Даже обмякая в их стальной хватке, моя мать продолжает сверлить меня диким взглядом и кривить обветренные губы. В ее темных глазах совершеннейший хаос, и ни одной здравой мысли. Ее подсознание рассыпано на тысячи кусков, а от воспоминаний осталась лишь бесполезная кучка пепла – такая же, как в моей душе сейчас.
Я ощущаю, как горячие слезы скатываются по моим щекам и тонут в подушке. Мне хочется кричать. Но не произношу ни звука. Мое сердце разбито, а его осколки разнесены горным ветром. Все, что я слышу – это ее крик. Я тону в нем, точно в грязном болоте. Снова и снова, снова и снова.
Не знаю, сколько мне удается поспать, и удается ли вообще, но когда тетя стучит в дверь, за окном уже рассвело.
- Нея, ты опоздаешь в школу!
Я гляжу в потолок, словно через мутное стекло.
- Нея!
Понимаю, что на тумбочке трезвонит будильник, установленный на телефоне. Все мое тело ломит, мышцы гудят. Я делаю усилие, тянусь и выключаю сигнал. Мельком отмечаю, что на экране куча уведомлений о пропущенных и сообщениях.
- Нея! – Ингрид колотит в дверь.
- Я никуда не пойду. – Отвечаю, безучастно уставившись в потолок.
- Открой дверь! Пожалуйста!
Вынув из волос ленту, я обвязываю ее вокруг талии. Поиски сил на подъем отнимают у меня еще пару минут. Поднимаюсь, плетусь к двери, поворачиваю задвижку.
- Все хорошо? – Врывается в комнату тетя. – Черт! – Восклицает она, положив мне ладонь на лоб. – Да у тебя жар!
Мне все равно.
Я снимаю брюки, ложусь обратно в кровать, накрываюсь одеялом и подтягиваю ноги к животу.
- Я позвоню в гимназию. – Говорит Ингрид.
Плевать.
Закрываю глаза, ощущаю озноб.
Мне холодно и горячо одновременно. Я плыву.
- Вот, прими жаропонижающее. Слышишь?
Послушно приподнимаюсь, открываю рот, проглатываю таблетку, запиваю водой.
Падаю на подушку.
Перед глазами пляшут картинки из книги про путешествия Нильса с дикими гусями, безумные глаза Карин, а в ушах гудят обрывки саамских песнопений и зловещее хихиканье матери.
Хватит. Хватит! Хвати-и-и-т!
Я открываю глаза, когда на улице уже смеркается. В воздухе стоит аромат жженых трав и свечного воска. Рядом с кроватью – стул. На нем пяльцы с льняной тканью, покрытой вышивкой. Рисунок не закончен: от завитушек одного из цветков тянется красная нить с иглой. Значит, Ингрид вышивала, охраняя мой покой.
Я приподнимаюсь и вижу стакан воды на тумбочке. Жадно припадаю к нему губами и пью. У воды привкус мяты, лимона и имбиря. Опустошив стакан, ставлю его обратно и слышу голоса, доносящиеся снизу.
- Нет, Микке, сегодня не получится, у нее температура.
- Что-то серьезное?
- Продуло в машине, наверное.
Я укрываюсь одеялом, несмотря на то, что вспотела, и кофта моя стала влажной от пота.
- Она не отвечает на звонки.
- По этой же причине. Из-за жара она проспала весь день.
- Передайте ей, пусть выздоравливает.
- Конечно.
- Я буду ждать ее звонка.
- Передам.
Щелкает дверной замок, слышатся шаги Ингрид.
- Это был Микке? – Спрашиваю я, когда она входит.
- Ты проснулась. – Улыбается она. Подходит, садится на стул и кладет ладонь на мой лоб. – Жар спал, это отлично. Я подумала, ты просто перенервничала, и не стала вызывать врача.
- Уже все нормально. – Говорю я.
Кроме того, что весь мой мир теперь – черная дыра.
- Да, это был Микке. Справился о твоем здоровье.
- Хорошо. – Закрываю глаза.
Ингрид молчит.
- Ты провела здесь весь день? – Спрашиваю я.
- Да.
- Тогда иди, отдохни. Теперь со мной все будет в порядке.
- Уверена?
- Ага.
- Может… - она вздыхает. – Может, будешь бульон?
- Завтра.
- Ладно.
Слышу, как тетя встает и идет к двери. Открываю глаза.
- А кем была твоя мама? – Зачем-то интересуюсь я.
Ингрид останавливается в двери и, обернувшись, печально улыбается.
- Она была очень мудрой женщиной. – Отвечает. – Мама учила меня тому, как выживать в этом мире. Здесь, в Реннвинде, такие знания особенно ценны.
- Ясно. – Едва слышно говорю я.
И смыкаю веки.
Тетя правильно понимает этот сигнал – выходит и закрывает за собой дверь.
На следующее утро мы завтракаем вместе, но разговоров о моей матери больше не заводим. Мне нужно собраться с мыслями прежде, чем что-то решить насчет нее. По какой бы причине Карин не желала лишить меня жизни, это лишь проделки ее воспаленного воображения, подгоняемого болезнью.
А когда Ингрид уходит в магазин, я звоню Саре. Пока длится ее перемена между уроками, мы болтаем по телефону. Рассказ о визите в психушку повергает подругу в шок, однако она выдвигает и здравое предположение: проклясть меня могла и Карин. Если какие-то способности передались мне от отца, то, заметив их наличие, она могла перенести на меня ту ненависть, которую испытывала по каким-то причинам к нему.
