– Да.
– И тебе никогда не приходилось обманывать?
– Приходилось. Но…
– Ага, значит, возможны оговорки.
– Нет, когда речь идет о любви и том, какими средствами завоевывают чье-то расположение.
Он наклонил голову, соглашаясь с моими словами.
– Ты думаешь, что и твоя подруга чувствует так же? Простит ли она его когда-нибудь за обман?
Сердце у меня по-прежнему щемило при мысли о Паулине. И при мысли о себе самой. Я решительно мотнула головой.
– Никогда, – прошептала я. – Подобное нельзя простить.
Он прикрыл глаза, будто представляя себе этот груз непрощенной вины. Эту черту я ненавидела в Рейфе – и ее же любила. Он подвергал сомнению и оспаривал любые мои слова, но при этом так внимательно слушал! Он слушал меня так, будто каждое мое слово имело значение.
Глава двадцать вторая
Хотя уже наступила середина лета, настоящая жара только теперь добралась, наконец, до морского побережья, и я все чаще бегала к насосу, чтобы ополоснуть разгоряченное лицо. В Сивике лето иногда не наступало вовсе, а по холмам круглый год клубился туман. Только выезжая на охоту в глубь страны, мы могли в полной мере прочувствовать настоящий летний зной. Теперь я поняла, что легкие юбки и открытые блузки местных девушек в этих краях не только приличны, но и необходимы. Тот скудный гардероб, который мы с Паулиной привезли из Сивики, совершенно не соответствовал климату Терравина, однако принятые здесь блузы и платья без рукавов создавали для меня проблему другого сорта: я не могла разгуливать по городу с вызывающей свадебной кавой на плече.
Я призвала на помощь Гвинет, кусок едкого мыла для стирки и жесткую щетку – одну из тех, которыми Берди скребла картофель. День был жаркий, так что Гвинет с радостью отозвалась на мою просьбу, и мы отправились к ручью на заводь.
Гвинет осмотрела каву, поводила пальцами по моей спине.
– Ты знаешь, а ведь бо́льшая часть уже сошла. Остался только небольшой участок на плече.
Я вздохнула.
– Прошло уже больше месяца. За это время рисунок должен был бы сойти полностью.
– Но на плече он еще очень яркий. Я даже не знаю…
– Вот! – и я решительно протянула через плечо картофельную щетку. – Не бойся, нажимай как следует.
– Берди с тебя шкуру спустит, если узнает, что ты делаешь с ее кухонной утварью.
– Неужели моя спина грязнее картошки?
Гвинет хмыкнула и приступила к делу. Я старалась не отклоняться, пока она терла мою кожу жесткой щетиной и разъедающим мылом. Через несколько минут женщина смыла мыльную пену, плеснув водой. Осмотрев результаты своих трудов, Гвинет вздохнула.
– Ты уверена, что это только кава, а не постоянная татуировка?
Я отплыла чуть поглубже и обернулась к ней.
– Что, никак?
Она молча покачала головой.
Я окунулась с головой, не закрывая глаз и глядя на расплывающийся мир надо мной. Это не поддавалось логике. Десятки раз, по случаю разных праздников и торжественных событий, мне наносили подобные украшения на лицо и руки, и всегда через неделю-другую они блекли и исчезали.
Вынырнув, я вытерла лицо.
– Попытайся еще раз.
У Гвинет вытянулось лицо.
– Пойми, Лия, рисунок не сходит. – Она присела на полузатопленный камень, поднимающийся над водой, словно панцирь черепахи. – Ты уверена, что жрец во время обряда не применял магию?
– Кавы тоже подчиняются законам природы, Гвинет. Никакой магии в этом нет.
– Магия на каждом шагу попирает законы природы, – возразила она. – Что уж говорить о крохотном упрямом кусочке кавы на плече у одной девушки. Ты уверена, что мастера не сделали ничего другого?
– Совершенно убеждена.
Тем не менее я попыталась припомнить. Я, конечно, не могла видеть мастеров за работой, но готова поклясться, что весь рисунок был выполнен в одно время, одними и теми же кистями и красками. Я вспомнила, как мама дотронулась до меня, чтобы подбодрить во время церемонии, но вместо нежного прикосновения я ощутила жгучую боль в плече. Уж не тогда ли что-то произошло? А еще та молитва – на родном языке матери, она не была частью традиционного ритуала. Пусть боги препояшут ее мощью, пусть дадут ей в защиту отвагу, истина да будет ее короной. Это была необычная, странная молитва с неясным смыслом, но, конечно же, сами по себе эти слова не имели силы.
– Ты знаешь, а выглядит-то совсем недурно. И уже непонятно, что это королевская – и вообще свадебная кава. Герб Дальбрека и королевские короны исчезли. Осталась только часть когтистой лапы и виноградная лоза. Никому и в голову не придет, что они означают. Мне кажется, с этим можно жить.
Жить с этим? До конца жизни ходить с частицей дальбрекского герба на коже? Не говоря уже о том, что этот когтистый мифологический зверь даже не упоминается в фольклоре Морригана. И все же я невольно вспомнила, что кава вызвала мое восхищение, когда я впервые на нее взглянула. Совершенство, сказала я тогда, но тогда же подумала, что скоро рисунок будет смыт – я не знала, что он превратится в постоянное напоминание о той жизни, от которой я отказалась. Ты всегда останешься собой, Лия. От себя не убежишь.
