— Что ты хочешь этим сказать?
— Она умеет выживать.
Арина вдруг осенило, что Рошар ради получения информации мог надавить на Кестрел ещё там, в городе, и если этого не сделал, то вовсе не из-за плохого самочувствия девушки, или потому, что воспоминания Кестрел были так скудны. Рошар просто не верил её словам… тогда. И поверить теперь он решил ей только из-за того, что их враг — это её враг. Который замотивировал её (Арин заметил, как загорелись глаза Рошара) стать полезной в их деле.
— Мне не нравится ход твоих мыслей, — сказал Арин.
— Она может быть полезной.
— Ты не будешь её использовать.
— Дочь генерала? Да мы будем дураками, если не сделаем этого. Ты говоришь о ней так, словно она сделана из тонкого стекла. Хочешь знать, что вижу я? Сталь.
— Ты не заставишь её стать частью войны. Я отвезу её обратно в город.
— Нет, — раздался голос Кестрел у него за спиной. — Не отвезешь.
Арин развернулся.
И увидел её. Кестрел произвела впечатление своим появлением. Она не то чтобы выглядела потерянной в его слишком большой рубахе, благодаря ещё и синякам под уставшими глазами. Дело было во вздернутом подбородке. Он уже видел это. Уже не один корабль разбился об утёс её решительности. Кестрел сломает и себя, если придется, чтобы получить вожделенное.
«Заприте этого раба». Её слова, произнесенные в день дуэли, на которой она дралась ради него, все еще отдавались болью в сердце. Потом его тисками сдавило ощущение полной беспомощности. Он был превзойден численностью частной охраной её отца. Первый удар — она даже не оглянулась, прежде чем позволить дверям захлопнуться у неё за спиной. Унижение. Своего рода страх и трепет. Признательность, когда он увидел её прихрамывающую, шагающую по газону виллы. Он у неё в долгу.
Это изменило его. Открыло что-то, заструившееся золотом по его венам. Мало-помалу появилось притяжение. Оно возрастало, несмотря ни на что. Ему хотелось заботиться о ней… и даже больше.
Тот инцидент прошлой осени, когда она обманула его и посадила под замок, а сама отправилась на дуэль, по-прежнему был жив в его сознании, словно маленький рассказ, не переставая напоминавший о том, что она пострадала, а он остался в целости и сохранности, и как его это сломало.
И вот она смотрела на него. Арин посмотрел на её, в сумерках непонятного цвета, косу, перекинутую через плечо. Он вспомнил тело валорианки, повисшее на его клинке. Свою сестру, которую увели в гардеробную.
— Ты не можешь остаться, — сказал он.
— Это не тебе решать.
— Это небезопасно.
— Неважно.
— Я не позволю.
— Не ты командуешь этой армией.
Рошар расплылся в улыбке.
— Нет, — согласился Арин. — Не я.
— Что вы предлагаете, миледи?
— Мой принц, я хочу записаться в армию. Я клянусь служить и громить вашего врага, омыть свой клинок его кровью.
— Какие вы, валорианцы, жестокие. Это традиционная воинская присяга? Мне нравится. Я принимаю её.
Кестрел слегка кивнула и бросила на Арина непроницаемый взгляд: что-то вроде сожаления, хотя сложно было сказать, что именно повлияло на неё. Может быть, его выражение лица, а, возможно, воспоминания, незримой дымкой проплывающие в летнем вечернем воздухе, которые видела только она.
Она оставила их.
— Если ты отправишь Кестрел в бой, — сказал Арин Рошару, — то её смоет первой же волной.
— С чего ты это взял? Только потому, что она в два раза меньше тебя? Держу пари, она прошла подготовку не хуже среднего пехотинца.
— У неё нет таланта для этого, и весьма скудный опыт.
— Арин, она сама этого хочет. И я не могу винить её за это желание, и, откровенно говоря, думаю, что её помощь может иметь решающее значение.
— Её совет. Пусть тогда она дает советы. Завербуй её, дай звание, если это необходимо. Но не давай участвовать в сражении.
— Хорошо, — сказал Рошар. — Ради тебя.
Арин развернулся, чтобы уйти. Он был на пределе. Голова гудела, а сердце болело.
Рошар удивительно нежно коснулся его плеча.
— Я знаю, что ты хочешь навечно уберечь её от опасностей, но это просто не тот мир.
Арин уговорил пару геранских офицеров переночевать в одной палатке. Он нашел женщину примерно такого же роста, как Кестрел, и выменял маленький нож, помещающийся в сапоге, на приличный комплект одежды. Он перебрал припасы в телегах и уже уставшим взором просмотрел все доспехи. Слишком большие. Мечи — слишком тяжёлые. Он обдумывал и вариант с огнестрельным оружием, припрятанным в двойном дне под тюками корма для лошадей. Он даже не помнил, убрал ли на место оружие. Наконец, ему попался восточный арбалет. Даже если Рошар сдержит слово и попытается удержать Кестрел подальше от настоящих военных действий, всегда существует вероятность внезапного нападения.
Арин принёс все вещи Кестрел. Стояла глубокая ночь. Свет от костра мерцал на лице девушки. Он старался не смотреть на неё. Арин нагнулся и начал собирать каркас палатки. Он вогнал колышек в землю. Теперь сухую.
