распахнулись под фортепьянные аккорды концерта Чайковского высокие белые двери Дворца бракосочетаний и морозным холодком дунула в затылок торжественность, как надевал ей Алексей на палец обручальное кольцо, и поцелуй официальный, который надо бы запечатлеть в душе стоп-кадром, а не на фото. «Вот сейчас я целую своего мужа!» — подумала Евгения, но ничего не почувствовала кроме оторопи от дурацкой вспышки блица…
А потом — торжественный проход от машины к обелиску на пригорке Крюковскому памятнику героям войны. Медленное шествие под руку в пронизывающем ветре, лепящем комья рыхлого снега на непокрытые головы молодых, на финский костюм Алексея (выскочил без пальто, не хотел праздничный антураж обносками портить), на еще живые розы, оставленные у холодного камня… Каждый раз после, проезжая мимо этого места, Женя сильно волновалась, переживая чувства, которые были должны прийти бы тогда, в свадебный день, но запоздали, затерялись среди других, а теперь ломились в душу с утроенной силой. И казалось ей странным, что песня «У деревни Крюково погибает взвод» появилась позже, а не в тот январский день. «Их в живых осталось только семеро, молодых солдат…» — Женя и Алексей постояли минуту, опустив головы, а когда повернули обратно и метель завертела вокруг Женькиных ног поникший шифоновый подол, Леша, подхватив ее на руки, быстро спрятал в теплое мягкое нутро «Чайки». Машина резко стартанула и таким неожиданным показалось Жене тепло его губ, прикоснувшихся воровской украдкой к мочке уха — интимно и заговорщически. И это бы запомнить…
На банкете все поначалу крутилось вокруг молоды — ритуальный зачин тостов, шуток, поздравлений, а потом пошло своим, независимым от виновников торжества, ходом. Евгения старалась прихватить кой-какие впечатления впрок, про запас, чтобы на досуге уже повнимательней перебрать и разглядеть — Ланкиного ухажера, смуглой национальности, тост-притчу Алана, материнскую гордую красоту и неожиданно дрогнувший голос отца, незатейливо пожелавшего своим детям, теперь уже двоим, долгого счастья.
А главное — первый вальс молодых супругов, открывавший по традиции праздник. Музыка закружила, гости расступились, освободив площадку Евгения на мгновение оробела: разойдутся пары, а она останется, никем не замеченная. Когда Алексей, отделившись от группы гостей, направился через пустое пространство к ней, Женя даже протянула навстречу руки. А вдруг промахнется, пройдет мимо этот высокий, черноглазый красавец, с крутым завитком, упавши на лоб, и гордой статью принца. Он остановился прямо напротив нее и с коротким кивком, предложил руку. Алексей вывел Женю в центр круга и так ловко, уверенно подхватил, что пружина волнения отпустила и она поняла, что летит-несется сияющей кометой в неизбежное, огромное, напророченное всеми счастье.
Не танцевали они толком до того дня и не знала Женя, что имеет дело с профессионалом. Все списала на любовь, на хмельное головокружение, невесомую прелесть розовой дымки и надземную свою летучесть в сладком захлебе колдовского штраусовского вальса.
Михаил Александрович достал молодоженам путевки в Загорское охотхозяйство, где в отдельно двухместном номере они должны были провести целую неделю — вроде как бы — свадебное путешествие.
Макарыч — отцовский шофер на ГАЗике прибыл чуть свет, едва гости отгулять успели, а молодые собраться. Отбыли — с чемоданом вещей, ящиком провизии и лукошком яиц, которое приходилось все время держать на коленях, потому что с ночи прихватил страшный гололед и на проселочных дорогах ГАЗик несло юзом. Молодоженов, сидящих сзади на жестком высоком сидении в обнимку кидало друг на друга, хор по радио ухал «Бухенвальдский набат», а чертово лукошко так и норовило устроить могучую, весьма неуместную яичницу.
Долго ехали по совершенно пустой дороге, с вензелями и закрутами, которые, наверняка, специально для пассажиров, устраивал Макарыч. Лес у охотохозяйства оказался дивным — белоснежную гладь огромного озера с чернеющими редкими холмиками энтузиастов подледного лова, обступали огромные укутанные снежными пуховиками елки. Было морозно, безветренно и тихо, так что слышался треск дальнего сучка, потревоженного белкой и висела в воздухе мельчайшая алмазная пыльца — с крыльев небесных хрустальных бабочек.
Номер оказался довольно большим, с двумя полированными кроватями по сторонам окна, зеркальным шифоньером, столом и даже одиноким креслом.
— А здесь — душ! — дежурная гордо распахнула дверь в углу. Правда, горячей воды пока нет. Туалет в конце коридора.
Когда женщина удалилась оформлять путевки, Женя и Алексей переглянулись и без слов поняли — обоим хотелось бежать. За стеной громко бубнило радио и дети с визгом гоняли коридору хоккейную шайбу. У Евгении об обиды задрожали губы — не так представляла она себе лесное уединение.
— Ничего себе — «Охотхозяйство!» — пионерлагерь какой-то!
