... в моем окне начинает подниматься штора, и я смутно вижу чей-то силуэт за стеклами и понимаю, что там — я.
Стоит позволить подняться шторе до конца, я встречусь с собственными сонными глазами, вспомню свое настоящее имя и... проснусь. Там, на Земле. Приду в себя.
В каком-то из домов хлопнула дверь подъезда, выпустив раннюю пташку, запах сигарет защекотал ноздри.
И внезапно поднимающаяся полосатая штора приблизилась, как будто я оказалась по ту ее сторону, в комнате...
— Иди, путь открыт, видишь? — прошептали ласковые женские голоса. — Иди!
— Нет! — я дернулась, оглушая себя звоном и отгоняя такое реальное виденье. — Нельзя! Я не могу!
Голоса зажужжали раздраженными осами:
— Почему?
— Я должна... — я прикусила язык, но он отчего-то начал жить своей жизнью, как будто некто перехватил управление мышцами тела, и заставлял выбалтывать все тайны. — Должна быть здесь, пока не найду. — я все-таки справилась сама с собой в последний момент и выпалила: — ...то, что должна! У меня миссия!
— Миссия? — расхохоталась тысяча Зарейн в зеркальной сфере. Пухлые руки погрозили мне тысячью пальцев. — Мы проследили твой путь в нашем мире, фрейра. Нет у тебя никакой миссии, никакой цели. Даже если и была изначально, то ты о ней забыла. Чемы ты занималась здесь семь лет? Чего достигла?
— Изучала мир и магию, — буркнула я.
— Да-да, коне-е-ечно, — издевательски протянули зеркальные. — Три года изучала, может быть. Но потом, когда осознала свою здесь волшебную силу, свою мощь, превосходящую любого мага на этой земле, на что ты ее использовала? На выполнение мелких заказов? Зарабатывала деньги и авторитет в своем Круге? Дразнила вайров и издевалась над жрецами-мошенниками?
— Я бесплатно помогала простым людям! И восстанавливала справедливость!
— В этом ли твоя миссия, Искра? — вкрадчиво спросил особенно въедливый голос. — Мы, зеркальные ведьмы, всегда видим больше, чем отражаем.
— Поэтому вы всегда лжете? — от безвыходности и беспомощности я перешла к упрекам.
— Не мы. Вы сами себе лжете, когда смотрите в зеркала. Знаешь, почему за семь лет ты ни разу даже не приблизилась к цели?
— Как будто вы знаете мою цель, — пробурчала я.
— Конечно, знаем. Мы теперь всё о тебе знаем. Кто-то, возможно, Огненный Круг, нашел тебя в твоем мире. Может быть, ты оказалась ближайшей из дремлющих в иных мирах Искр. Факт в том, что семь лет назад наш мир призвал, чтобы не дать уснуть его магии. Огненные сестры считают, что для этого надо найти некий древний артефакт. Колыбель, в которой рождались истинные Искры. Огненные жрецы считают, что это была Купель, и каждый окунувшийся либо сгорал бесследно, либо обретал божественное благословение, истинный свет. Ведь по сути все маги нашего мира — зеркальные.
— Что-то такое мне рассказывала моя наставница, — призналась я. — Как одну из неправдоподобных теорий...
— Трудно поверить, да? Но это по сути так. Конечно, есть нюансы. Мы, Зеркальный Круг
— универсальные маги, мы отражаем всё. Но и только. Воздействовать на отраженное мы смогли только после того, как прикоснулись к истинной Искре.
А вот и тайна моего перемещения раскрылась, — скрипнула я зубами. Интересно, они только меня могут таскать туда-сюда без моего согласия, или теперь всех?
— Пока только тебя, — нагло отразили мою мысль тысячеголовые зарейны и ответили. — Но продолжу свою мысль. например, огненные или водные — специализированные и отражают только одну сторону Первозданного, одно свойство, одну силу и научились управлять этими отражениями. Конечно, тусклое зеркало отразит слабую силу, а чистое и праведное — ослепит как солнце. Это тоже искры дара. Но истинные Искры, истинный дар способен творить новую магию и новые миры. Или спасать уже сотворенные, вдыхать в них вторую жизнь. Но ты, попав сюда, не захотела.
— Лжешь! — тряхнула я цепями. — Я только и делала, что спасала чьи-то жизни, помогала!
— Этого мало. Мы знаем больше о тебе самой, фрейра, — напомнили зеркала. — Мы знаем, почему ты за семь лет сделала многое, чтобы помочь разным людям, но не сделала ничего, чтобы помочь всему миру. Ты не искала Колыбель. Потому что выполнить миссию означало вернуться в свой мир, в ту себя, которую ты оставила, в тот же миг, в который ты его покинула. А там... там у тебя уже не будет твоей силы, фрейра. Да и тебя самой... Смотри!
Я не хотела смотреть, честно. Но веки чужого тела, как и чуть ранее язык, перестали слушаться, а отвернуться внутри зеркальной сферы некуда: каждый ее сегмент, каждое стеклышко теперь отражало силуэт в окне другого мира. Я смотрела на него издалека, пока еще издалека, и отчаянно сопротивлялась, цеплялась за ускользающий иной мир, за тающий свет, плавно становившийся утром родного мира, за угасающее эхо звона цепей, неуловимо перетекающим в птичьи трели.
