— Ты так прелестна, что мне хочется плакать, — хрипло простонал он. Он нашел ее губы и впился в них поцелуем. На мгновение у нее пронеслась мысль о Чарлзе, она ощущала его поцелуи, которые изумили ее и воспламенили желание. Она отогнала мысль о нем и вся отдалась этой безумной тайной минуте, когда ей не надо было играть какую-то роль.
Он оторвался от ее губ, и она прошептала:
— Поцелуй меня еще.
Губы сливались в поцелуях, языки бесстыдно изучали мягкую теплую глубину рта, тела крепко прижимались друг к другу…
Он нащупал шнуровку корсажа и дрожащими пальцами развязал узелок. Глухой стон вырвался у него, когда рука добралась до ее груди, прикрытой теперь лишь тонким шелком сорочки.
Он наклонился и поцеловал сквозь ткань сосок и не отрывался от него, пока он не затвердел и не застыл в предвкушении.
Она вздохнула от наслаждения, мечтая о близости, которая одна только и могла наполнить ее блаженством.
— Ты такая горячая, — улыбнулся он, — словно у тебя внутри горит огонь.
— Я так долго ждала, чтобы сбросить с себя оковы. Чтобы жить, познать саму себя, узнать, что такое счастье, если только…
Он закрыл ей рот страстным поцелуем, затем принялся ласкать губами нежную кожу шеи. Его ласки возбуждали и дразнили ее, доводя до исступления, ранее ей неведомого.
Он оторвался от нее, и у нее вырвался тихий стон разочарования. Он быстрым движением расстегнул пряжку плаща и расстелил его среди полевых цветов. Нетерпеливо стянул перчатки и, отшвырнув их в сторону, сбросил черный камзол и жилет, и теперь только белая рубашка отделяла Маргерит от его тела.
Он помог ей снять платье, а она, сунув руки под его рубашку, ласкала его гладкую кожу, покрывавшую твердые мускулы, и сжигавшая ее страсть причиняла ей боль.
Он схватил ее руки и провел ими по своему животу и ниже, и она удовлетворенно вздохнула, узнав, как сильно он жаждет ее.
— Милая! — услышала она его мучительный стон. Он начал лихорадочно освобождать ее от юбок и кринолина, дергая завязки на талии и пытаясь расстегнуть крючки и пуговицы. Она чувствовала, что умрет, если он прямо сейчас не удовлетворит ее желания, не возродит в ней чувства, которые она так долго подавляла в себе.
— Возьми меня, — шептала она, опускаясь вместе с ним на расстеленный плащ. Она сжала бедра, стараясь успокоить пульсирующую боль. И вдруг подумала, что даже не знает его имени. — Возьми меня. Возьми меня…
Он рывками освободился от одежды и снова попытался ее раздеть. Она хотела ему помочь, но они вдвоем не смогли справиться с завязками ее юбок. Он сквозь сорочку покусывал ее возбужденные соски, и она прижималась к нему, мечтая о близости.
— Я хочу тебя, — простонала она, целуя его шею.
Ее нижняя юбка задралась до талии, и он прижался к ее обнаженным бедрам. Она, чувствуя горячую силу его желания, провела рукой по его ягодицам, затем сжала в ладони возбужденную плоть. Он ласкал нежную кожу ее бедер, медленно раздвигая их, и волны опьяняющего наслаждения пробежали по ее телу, и она вскрикнула, раскрываясь ему навстречу.
Он увлек ее в водоворот страсти, и она вскрикнула от восторга, почувствовав его внутри себя. Безумное счастье охватило ее.
— Боже, спаси меня! — хрипло простонал он.
Он входил в нее все глубже и глубже, заставляя ее подчиниться его ритму, и слезы радости выступили на ее глазах. Его потрясающая мужская сила воспламенила ее страсть до мучительной боли, и освобождение от нее с такой силой сотрясло все ее существо, что она не смогла сдержать крик.
Чарлз ничего не сознавал, кроме жаркого аромата ее тела. Он ощущал ее нежную кожу, шелковистую горячую глубину, принявшую его, и уже не владел собой. «Дай мне волю», — требовало его тело, и он, выгнувшись, вознесся на невероятную высоту, замер, затем рухнул вниз, погружаясь в блаженство. Он не услышал своего крика и лежал, уткнувшись ей в грудь, пока вновь не обрел способность дышать. Он чувствовал себя обессиленным и удовлетворенным.
— Я больше не хочу быть одинокой и покинутой, — прошептала она ему на ухо. Время остановилось, чудное, блаженное время. — Но я не знаю даже твоего имени.
Глава 13
Он ответил ей тоже шепотом:
— Я преступник, разбойник, и, дорогая, это все, что тебе надо знать. Я не хочу быть для тебя Недом Ноттсом или Уилли Хопкинсом. Это не слишком романтичные имена.
Она толкнула его в бок.
— Ты говоришь не так, как какой-нибудь Нед Ноттс или Уилли Хопкинс; ты говорить как лорд и поэт. И твои письма покоряют сердце женщины.
— Как и твои, Маргерит, хотя мне бы хотелось, чтобы ты посылала мне стихи о своих желаниях, а не выговоры и предостережения. А я-то думал, вы, женщины, любите романтику.
Он накрутил на палец прядь ее волос.
— Почему ты все время говоришь шепотом? Ведь нас никто не слышит.
— Слушай ночь, моя дорогая. Ветер более красноречив, чем я. Скажи, почему ты не ответила мне стихами?
Маргерит засмеялась.
— Леди не подобает писать любовные стихи джентльмену, а уж тем более разбойнику.
— Для тебя я не разбойник.
— Согласна… но все же я хочу знать…
— Не будь любопытной, а то это волшебство растает как туман на солнце. Возможно, ты узнаешь когда-нибудь мое имя, когда пройдет время игр. Ты задаешь слишком много вопросов, — прошептал он и страстно поцеловал ее.
Что-то оцарапало грудь Маргерит, и она дотронулась до его руки.
— Это повязка? Ты ранен? Он отвел ее руку.
— Не трогай. Это старые раны. Ничего страшного.
— «Ничего», говорит он, засыпая в слезах от боли, — упрекнула Маргерит. Хотела развить эту тему, но тут он обнял ее, и она выгнулась ему навстречу. Они слились в страстных объятиях, и звезды подмигивали им с высоты.
Потом, слушая его тихие нежные слова, она уснула и проснулась под утро от холода. Рядом никого не было. Она лежала под его плащом, и от него на память остался только букетик цветов, заткнутый за ее пояс, оказавший такое упорное сопротивление любовным усилиям разбойника. Дрожа от холода, она поднялась и плотно завернулась в намокший от утренней росы плащ, от которого исходил запах лошади и сырой земли.
Он оставил ей частицу себя, и сердце ее пело от счастья. Пританцовывая и напевая, она побежала к дому, давая себе слово, что не будет думать о завтрашнем дне. Никогда больше она не будет ни о чем беспокоиться.
Чарлз сидел на террасе в Мидоу и смотрел, как гаснут звезды на хрустальном куполе неба над его головой. Он не сожалел о своем обмане. Любовь переполняла его сердце, и он не мог сдержать улыбки. Сидя с бокалом вина в руке, он думал о Маргерит, о ее губах, которые были слаще любого вина. Он только жалел, что не мог остаться и увидеть, как она просыпается в лучах восходящего солнца. Если бы она узнала, что он выдавал себя за Полуночного разбойника, она бы отвергла его навсегда. Может быть, и не навсегда, хотя было бы нелегко уговорить ее простить его.
Это была единственная мрачная мысль, мелькнувшая в его голове, и он отогнал ее. Он снова и снова вспоминал шелковистую кожу Маргерит, ее горячую страсть, ее руки, обнимавшие его, и ее крики восторга и наслаждения.
После этой ночи Б.К. Роуз написал целую книгу стихов, но это не шло ни в какое сравнение с тем счастьем, которое он обрел с ней, — счастьем, которого он жаждал с той самой минуты, когда на маскараде увидел ее янтарные глаза в залитом солнечным светом саду. Его охватила любовная лихорадка, и хотя сейчас она оставила его, но скоро вернется и снова начнет его мучить. Он глубоко вздохнул, его глаза светились восторгом.
Вечером следующего дня он решил проехаться вокруг Леннокс-Хауса, ибо не мог прожить и дня, не видя ее. Он оседлал Грома, когда было уже поздно, около полуночи, и пустил коня легким галопом по освещенной луной дороге к роще позади ее дома.
Мысль, что она может оказаться на лугу, заставила сильнее забиться его сердце, но представший перед его глазами безмятежный вид не изменился после вчерашней ночи, он ничего не увидел, кроме травы и цветов. Она не пришла. Они не условились о следующем свидании, но она могла испытывать такое же нетерпение, какое сейчас испытывал он.
Разочарованный, он подождал полчаса, затем, сняв белые перчатки и маску, подошел к лошади и спрятал свидетельства своего обмана в седельную сумку. Глупо было ожидать, что она разделит его тоску.
Взяв Грома под уздцы, он прошел через рощу и, привязав коня к дереву у конюшни, украдкой пересек темный двор. В доме светилось только одно окно, в старом кабинете Леннокса. Как вор, он прокрался вдоль дома и заглянул в окно. Что это? Никакой мебели, только жесткий стул, высокая стопка бумаг и хозяйственные книги, лежащие у ее ног. Маргерит, положив одну из них на колени, что-то писала гусиным пером. Свет свечи, стоявшей на полу, окружал ее золотистым сиянием.
Чарлз глубоко вздохнул и озадаченно посмотрел на нее. Почему она так поздно занимается делами, и куда исчезла вся мебель? Уж не собирается ли она уехать, не сказав ему ни слова?
Он решил обойти вокруг дома и постучать, чтобы узнать, что случилось, и даже, если потребуется, вынудить сказать правду. Совершенно очевидно, что она попала в затруднительное положение, если ей пришлось продать всю мебель. На стенах не видно ни одной картины, на полу — ни одного коврика. Он направился к дверям, но остановился, подумав, что не следует беспокоить других обитателей дома.
Он тихонько постучал в окно и окликнул ее по имени. — Это я, Чарлз, — произнес он, напоминая себе, что не должен показывать свою безграничную любовь к ней, иначе она может что-то заподозрить.
Она резко подняла голову и, сердито посмотрев в окно, крикнула:
— Убирайтесь! — Ее глаза гневно сверкнули. — Если это вы, Ренни, я не хочу видеть вас. Немедленно убирайтесь из моего имения!
Ренни? Зачем ему появляться здесь среди ночи? Чарлз прижался лицом к стеклу и помахал рукой. Она нахмурилась, но, узнав его, успокоилась и распахнула окно.