Впервые за долгое время я улыбнулась, вспомнив Паулину. Надеюсь, она не слишком беспокоится обо мне. Теперь у нее есть дитя, требующее забот. Но я, конечно, знала, что она волнуется. Может быть, даже каждый день ходит в Сакристу и молится обо мне. Я надеялась, что боги ее слушают.
К вечеру мы остановились на ночевку посреди этого величественного, но ныне всеми забытого города. Каден и Финч отправились добывать какую-нибудь мелкую дичь к нашему ужину, Гриз, Эбен и Малик занимались лошадьми, мне же было сказано набрать хвороста для костра, хотя в округе не было практически ничего, похожего на дерево. Внизу у ручья виднелись какие-то высокие кусты. В надежде, что там я смогу найти сухих веток, я направилась туда, на ходу расчесывая волосы. Я поклялась себе, что больше не позволю превратить себя в загнанного зверька, каким прибыла в кочевой стан, – грязного, со спутанными волосами, жадно хватающего куски еды… мало чем отличались от животных.
Я остановилась, пальцы машинально нащупали колтун в волосах, начали его распутывать. Я вспомнила мать и то, как она в последний раз расчесывала мне волосы. Мне было двенадцать. К тому времени я уже не один год причесывалась самостоятельно, не считая торжественных случаев, когда мастерица делала особую укладку. Однако в то утро мама сама пришла за мной поухаживать. Каждое мгновение того дня до сих пор было живо в памяти… ясная заря – редкость для наших зим, теплое лучистое солнце, день, который не имел права быть таким радостным. Мамины пальцы, нежные и легкие, двигались размеренно, она что-то негромко напевала, и это было так похоже на песню ветра в ветвях деревьев, что я невольно забыла, почему она заплетает мне волосы. Но она погладила меня по щеке и, наклонившись, шепнула на ухо: «Закрой глаза, если хочешь, Никто не узнает». Но я не стала закрывать глаза, потому что мне было только двенадцать и я еще ни разу не присутствовала на публичной казни.
Я стояла рядом с братьями как обязательный свидетель, прямая и высокая, неподвижная, как истукан – так и следовало, волосы безукоризненно причесаны и заколоты. Каждый миг, объявление вины, затягивание веревки, плач и мольбы взрослого мужчины, безумный вой, последний сигнал, а потом глухой стук уходящего из-под ног пола, краткий и ничтожный звук, разрывающий нить между жизнью и смертью, последний звук, который он слышал – вся это время я простояла с открытыми глазами.
Вернувшись в свою комнату, я бросила в огонь одежду, в который была, и вынула все заколки из волос. Я расчесывала волосы, расчесывала, пока не вошла мать и не прижала меня к груди, а я рыдала, повторяя, что жалею, что не могла помочь осужденному бежать. Отнять жизнь, прошептала она, даже у того, кто виновен, всегда тяжело. Иначе и быть не должно, а иначе мы бы мало чем отличались от животных.
Тяжело ли было Кадену отнимать жизни? Но я знала ответ. Даже гнев и отчаяние не помешали мне увидеть его глаза в ту ночь, когда я просила, скольких он убил. Тяжкий груз лежал у него на сердце. Смерти стоили ему дорого. Кем мог бы стать этот человек, если бы родился не в Венде?
Я продолжила путь, теребя колтун, пока он наконец не исчез. Дойдя до ручья, я разулась и поставила башмаки на низкую стену. Какое наслаждение – пройти босиком по прохладному песку и шевелить пальцами, позволяя песчинкам просачиваться между ними. Я вошла в воду, зачерпнула ее ладонями и смыла пыль с лица. То, что длится вечно. Здесь, среди разрушенных стен, это звучало насмешкой. Простые радости вроде купания оказываются долговечнее величественных городов. Руины и возрождение всегда рядом.
– Решила освежиться?
Я вздрогнула, обернулась. На берегу был Малик. Его глаза светились злобой.
– Да, – спокойно ответила я. – А вы уже закончили с лошадьми?
– Они могут подождать.
Бандит подошел ближе, и я осознала, что здесь мы скрыты от глаз остальных. Он стал расстегивать застежку на штанах.
– Составлю, пожалуй, тебе компанию.
Я вышла из воды.
– А я возвращаюсь. Ручей в твоем распоряжении.
Он поймал меня за руку, дернул.
– А я хочу, чтобы ты осталась, но в этот раз ты не будешь распускать свои паршивые коготки.
Рывком он заломил мне руки за спины и сдавил так, что я поморщилась.
– Ах, простите, принцесса, кажется, я был слишком груб?
Он впился мне в губы своим ртом, а рукой пытался задрать юбку, сминая ткань.
Негодяй прижался ко мне всем телом, так что я не могла даже шевельнуть ногой, чтобы лягнуть его. Он продолжал держать меня за руки с такой силой, что, казалось, они вот-вот хрустнут и сломаются. Изловчившись, я сумела, наконец, открыть рот пошире и зубами вцепилась ему в нижнюю губу. Малик взвыл, но выпустил меня, и я упала на спину. С перекошенным от ярости лицом он с проклятиями снова наклонился ко мне, но был остановлен резким окриком. Это кричал Гриз.
– Sende ena idaro! Chande le varoupa enar gado!
