ы на одном из этих мертвых языков.
Я бережно переворачивала крошащиеся страницы, изучала их битый час, но, при всех моих способностях к языкам, ничего не добилась. У некоторых слов как будто были те же корни, что у морриганских, но их было недостаточно, чтобы сделать какие-то выводы об их смысле. Мне требовался ключ, зацепка, а в Терравине имелся только один архив в Сакристе. Надо бы, решила я, поближе сойтись с местными клириками.
Жрец спустился по ступеням, прошел между молящимися, продолжая читать писание сильным, звучным голосом.
Они стремились к познанию, и никакие тайны не могли укрыться от них. Они были сильны своими познаниями, но слабы мудростью, они жаждали все больше власти, сокрушая беззащитных.
Боги увидели их тщеславие и пустоту их сердец и тогда они послали ангела Астера сорвать звезду с неба и бросить ее на землю. Прах и вода морей восстали до небес, поглотив нечестивых. Но остался малый остаток – не те, что сильны были телом и разумом, но чистые и смиренные сердцем.
Я думала о Паулине, такого чистого и смиренного сердца не было ни у кого, но это и сделало ее добычей самого жестокосердного. Хотя стояли самые святые дни, я не удержалась и еле слышно пробормотала проклятие Микаэлю. Старушка рядом одобрительно заулыбалась, приняв меня за ревностную верующую, истово бормочущую молитвы. Я улыбнулась ей в ответ и переключила внимание на жреца.
Лишь малый остаток уцелел, малый остаток от целой земли. На протяжении трех поколений они испытывали и судили, отделяя чистейших от тех, кто еще смотрел в сторону тьмы. Темные сердца были брошены в глубину опустошения. Но лишь одна из всех, Первая Дочь Харика, смиренная и мудрая девушка, именуемая Морриган, снискала особую милость в глазах богов. Ей указали они путь безопасный, чтобы вывести избранных Выживших в место, где земля была исцелена, в место, где творение могло начаться снова.
Морриган была верна богам, выполняла их волю и обрела милость в глазах богов. Они даровали ей в женихи Алдрида, и дочери Морриган, а потом и все Первые дочери получили благословение от богов и дар как обет того, что боги никогда больше не разрушат землю, пока есть на ней чистые сердцем, слышащие и исполняющие их волю.
Обряды продолжались до середины дня, до той поры, пока не объявили об окончании поста и Первые дочери не начали угощать собравшихся – по примеру юной девы Морриган, которая в незапамятные времена привела голодных в места изобильные. Я разглядела Паулину, которая, стоя на тенистых ступенях портика, раскладывала хлеб в протянутые руки. По другую сторону Сакристы то же самое делала Берди. Еще одна Первая дочь протянула хлеб мне. Наконец были розданы последние куски, раздался призыв жреца, и все одновременно вкусили его. К этому времен у меня болели колени, а живот болью отозвался на оскорбительно маленький кусочек хлеба. Когда раздался заключительный возглас жреца «Да будет так…», все проснулись и нестройным хором откликнулись: «…вовеки».
Молящиеся, кряхтя, поднимались с колен, разминая сведенные за долгий день спины, готовые разойтись по домам, где их ждало традиционное и сытное разговение после поста. Я шла одна, размышляя о том, куда подевались Каден и Рейф.
Морщась, я потерла ноющее плечо. В таверне нас ждала работа – еще не все было готово к вечернему угощению. Сегодня был святой праздник, и люди в большинстве предпочитали отмечать его дома. Многие приезжие оставались в Сакристе, где им предлагалось угощение, так что к ужину, скорее всего, можно было ожидать лишь нескольких постояльцев. Трапеза состояла из жареных голубей, фасоли, ягод и зеленых трав – есть их полагалось вместе, с общего блюда, в воспоминание о первой трапезе, которую дева Морриган подала избранным Выжившим, – но имелись и другие тонкости церемонии, которые неукоснительно соблюдались, в том числе подготовка и украшение трапезной. Желудок у меня сводило от голода, избитое тело ныло, требуя горячей ванны, и я не могла решить, чего желаю больше. Последний подъем к постоялому двору, пологий и обычно незаметный, окончательно разбередил мою несчастную лодыжку.
Помимо еды и ванны мои мысли занимали Рейф и принесенные им гирлянды. В том, чтобы принести с места схватки брошенные мной свертки, не было ничего особенного, но усилие, которое он приложил, чтобы разыскать точно такие же украшения взамен изуродованных, озадачило меня – особенно, если вспомнить, что ему пришлось выполнять еще одну крайне неприятную задачу. Мне было очень трудно понять этого человека. Его глаза то лучились теплом, то делались ледяными – вот только что он был внимательным и предупредительным, но в следующую минуту мог оттолкнуть меня и уйти. Что за силы боролись в нем? Покупка новых гирлянд была жестом несказанной доброты. А когда он протягивал их мне, в его глазах была неизъяснимая нежность. Почему же я не могла…
– Ты все еще хромаешь.
Меня затопило теплой счастливой волной, ноги ослабели. Его голос прозвучал музыкой для моих ушей, его плечо коснулось моего. Я не поворачивалась к нему, только чувствовала, что он идет рядом, совсем близко.
