Он наконец нарушил молчание, произнес чуть насмешливо, смерив ее взглядом:
— Ты что это такая нарядная? Я думал, с автоматом наперевес придешь…
Ну вот и все, вопрос подписан и закрыт. Ничему тебя жизнь не учит, романтическая идиотка! Вечно в голове гнездятся какие-то нелепые иллюзии.
Лика сморгнула, изобразила на лице надменную усмешечку:
— А я думала, ты на «Мерседесе» приедешь. Говорят, ты бизнесмен теперь… Что, не накопил деньжат еще?
— Я его в подворотне оставил, чтоб тебе не было завидно.
— Ценю твою заботу. Но мне, знаешь ли, БТР больше по вкусу.
Глаза его погасли, сделались холодными и насмешливыми. Лицо, передернувшееся было при ее появлении, разгладилось. Лика на секунду отвернулась, провела ладонью по лбу, приказывая себе успокоиться. Она ведь не какая-то романтическая барышня, за которой приятно ухаживать, она — свой в доску парень, приятель, друган. И нечего претендовать на роль, которую ей никогда не суждено сыграть. Кончено! Забыли!
Они пошли вниз, в сторону улицы Горького, как раньше, рядом, но не касаясь друг друга. Андрей рассказывал о том, какая напряженная в стране ситуация с лекарствами, как он хочет открыть свою фирму, которая занималась бы поставками новейших препаратов из-за рубежа в российские больницы. Лика слушала с интересом, кивала, задавала вопросы, говорила что-то о себе. И в каждом слове, в каждой проведенной вместе минуте чувствовала фальшь. Все шло неправильно, не так. И это ясно было, и когда шли рядом по улице, и когда сидели в кафе, смеялись, чокались бокалами с вином, и когда Андрей, прощаясь, сажал ее в такси, так и не сделав в ее сторону ни одного мужского жеста и даже не поцеловав на прощание. Но почему-то не было никакой возможности все переиграть, переиначить, разорвать эту окутавшую их атмосферу отчужденности. Все сложилось так, как сложилось, и ничего с этим поделать Лика не могла.
3
Дни проходили за днями, складывались в недели, месяцы. Жизнь мчалась вперед, набирая обороты, и некогда было остановиться, перевести дух, оглядеться по сторонам. И вот уже оказывалось, что страна, в которой ты живешь, называется теперь по-другому, империя, которую строили твои уверенные в своей правоте родители, рухнула в момент, погребя под своими обломками все, что многие годы считалось правильным и честным. И наступила вдруг пугающая тишина, как на затерянном в океане маленьком острове перед надвигающимся цунами. И всё в одночасье обесценилось. И Нинка тащится в сберкассу снять с книжки деньги, копившиеся годами на приданое любимой внученьке, чтобы купить к завтраку финской колбасы салями.
И как-то незаметно и так быстро все это происходит. Еще вчера, казалось, ты вернулась в надежный и упорядоченный мир, где твоей жизни и благополучию ничто не угрожает, а уже сегодня ведешь репортаж с места очередных бандитских разборок. И темные подтеки запекшейся крови на асфальте, и грузно обмякшее у стены дома тело тебя не пугают, а кажутся удачно подобранной картинкой, на фоне которой ты, бодрая и сосредоточенная, будешь рапортовать о случившемся в камеру оператора Саши.
В один из дней Лика вела репортаж от здания суда, где как раз разворачивался процесс над известным вором в законе по кличке Мамонт. У здания толпились журналисты из разных изданий, с центральных телеканалов. На пороге появился бородатый адвокат подсудимого, и газетчики бросились к нему, отталкивая и перекрикивая друг друга. Лика, сделав знак своему оператору, тоже устремилась в толпу, стараясь поднести как можно ближе к адвокату зажатый в руке микрофон. Какой-то мужчина дотронулся в толпе до ее плеча, она обернулась и отпрянула, словно обжегшись о яростный взгляд матерого хищника. — Володя, — улыбнувшись через секунду, протянула она.
Чуть больше стало в волосах седины, смуглое лицо, лишенное здесь, в московской слякоти, привычного бронзового загара, казалось желтоватым, а в целом он стал выглядеть даже лучше, выделялся из толпы непобедимой харизмой героя голливудского боевика, одного из тех, что стали недавно крутить в стихийно образовавшихся видеосалонах. Кажется, она впервые разглядела и поняла, насколько он хорош собой, по-мужски красив. Именно это, видимо, в свое время и привлекло ее к нему, а вовсе не его несгибаемая отвага и отчаянная тигриная храбрость.
Он смотрел на нее все так же цепко и пристально, пряча в уголках тонких губ мефистофельскую усмешку.
— Давно не виделись, — коротко бросил он. — Поговорим, когда закончишь?
— Конечно, — кивнула она. — Думаю, через пару часов…
Желто-оранжевый лист, покружив в воздухе, плавно опустился на аллею. Скользившая по отражавшей высокие облака водной глади утка, встрепенувшись, принялась чистить клювом буро-коричневые перья. Солнечный луч, пробравшийся сквозь золотистые кроны, скользнув по окнам домов на Малой Бронной, заиграл легкими бликами на скуластом лице. Лика смотрела на него, любовалась резкими чертами, темными опасными глазами, четко очерченной линией губ. И удивлялась самой себе. Почему же так спокойно? Не дрогнет ничего внутри, не собьется с нормального ритма сердце. Только легкая, не бередящая душу грусть, светлая и тихая, как этот ясный осенний день, ностальгия. Они остановились у скамейки. У киоска на углу сквера толпились люди: два случайно встретившихся приятеля покупали пиво, лохматая девочка выпрашивала у матери мороженое. Лика влезла с ногами на сиденье, уселась на выгнутую спинку, вынула из кармана сигареты, закурила.