Малик даже не вздрогнул, прижимая руку к кровоточащей губе, однако потом все же отошел, тяжело дыша.
Гриз протянул руку, чтобы помочь мне встать.
– Будь поосторожней, девочка. Старайся не поворачиваться к Малику спиной, – сказал он на чистом морриганском.
Это обстоятельство поразило меня больше, чем его доброе отношение. Гриз все еще держал руку протянутой, и после некоторого колебания я приняла его помощь.
– Ты говоришь…
– По-морригански. Да. Не у тебя одной есть секреты, но этот пусть останется между нами. Поняла?
Я неуверенно кивнула. Никогда бы не подумала, что у меня будут общие секреты с Гризом, хотя его совет насчет Малика и приняла с благодарностью. И все же меня куда сильнее волновало, почему он скрывает знание морриганского. Ведь остальные бандиты открыто разговаривают на нем, но явно не догадывались о том, что и Гриз им владеет. Почему он открылся передо мной? Ошибся? Спросить сейчас было бы неуместно. Да и не у кого – Гриз уже топал назад в лагерь.
Вернувшись в лагерь с парой зайцев на ужин, Каден сразу заметил распухшую губу Малика и осведомился, что случилось.
Малик выразительно зыркнул в мою сторону, но вслух сказал, что его ужалила оса.
Так оно и было. Иной раз самые мелкие существа причиняют ужасную боль. Весь вечер мерзавец был мрачнее тучи и сорвался на Эбена за то, что тот слишком много канителится со своей лошадью. Каден тоже ходил взглянуть на ногу его жеребца и тщательно осмотрел копыто, но Эбен каждую минуту бегал проверять, как он себя чувствует.
– Он получил своего коня жеребенком и вырастил, – объяснил мне Каден. – Путовый сустав на передней ноге мягкий и опух. Может, конь просто потянул мышцу.
Не обращая внимания на воркотню Малика, Эбен продолжал бегать к лошади. Это напомнило мне, как он играл с волками. Мальчику было легче найти общий язык с животными, чем с людьми. Я пошла посмотреть больную ногу и тронула Эбена за плечо, надеясь уравновесить резкие слова Малика более обнадеживающими. Парнишка огрызнулся на меня, словно волчонок, и потянулся за ножом.
– Не трогай меня, – прорычал он.
Я тихо отошла, напомнив себе, что, хотя он и выглядит как ребенок, а иногда может, забывшись, слушать сказку у костра, но в его жизни никогда не было безоблачного невинного детства. Каков его удел? Стать таким, как Малик, который похвалялся, как легко было убить кучера и Грету? Эти смерти ничего не стоили Малику, кроме пары тонких стрел.
На ночь Каден устроился рядом со мной, чтобы защитить меня, а может, Малика – я не могла бы сказать наверняка. Ненавидели мы друг друга с равным пылом, но, даже принимая в расчет мои забинтованные искалеченные руки, пока Малику досталось больше, хотя сегодня он и пытался поквитаться. Не появись рядом Гриз, я сейчас могла бы ходить с опухшим лицом в синяках, если не хуже.
Я повернулась на другой бок. Пусть Каден прав, и я умру от голода посреди степи, все равно надо бежать. Малик достаточно опасен, а скоро я окажусь в городе с тысячами подобных ему.
Невозможно вечно ждать подходящего момента. Слова Паулины сейчас казались мне мудрыми, как никогда.
Глава шестьдесят перваяКаден
В полдень мы устроили привал у неглубокого водопоя, чтобы пополнить запас воды и напоить лошадей. Лия, сказав, что хочет размять затекшие ноги, пошла вдоль пересохшего речного русла. Все утро она держалась спокойно, но не сердито-насупленно, чего было бы естественно ожидать от нее, а как-то совсем по-другому, и это тревожило меня куда сильнее.
Я пошел следом, наблюдая. Она остановилась, подняла камешек и начала вертеть в руках. Осмотрев со всех сторон, она запустила его вдоль сухого русла, как бросают камни по воде – словно представляла себе полноводную реку.
– Три раза, – я поддался и тоже начал фантазировать, как и она. – Неплохой результат.
– У меня бывало и лучше, – отозвалась Лия, поднимая вверх перевязанные пальцы.
Пройдя еще несколько шагов, она провела башмаком по песку, любуясь его золотистым оттенком. Глаза ее сузились.
– Говорят, будто Древние добывали из недр земли металлы драгоценнее золота – из этих металлов они строили огромные ажурные крылья, улетали на них к звездам и возвращались.
– Ты тоже хотела бы слетать туда на крыльях? – спросил я.
Лия помотала головой.
– Нет. Я улетела бы к звездам, но никогда не вернулась бы обратно.
Зачерпнув горсть мелкого песка, она всматривалась, как он падает на землю, будто пытаясь уловить отблеск скрытой в нем магии.
– Ты веришь всем невероятным историям, какие только слышишь?
Я подошел ближе и мягко накрыл ее кулак своей ладонью. Теплый песок медленно струился между нашими пальцами.
Не сразу, но Лия все же оторвала взгляд от моей руки и посмотрела мне в лицо.
– Не всем историям, – негромко ответила она. – Когда Гвинет сказала, что за мной охотится убийца, я ей не поверила. А надо было бы.
Я прикрыл глаза, проклиная себя. Почему я не прикусил язык, почему нельзя вер