После того, как он вбил первый колышек, Арин остановился. Выпрямился.
— Я подумала… — Голос Кестрел затих в темноте. Она не сказала, о чём подумала. Девушка коснулась его запястья. Легко, как мотылек.
Арин дёрнулся. Он не хотел. Ему очень хотелось бы отменить этот жест, но в памяти один за другим замелькали изображения маскировочной моли, то, как Кестрел подписывала тот злосчастный договор, валорианка, которую он убил на море. Окровавленные тёмные волосы его матери.
Кестрел вернулась. Казалось, он почувствовал её эхо от его же боли.
— У меня получится. — Она взяла камень у него из рук. — Отец научил меня, как разбивать палатку. Я помню.
«Что ещё ты помнишь?» — хотелось спросить ему. Но он остановил себя. Арин понимал, что обилие воспоминаний может навредить ей. Он не думал, что можно ненавидеть генерала еще больше, чем сейчас: ненависть жгла его изнутри.
— Я не пощажу твоего отца, — сказал он.
Между ними пролегла чёрная тень. Он не мог прочесть выражение её лица.
— Я и не хочу обратного, — ответила она.
Глава 21
Они продолжали двигаться на юг. Арин держался от Кестрел на расстоянии. Один или два раза её Джавелин оказывался бок о бок с его конём. Это было ужасно. Он не знал, как прийти в себя. Как принять случившееся.
В первый раз, когда их кони поравнялись, он выпалил:
— Да богов ради, у тебя даже нет доспехов.
— Я знаю, что ты переживаешь, — тихо произнесла она.
— Твой отец хотел призвать тебя на военную службу. Но ты всячески сопротивлялась. Музыка. Ты больше любила музыку. Однажды ты сказала мне, что не желаешь идти на войну, потому что не хочешь убивать.
— Это важно для меня.
— Ты никогда этого не делала.
— Я знаю. Я изменилась.
Он знал правду, просто она не была озвучена. Кестрел не раз говорила, даже настаивала: женщина, которую он любил, исчезла. Он вновь услышал свое обещание, данное ей в палатке. Арин остро почувствовал её отсутствие.
И всё же это было неправильным, чувствовать боль перед лицом её огромной беды, и эта неправильность заставляла его чувствовать себя ребёнком. Он посмотрел на солнце в её волосах, увидел, с какой лёгкостью она держалась в седле. Вокруг неё: кавалерия, вымпелы востока, развевающиеся на ветру синими и зелёными полотнищами. Его душил страх. Ему было трудно расслышать, что она сказала дальше. Обещание быть осторожной, не рисковать. Совершенно невозможное и абсурдное обещание во время войны, на которое просто нечего ответить.
В конце концов, она погрузилась в молчание.
В следующий раз, так же на дороге, Арин заметил, как её Джавелин пробирается через ряды вояк по направлению к нему. Он дернул своего коня влево и нашёл повод быть где-то ещё. Ближе к ночи он дождался, когда она поставит свою палатку, чтобы его ни в коем случае не оказалось рядом.
Кестрел продолжала мелькать на краю его видения. Когда на рассвете разбили лагерь, Арин краем глаза заметил её светлые волосы и обратил внимание, как она непринужденно разговаривала с геранцем и попыталась выучить несколько слов на дакранском у восточных жителей. Он наблюдал за тем, как настороженность солдат отступила. Они начали улыбаться ей, она нравилась им, несмотря на внешность и принадлежность к иному народу: образ настоящей девушки — валорианской воительницы.
Она придерживалась компании Рошара. Арин видел издалека, как принц дразнил её. Слышал её смех. И всё внутри у него сжималось. К сумеркам эти двое сели играть в карты. Когда Рошар проиграл, то разразился тирадой восточных проклятий.
Вечером, когда они уже были примерно в десяти лигах от усадьбы Эрилит, Арин зашёл в шатёр к Рошару, который был достаточно большим, чтобы вместить стол, несколько стульев и складную кровать, как у кочевников с восточных равнин, у которых перины были набиты перьями, а не соломой. Стол ломился от жареного мяса, красных ягод и пиал восточного риса, сдобренного оранжевой приправой, которую Арину уже довелось пробовать. Она была острой, сладкой и горьковатой на вкус. На столе также лежал бурдюк вина, а рядом стояли два кубка. И две тарелки.
— И вот, — сказал Рошар, который сидел, развалившись в кресле из тика, обитого зелёной тканью. — Дожди низверглись, и незнакомец перестал быть оным.
Арин посмотрел на него.
— Поэзия, — объяснил Рошар, — хотя на твоем языке она звучит не так хорошо.
— Ты кого-то ждёшь.
— Возможно. Но и ты сгодишься пока. Посиди со мной.
— Кестрел?
— Пардон?
— Ты ждёшь Кестрел. — Вопрос превратился в утверждение.
Рошар закашлялся.
— Не-е-ет, — протяжно сказал он, и Арину не понравилась весёлость его голоса. Но он всё равно присел и смотрел, как Рошар готовит для него тарелку, чего в принципе нельзя было ожидать от восточного принца по отношению к его гостю, но Рошар любил то играть в принца, то нет.