– Так ты все же веруешь, – сказала я.
– Сегодня мне нужно было поговорить с богами, – ответил он, – Сакриста для этого подходит не хуже всякого другого места.
– Ты ходил, чтобы принести благодарность?
Он откашлялся.
– Нет, свой гнев.
– Ты настолько безрассуден, что осмеливаешься грозить кулаком богам?
– Сказано, что боги благоволят к тем, чей язык не лжив. А я как раз таков.
Я покосилась на него.
– Люди лгут каждый день. Особенно богам.
Он ухмыльнулся.
– Правдивее и не скажешь.
– И какому же богу ты молился?
– Разве это так важно? Разве не все они слышат нас?
Я пожала плечами.
– Капсий – бог обиженных.
– Тогда, должно быть, это он меня выслушал.
– Подозреваю, что теперь у него горят уши.
Рейф расхохотался, но я продолжала смотреть прямо перед собой. Не было никакого бога обиженных по имени Капсий. У богов вообще не было имен, только определения: Бог Творения, Бог Сострадания, Бог Избавления и Бог Познания. Рейф не был верующим. Он не знал даже основных положений Истинной веры Морригана. Неужели он прибыл из такого удаленного уголка страны, что там не было хоть маленькой Сакристы? Возможно, именно поэтому он и не хотел говорить о своих корнях. Видимо, ему было стыдно.
Глава двадцать девятаяПринц
Энцо я заметил в толпе еще на подходе к Сакристе. Незаметно подобравшись, я ухватил его за локоть. Едва заметным наклоном головы я дал понять, что наш с ним маршрут немного меняется. Мне нужно было с ним поговорить.
Парня прошиб пот. Что ж, у него имелись веские основания для беспокойства.
Я отвел его на приличное расстояние от толпы, на тот случай, если дурень расхнычется, чего я ожидал. Когда дорога и идущие по ней скрылись из виду, я завел Энцо за угол кузницы и, приперев к стене, дал затрещину. Он сжал было кулаки, но, видно, раздумал защищаться и принялся жалобно скулить.
Я снова вжал его в стену так, что тот затрясся, продолжая причитать.
– Заткнись! Слушай и запоминай каждое мое слово, потому что в следующий раз, когда мы с тобой встретимся, один из нас лишится языка. Ты понимаешь, что тебе говорят?
Он торопливо закивал головой, бормоча, что да, понимает.
– Хорошо. Я рад, что мы понимаем друг друга. – Я наклонился к самому его лицу, я заговорил негромко и отчетливо, разделяя каждое слово. – Вчера утром я был на чердаке. Я слышал, как ты разговаривал с кем-то, и слышал, что ты объясняешь, как найти верхнюю тропу.
Я замолк, не сводя с него пристального тяжелого взгляда.
– А потом я расслышал звон монет.
Энцо в ужасе таращил на меня глаза.
– Я хочу, чтобы никогда больше с твоих губ не сорвалось ни единого слова о Лии. А если хоть одно словечко сорвется, даже случайно, я затолкаю каждую монетку из твоего жадного потного кулачка прямо тебе в глотку – перед тем, как отрезать тебе язык. Ты понял меня, Энцо?
Он снова закивал, плотно сжав губы на случай, если я вдруг решу прямо сейчас привести свою угрозу в исполнение.
– И этот разговор должен остаться между нами, ты понял?
И опять он яростно замотал головой.
– Молодец, – и я похлопал его по плечу.
Я ушел, оставив его сползать по стене. Отойдя на несколько ярдов, я обернулся.
– И вот еще, Энцо, что тебе полезно будет знать, – весело добавил я. – Нет места на этой земле, где бы ты мог спрятаться, если я захочу тебя найти. А теперь вытри нос и беги. Опоздаешь на молитву.
Он поднялся, еще дрожа.
– Ну! – цыкнул я грозным голосом.
Он вытер нос рукавом и дал стрекача, описав вокруг меня порядочную дугу. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся.
Не осложняй положение.
Но я уже его осложнил, да так, что дальше некуда. Если бы мне хватило мужества сразу отказаться от женитьбы, принцессе тогда не пришлось бы спасаться бегством, ей тогда не приставили бы нож к горлу, она не прислуживала бы на постоялом дворе и не якшалась бы с гнусными сопляками вроде Энцо. Если бы действовал я, ей не пришлось бы этого делать, все было бы по-другому.
Не открывай ей, кто ты. Не осложняй положение Дальбрека и своих однополчан.
Если я останусь здесь на более долгий срок, все откроется. Рано или поздно, но мне придется скрыться. Свен оказался умнее и дальновиднее, чем я ожидал. Он знал, что все пойдет не так, – но откуда я мог знать, что Лия окажется совсем не такой, как я себе представлял?
Глава тридцатаяУбийца
Я почуял их задолго до того, как увидел.
Проникновение, так моя мать называла это – равновесие между мыслью и намерением, прокладывающими себе новые пути, находящими место, проникающими и вездесущими, вытесняющими воздух. Кончики пальцев при этом пощипывало, волоски на шее вставали дыбом,