образование получить. А принц для приличной и способной девушки всегда найдется.