Договорившись с Сарой встретиться завтра в гимназии, мы заканчиваем разговор. День проходит в спокойном, ленивом состоянии. Я смотрю сериалы, читаю книги и помогаю Ингрид в саду – занимаюсь, чем угодно, лишь бы не думать больше ни о чем. А поздно вечером звоню Микке и мы долго болтаем о том, что я пропустила в школе.
- Сегодня последние занятия отменили из-за похорон Эллы. – Сообщает мой парень. – Лена Сандберг повязала черный кружевной платок в знак траура по лучшей подруге.
- Она ходила так на уроки?
- Да, и все ее подруги тоже.
- Вот это солидарность.
- Даже директор Экман не отважилась раскритиковать их внешний вид.
Я представляю Бьорна, который обнимает Лену в траурном платке.
- Она повязала концы платка под подбородком или обернула вокруг шеи и зафиксировала на затылке? – Уточняю.
- Для девочек это так принципиально? Какие-то тайные законы моды?
- Просто хочу представить.
- Обернула вокруг шеи и завязала сзади.
Я улыбаюсь, рисуя в воображении Сандберг в образе черной вдовы на похоронах главы клана сицилийской мафии.
- Должно быть, смотрелось красиво.
- Мне трудно оценивать. Все-таки, траур…
- Верно.
В трубке шуршит.
- Я ведь хотел попросить прощения.
- Что ты там делаешь?
- Забираюсь в гамак.
У меня кружится голова.
Я включаю ночник и сажусь на кровати.
- Ты не дала мне договорить. Я прошу прощения за то, что был груб.
- Микке…
- Я просто перенервничал. Сначала тот сон, а потом ты с Хельвином… – Он кашляет и продолжает. – Ты была права, мне снилось что-то жуткое, и это было настолько реально, что каждый раз вспоминая, я покрываюсь мурашками!
- Ты видел его? Того, кто тебя душил.
- Оно… он… - У него, видимо, не получается подобрать слов. – Это не человек. Хотя… Этот взгляд из-под бровей, серое лицо, когти, волосы…
- Я понимаю, о чем ты. Я тоже видела его.
- Серьезно?
- Да. И Сара тоже.
- Значит, я не один такой. – Выдыхает Микке.
- Не один.
- А я переживал, что это все из-за отца или из-за деда. Ну, в смысле, вообще все необъяснимое и жуткое, о чем шепчутся местные жители, принято здесь ассоциировать с саамским шаманством. Я подумал, вдруг кто-то из моих родных сделал что-то нехорошее? Вызвал какой-то дух или что-то в этом роде, а мне теперь приходится расплачиваться…
- Нет. Думаю, это как-то связано со мной. – Говорю я. – Мать Сары сказала, что я проклята, и теперь тьма следует за мной по пятам. Все, кто мне дорог, в опасности: ты, Сара, Б… В общем, все.
- Ты веришь в то, что тебе может навредить чье-то проклятье?
- Я уже не знаю, во что верить.
- Честно говоря, после того сна я тоже. Мне почти удалось забыть о том, что я – последний из нашего рода, как мне стали лезть в голову эти песни. Как тут не поверишь в сверхъестественное?
- Наверное, тебе передались способности мужчин твоей семьи. В чем они были сильны?
- Я слышал, они могли исцелять людей, обращаясь к Миру Духов.
- Тогда зря Ингрид не пустила тебя вчера ко мне.
- Что, кстати, с тобой стряслось?
И я рассказываю Микке о поездке к маме. Открыться кому-то – значит поделиться частью тяжкой ноши: двигаться дальше становится намного легче.
После признания я слышу от Микаэля слова поддержки, и от них становится теплее на душе. Прощаясь, представляю, как мы переплетаем вместе наши пальцы и смотрим на горы, упирающиеся верхушками в небо. Одиночество отступает, а вместе с ним и боль.
Перед тем, как уснуть, я беру с полки одну из книг. Сборник рассказов. Сажусь на кровать, открываю, и на колени мне что-то падает. Это какой-то лист бумаги. Я переворачиваю его. Снимок. Старый и слегка выцветший.
На нем мама и какой-то парень – сидят на скамейке возле гимназии. На обоих форма с шевронами школы, на лицах – улыбки.
Они не держатся за руки, но между ними ощущается какая-то связь. Им так хорошо, что их глаза светятся от счастья. Маме на этой фотографии на вид столько же лет, сколько и мне сейчас. А парень… парень кажется каким-то знакомым, хотя уверена, что не видела его никогда. Правильные черты лица, сочные губы, прямой нос, светлые глаза и соломенные волосы.
Я встаю и выхожу из спальни, чтобы спросить у Ингрид, что это за парень, но тетя уже спит.
Не решаясь ее беспокоить, возвращаюсь к себе. Убираю фото в один из своих учебников и ложусь спать. Но сон долго не идет. А когда, наконец, приходит, я оказываюсь в странном месте: вокруг сотни горящих свечей, темнота и тишина. Мне хочется сделать шаг, но ничего не выходит: ноги будто скованы цепями. Я не могу идти. И тут откуда-то доносятся гулкие шаги. Мне становится страшно, хочется убежать, звук нарастает, и… я просыпаюсь. В окна уже бьет утренний свет.
44
Смотрю на часы: я проспала. Не знаю, как так вышло. Может, это как-то связано с моим сном, но в руках и ногах все еще ощущается скованность.
Встаю, быстро выдергиваю ленту из волос, завязываю ее на талии и начинаю одеваться. Юбка, блузка, гольфы, обувь. Собираю волосы в хвост – нет. Не то. Распускаю, закалываю пряди невидимками за ушами. Бегу в ванную, чищу зубы, умываюсь, хватаю сумку, кидаю в нее свой кулон и слетаю вниз по лестнице.