А потом девушка в окне открыла глаза, и в них отразилось ало-золотое рассветное солнце. И одновременно я увидела,что эти солнечные и немного сонные глаза слабым голубым сиянием отразились в оконном стекле, таком неожиданно близком, что голова закружилась, и мои руки с силой вцепились в подлокотники кресла.
Нет! Нет-нет! Мне нельзя возвращаться! Нельзя! — билась в висках кровь болезненными толчками. Я же ничего еще не сделала! Ничего, что обещала!
Я вспомнила всё. Всё, как и говорила моя проводница в другой мир.
“Я забираю твою память о тебе самой, но не о твоем мире. Его ты будешь помнить. Себя
— нет. Это помешает твоей миссии”.
И я согласилась. О, тогда я бы на что угодно согласилась!
Потому что я, Арина Александровна Орлова, уже несколько лет была прикована к постели
— перелом позвоночника после неудачного прыжка с речного берега. Купались всем классом в выпускную ночь, а не повезло только мне прыгнуть на подводную корягу.
И сломалась вся моя жизнь.
Год больниц, немецкие и израильские клиники, — родители не жалели денег. Умирающая надежда, бросивший меня парень, сочувствие, а потом равнодушие подруг, — им надоели мои истерики и слезы. Тоска в маминых глазах и почему-то вина — в папиных.
Оглушенная горем и отчаянием я даже не стала поступать в универ, хотя могла бы попробовать на заочный.
Я хотела умереть, но это означало бы предать любимых родителей, предать. свой дар.
Я рисовала, сколько себя помню.
Повезло, что после трагедии мне смогли восстановить хотя бы руки, и я сутками рисовала, на чем только можно. Моя комната была завалена лекарствами в перемешку с тюбиками красок, растворителями, баночками, блокнотами, картоном, всевозможными кистями...
Мне нравилось работать руками, чувствовать твердость грифеля, скрипящего по бумаге, мягкость кисти, скользящую по холсту. Я рвалась творить каждую свободную минуту, горела идеями, бредила образами. Меня раздражали ежедневные приходы медсестер с уколами и массажистки, бесила сиделка — они отвлекали!
Видя мою одержимость, родители радовались: я забыла о том, что калека. Наивные. Разве с этим можно смириться?
Разве можно забыть, как мой парень, не смея взглянуть прямо в глаза, говорил в сторону, поверх моей головы: “Ты, конечно, очень клёвая, Ариша. Красивая. была. Ты мне нравилась, честно. Но пойми, мне надо учиться, я поступил в МГУ, на журналиста. А журналистика, сама понимаешь, это не профессия, а образ жизни. Возиться с тобой у меня просто не будет времени. Да и детей надо планировать когда-то, а ты. Короче, прости. Я не твоя судьба, честно”.
Не моя судьба.
В какой-то миг пришло понимание, что всё, случившееся со мной за последние два года
— не моя судьба.
Чья-то чужая. Вцепилась в меня корягой на дне той реки и не отпускает. Топит. Каждый день.
И я стала рисовать свою другую судьбу. Солнечную. Огненную. Крылатую. Парящую над миром.
Огненный Круг, создающий Вселенную. Прекрасных юных женщин с сияющими очами, свивающих галактическую спираль, лепивших Звезду и Колыбель из света собственных сердец.
Мой мир. Мой собственный мир, где я больше не буду калекой, где меня никто не предаст!
И этот мир оживал в моих снах, и я уже не знала, где моя выдумка, а где — чужая реальность.
— Ариночка очень талантлива, очень. Как же ее жаль, бедняжку, — цокали языками мамины подруги, которым она имела несчастье показать мои картины. И я точно знаю, что потом им снились карающие огненные ангелы.
— Ну, это какой-то авангард, я ничего в этой мазне не понимаю, — скептически хмыкали папины друзья.
“Я просто сумасшедшая калека”, — улыбалась я мертвой, приклеенной к губам улыбкой.
Мама договорилась о выставке в библиотеке, моей первой выставке. Мне купили к открытию новый брючный костюм — вот он, висит на дверце шкафа, — и новое инвалидное кресло с электронным управлением в подлокотниках. Я буду отлично в нем смотреться в черном костюме и с багрово-огненными волосами. Огонь и ночь. Кровь и пепел.
Выставка откроется в одиннадцать. Еще куча времени.
Я вчера поставила сразу пять будильников на мобильнике, чтобы не проспать, встать с рассветом и успеть дописать мой последний шедевр, снившийся в последнее время по ночам.
“Сегодня ты должна встретить рассвет, — сказали мне во сне сестры по Огненному Кругу.
— Посмотреть на Солнце и сказать только одно слово”.
И вот, я подкатила кресло к окну, нажала кнопку автоматических штор и вперилась взглядом в кусочек горизонта, видневшийся между домами. А мой взгляд художника отметил странность: мое собственное, едва заметное отражение в стекле. Казалось, что мои глаза светились. Я моргнула, и наваждение исчезло.
— Принимаю! — прошептала я, глядя на ослепительный шар утреннего солнца, поднимавшегося над моим миром.
И в тот же миг ощутила, как в моей голове рвутся блоки, удерживающие какую-то чудовищную мощь, и мир взрывается солнечными протуберанцами.
— Держись, девочка! — кто-то крикнул на самое ухо. Кто-то незнакомый, кого не было ни в моей яви, ни в моих снах.