— Шпана! — ухмыльнулся он.
Провел рукой по ее голове, как раньше, когда легко ерошил ее колючие, коротко остриженные волосы. Только теперь ладонь скользнула по гладким темным прядям, образующим модную асимметричную стрижку. Но Лика не повернула головы, не прикоснулась по заведенному у них ритуалу губами к твердой ладони.
— Я видел тебя в новостях, — продолжал он. — Хорошо работаешь. Уверенно. Как взрослая прямо. Умница, дочка!
Лика скривила губы в усмешке:
— Володенька, ну какая я тебе дочка. Ты уже давно лишен родительских прав.
Подумалось почему-то, что они впервые вместе здесь, в Москве. Никогда раньше ей не доводилось быть рядом с ним в родном городе. Может быть, поэтому такое странное у нее ощущение сейчас? Ведь когда-то этот человек казался ей абсолютным властелином, непререкаемым авторитетом, верховным судьей над всем, что она делала в жизни и профессии. Теперь же его покровительственный тон лишь смешит ее, и почему-то совсем неважно, одобрит он ее достижения или нет.
— Я скучаю по тебе, — неожиданно мягко произнес он.
И, надавив сильной ладонью на затылок, притянул к себе ее голову, прижался лбом. Пахло от него, как и прежде, чем-то терпким, острым, опасным. Но сейчас от этого запаха голова почему-то не кружилась, лишь надрывно щемило в груди. Лика провела пальцами по его щеке, почувствовала, как скользнула к ней под куртку твердая рука, как обожгли где-то у шеи жадные губы. И словно в воздухе запахло жаркой южной ночью, пыльной землей, сухими травами. И вспомнилась расшатанная гостиничная кровать и два сплетенных в яростной схватке тела на смятых простынях.
— Поедем ко мне, — хрипло прошептал Владимир. — Сейчас поедем! Мои все на даче, дома никого. Помнишь, как хорошо было в Кабуле?
Тогда была жадная погоня за жизнью — урвать, отхватить хоть немного тепла у подкарауливающей за стенами города смерти. Теперь же придется прятаться по углам, тайно пробираться в квартиру, спотыкаться о разбросанные по полу игрушки, ощущать на подушке запах духов другой женщины. Гадко, унизительно, противно…
И Лика стряхнула морок, высвободилась из его оплетающих рук, покачала головой, провела ладонью по обозначившейся на лбу складке:
— Не поеду! Ничего не выйдет, Володенька. Ничего не получится. Извини!
— Вечно с тобой проблемы, Белова! — хмыкнул он. — Никак не желаешь слушаться старших!
— Я больше не военный корреспондент, — поддержала шутку она. — Да и времена теперь другие. Свобода слова!
— Ладно, — передернул плечами Владимир. — Как знаешь. А все-таки жаль…
Они вместе дошли до конца бульвара, остановились у фонтана. Переливающиеся в лучах осеннего солнца струи упруго били в разные стороны, и в повисших в воздухе матовых брызгах проглядывали бледные радужные полосы. Владимир обнял ее, Лика быстро ткнулась ему губами в висок, прошептала «Пока!» и поспешила через дорогу, к станции метро. Уже у входа обернулась, махнула рукой. Владимир стоял, опираясь спиной на могучий ствол дерева, смотрел ей вслед, чуть прищурившись от ярких солнечных лучей — поверженный бог войны, на миг утративший свою способность покорять и разить в этом светлом и спокойном мире.
Через два месяца судьба снова свела их на пафосном концерте в Кремле, закончившемся торжественным банкетом, накрытым с небывалой роскошью. Полуголодные журналисты смутных лет воровато таскали со стола невиданные закуски и так и норовили стянуть и спрятать в портфели бутылки импортной водки.
Лика увидела Владимира, стоявшего чуть в стороне и, кажется, совсем не интересовавшегося баснословными яствами. Она поначалу даже не узнала в этом элегантном, словно сошедшем со страниц заграничного глянцевого журнала денди своего бывшего начальника. Черный костюм подчеркивал стройность его фигуры, белоснежная рубашка оттеняла безупречно гладкую темную кожу, на твердом подбородке чуть выделялась короткая седая щетина. Взгляды женщин в зале невольно останавливались на нем, именно ему были адресованы удивление, восхищение и самые сладкие обольстительные улыбки. Владимир без сомнения прекрасно знал, что привлекает женское внимание, и наслаждался моментом. Рядом с ним крутилась, восторженно оглядываясь по сторонам, совсем молодая девочка, должно быть, первокурсница, очередная влюбленная студентка. Девочка была неяркая, серенькая, но юность и чистота придавали ей своеобразное очарование. Она смотрела на Владимира проникновенным, по-собачьи преданным взглядом.
И Лика, усмехнувшись с едва ощутимой горечью, неожиданно поняла, что, наверное, этот коварный бог войны самой природой создан был для того, чтобы пленять сердца юных дев, благосклонно принимать их любовь, даря взамен острые ощущения кружащей голову опасной страсти. И вдруг с сожалением вспомнила она о всепрощающей женщине с мудрыми темными глазами, которая всегда вынуждена будет ждать, когда закончится очередной взлет ее блудливого супруга.