– Рисунок сойдет, должен сойти, – сказала я упрямо. – Нужно просто попробовать еще разок.
Пожав плечами, Гвинет подняла голову и посмотрела на золотистые листья раскинувшегося над нами кружевного дерева – в обрамлении изумрудной листвы других деревьев. Гвинет улыбнулась с грустью.
– Смотри-ка, до чего яркий желтый цвет. Осень жадина, верно? Уже ворует деньки у лета.
Я тоже рассматривала преждевременную желтизну.
– Рано, это правда. Но, может быть, все еще уравновесится. Я уверена, наступят дни, когда лето не захочет уступать и откажется сдавать осени свои позиции.
Гвинет снова вздохнула.
– Законы природы. Но даже природа выходит из повиновения. – Женщина разделась, небрежно швырнула одежду на берег. Зайдя поглубже, окунулась с головой, а потом отжала темные красновато-рыжие волосы, скрутив их в длинный жгут. Над водой виднелись только ее молочно-белые плечи.
– Ты вернешься обратно когда-нибудь? – спросила она как бы невзначай.
До меня доходили слухи о войне. Я понимала, что Гвинет тоже их слышала. Она продолжала считать, что я, будучи Первой дочерью, могу изменить положение вещей. Однако дверь дара так и не приоткрылась для меня, а теперь не оставалось никаких сомнений, что она закрыта наглухо. Гвинет же, вероятно, увидела в упрямой каве знак, и я засомневалась, так ли уж она старалась соскоблить ее. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Ты вернешься обратно когда-нибудь?
Я нырнула. Под водой мир снова стал мутным и расплывчатым, золотистые листья были еле видны, в висках глухим эхо отдавались удары сердца, из носа выбегали пузырьки воздуха – и вскоре вопрос Гвинет растворился. Его просто унесло течением ручья, вместе со всеми надеждами, которые она на него возлагала.
Глава двадцать третьяУбийца
Я подсматривал в окно. Я не мог больше ждать. Через несколько дней здесь будут мои товарищи, думающие только о скором возвращении в Венду. Они взвоют, как стая собак, недовольные задержкой из-за того, что я так долго не могу справиться с таким простым поручением. Перерезать глотку одной девчонке. С таким даже Эбен справился бы без труда.
Но девчонка была не одна. Необходимо было убрать обеих.
Я смотрел на них, спящих. У меня глаза, как у кошки, не раз говорил Комизар, я видел в темноте, как никто. Возможно, именно поэтому исполнить это поручение выпало мне. Гриз – сильный верзила, но умом не блещет. По его части скорее шумные захваты мостов и кровавые рейды при свете дня.
Это задание другого сорта. Здесь нужно умение неслышно, как хищный зверь, красться в темноте. Стать тенью и двигаться стремительно и точно. Но они спали, вдвоем в одной постели, держась за руки. Даже я не смог бы проделать все настолько бесшумно. У смерти тоже есть голос.
Я смотрел на горло Лии. Открытое. Незащищенное. Все просто. Но на этот раз могли возникнуть осложнения.
После праздника. Я могу подождать еще несколько дней.
Глава двадцать четвертаяПринц
Из-под занавеса из свисающих с веревки мокрых простыней виднелись только их ноги, но я отчетливо слышал голоса. Я пришел, чтобы заплатить Берди еще за неделю – после этого я собирался поехать в Луизвек. Это был ближайший город, откуда можно было отправить сообщение, и где посыльные хранили молчание за умеренную плату.
Я помедлил, разглядывая башмаки Лии, увлеченной развешиванием белья. Будь я проклят, если меня не восхищает в ней все, абсолютно все. Грязная, потертая кожа – и это была единственная обувь, которую я видел у нее на ногах. А она, кажется, не придавала этому значения. Она росла с тремя старшими братьями – может, поэтому для нее в жизни важно было совсем не то же, что для других знатных девиц, каких я знавал. Либо она вообще никогда не вела себя, как принцесса, либо полностью отказалась от этой роли по приезде сюда. Ей трудно пришлось бы в Дальбреке, где придворным протоколом одежде придавалось значение не меньшее, чем религиозным ритуалам.
Я сунул руку в карман, чтобы достать морриганские купюры для расчета с Берди. Внизу замелькали руки Лии, расправлявшие края простыни, затем она выхватила из корзины следующий комок мокрой ткани.
– Ты любила когда-нибудь, Берди? – спросила Лия.
Я перестал шарить рукой в кармане. Берди тянула с ответом.
– Да, – наконец, отозвалась она. – Давно.
– Ты вышла за него замуж?
– Нет. Но мы очень любили друг друга. Боги всемогущие, как же он был красив. Не в обычном смысле слова. У него был нос крючком. Глаза близко посажены. На голове было не так уж много волос, но в комнате становилось светлее, когда он входил. Было у него то, что я называю изюминкой.
– Что же случилось?
Берди была немолода, но вздохнула так, словно воспоминания были совсем свежи.