— Ну-ка посиди здесь, шубу не снимай, чемодан я пока снесу вниз. Мы переезжаем! — Алексей исчез и через пять минут они уже шли за помрачневшей дежурной по аллейке вглубь леса. Женщина одела поверх белого халата стеганный ватник, натянула валенки и решительно, свернув с утоптанного снега в сторону, не оборачиваясь, предупредила:
— Здесь три дня не чищено. И дом уже неделю не топлен. Все выстужено. После каникул в нем до майских никто никогда не живет… Зря только меня гоняете, я же вам самое лучшее, что было в главном корпусе, показала. Алексей легко подхватил жену на руки, перемахнул через сугроб и поставил на деревянные ступени одноэтажного деревянного дома. Дежурная распахнула дверь в сумрачную нетопленую горницу, из которой вела дверь на веранду и в спальню. Раздернула пестрые летне-веселенькие шторы, открывая заснеженную кусты калины прямо под окнами и торжественный караул обступивших дом елей. В снегу под калиновыми кустами паслась стайка синиц.
— Здорово! Здесь так красиво… — обрадовалась Женя… Можно, мы здесь останемся? Если надо доплатить…
— Оставайтесь, если охота. Эти домики все одно пустуют. Да вот перемерзнете вы здесь… Его топить и топить… — засомневалась дежурная. Ну ладно, как знаете. Замерзнете — возвращайтесь назад.
— Так, посмотрим, что нам моя теща на дорожку дала, — Алексей распаковал коробки и сумки. — Ого, щедро оснастила экспедицию молодоженов хоть на зимовку в Антарктиду. Из коробок появились банки тушенки, венгерское «лечо», куриное рагу, сайра и шпроты, конфеты, шампанское, коньяк и даже целый.
— Олично, Женюша! Сейчас 10 часов. Одевай мои валенки, бери корзинки с едой и — быстро — на кухню. А я здесь — по хозяйству, — скомандовал Алексей, принимаясь за печь. Через 20 минут на кухне, оснащенной двухконфорочной плитой с газовым баллоном, скворчала яичница, а в «горнице» трещала печь и завтрак, хотя съеденный не снимая варежек, получился приятный.
Скоро потеплело настолько, что Женя освободилась даже от шубы и занялась устройством домашнего уюта. Спальня оказалась совсем маленькая, почти как вагонное купе, с двумя полуторными кроватями и целой печной стеной, покрытой коричневатыми изразцами. Кроме того, в доме оказалась ванна. Если так можно было назвать крошечную темную и грязноватую кладовку с чугунным дровяным нагревателем и эмалированной, изрядно обитой сидячей ванной. Бак для воды пустовал — водопровод, по видимому, на зиму отключали.
К счастью, были у Лехи Козловского славного джигита Сослана свои представления о комфорте. Заметив что не спавшая всю ночь жена уснула, свернувшись клубочком на краешке постели, он накрыл ее вторым одеялом и прихватив топорик с ведром, вышел пройтись.
Боже, как приятно и как просто устраивать сногсшибательные сюрпризы! Не надо ни телефона, по которому можно заказать утонченный ужин прямо в номер или свежие орхидеи посреди ночи, в честь удачного интима, не надо, в сущности, и толстого кошелька, и расторопного, спешащего угодить клиенту буржуйского «Бюро услуг», берущимся усладить заказчика хоть симфоническим оркестром, хоть восточным поваром с походным мангалом, или караваном верблюдов — отсчитывай себе баксы, а подумают и подсуетятся за тебя другие.
Алексей привык заботиться сам. Ему это было приятно, от силы, от чувства удали, бурлящей радостной энергии, и нравилось, когда светлые серьезные глаза Евгении широко распахиваются, излучая детское, восторженное обожание. Он доставил себе это удовольствие — стоять, небрежно притулясь к косяку, наблюдать как заахала Евгения, всплеснула руками, закружилась, засмеялась и, наконец, бросилась ему на шею, прижалась, тихо-тихо шепча в щеку: «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…»
А всего-то — пустяк! Еловые лапы — смоляные, пахучие, с гроздьями шишек и без, ветки калины с темно-рубиновыми, чуть прозрачными ягодами, стол у печи, сервированный к ужину с бутылкой шампанского в центре и заботливо положенными на тарелки алюминиевыми вилками — совсем шикарная жизнь!
Они погасили лампу и комната, освещенная пляшущим огнем из открытой духовки стала загадочной и торжественной.
Это все выдумки снобов, что марки шампанского отличаются по вкусу, букету, а главное — этикетке, и что бокал шампанского похож на поцелуй. Все ровно наоборот: поцелуи различаются по качеству, букету и стоимости, а лучший из них может поднять качество любого шампанского. Евгения и Алексей пили не просто полусухое «Советское», а единственное на свете, ни с чем несравнимое, их собственное, памятное вино — головокружительный, драгоценный, любовный напиток, сказочное «приворотное зелье». Из граненных стаканов, просвечивающих опасными бликами с привкусом смоляного дымка и елового духа, глядя глаза в глаза, предвкушая и осязая уже начинающееся, уже обволакивающее их счастье.
На торопливо сдвинутых в спальне кроватях было широко и просторно, в окне стояла полная мистическая, благословляющая их луна. А время просто остановилось — его не было, смущенно притихшего, затаившегося.
— Господи, что сейчас — утро, ночь? — прошептала Евгения.
— Погоди, я где-то бросил часы, — хотел подняться Алексей. Евгения удержала, обхватив за плечи: