— Изабелла? — спросил он.
Она не посмела колебаться. Он хотел прикоснуться к ней, она поняла это всем своим существом, точно так же, как сама она жаждала прикоснуться к нему. Но если она позволит ему это сейчас, зная, что предала его, потеряв кубок, тогда он никогда не простит ее, и их будущая семейная жизнь будет навсегда испорчена.
Но возможно, что и сейчас уже поздно что-то исправлять. Отец Паулус заявил, что они должны жить в целомудрии, и этого было бы вполне достаточно для графа Фортэма, чтобы аннулировать их так и не состоявшийся брак. Тогда он будет свободен выбрать себе другую, молодую, красивую жену, которая родит ему наследника.
Ей вдруг захотелось плакать. Она не хотела, чтобы он выбрал себе кого-нибудь еще. Она так много лет провела, будучи в безраздельной власти человека, которого ненавидела. Так разве она не заслужила хоть немного счастья? Короткой передышки радости и наслаждения?
Но только не ценой ее гордости.
— Кубок исчез, — сказала она резко, боясь передумать. Она не отступила, не вздрогнула, хотя и ждала, что он набросится на нее с руганью и кулаками.
Но он, разумеется, не сделал ничего подобного. Он просто тупо смотрел на нее, словно не понимая.
— Пропал? — переспросил он. — Как?
— Я спрятала его в моем сундуке с одеждой. Когда я пришла, чтобы забрать его оттуда, он исчез.
— Ты собиралась принести его мне?
Пока он ни разу не ударил ее. Возможно, она заходит слишком далеко, но лгать она не будет.
— Нет. Я собиралась отдать его моей дочери, чтобы она подкупила аббата, который мог бы предотвратить ее брак, задуманный королем, и взять ее в монастырь Святой Евгелины. — Изабелла посмотрела прямо на него, готовая бесстрашно встретить его яростный взгляд.
Хью сидел в кресле возле огня, глядя куда-то в сторону, словно не хотел, как подумала Изабелла, видеть ее ненавистное лицо предательницы.
— Аббату нельзя доверять, — сказала он спокойно. — Он не сдержит обещания.
— Именно это и я ей говорила. Но это ее единственный шанс, и я не могла отказать ей… и вновь отказаться от нее.
— Так вы собирались отдать ей фамильную священную реликвию семьи Фортэм, предав своего мужа и его людей?
Его голос все еще звучал спокойно.
«Наверное, он собирается убить меня», — подумала Изабелла.
Она бы предпочла, чтобы он ругался и кричал. Даже побил ее, но только не это убийственное спокойствие.
— Да, — призналась она, опустив голову. — Ради моей дочери я бы сделала это.
Она слышала, как он поднялся, пересек комнату и подошел к ней. Она заставила себя стоять спокойно. Она теперь была его собственностью, и в его праве было сделать с ней то, что он считал нужным. После такого предательства она не заслуживала ничего хорошего.
Он коснулся ее, и она вздрогнула. Тогда он взял ее за подбородок и поднял вверх лицо. Он был огромным и возвышался над ней, как башня, почти загораживая свет камина, однако его сильная рука была на удивление нежной.
— Надеюсь, что ты будешь защищать будущее наших детей с таким же мужеством и отвагой, как и будущее своей дочери.
Она почувствовала, как при этих его словах горячие слезы подступили к глазам. Изабелла попыталась загнать их обратно, несколько раз моргнув и чувствуя себя при этом ужасно несчастной.
— У нас не может быть детей, милорд. И я к тому же… уже стара. — Никогда прежде она не говорила таких слов, цена их была ужасной. — Если вы женились на мне, чтобы произвести на свет наследника, то вы сделали неправильный выбор.
Он улыбнулся ей, в первый раз за все время, и Изабелла внезапно растерялась.
— Я женился на вас не для того, чтобы произвести на свет наследника, как вы деликатно выразились. Хотя у нас будут дети, я уверен. Сильные сыновья и красивые дочери. Я знаю это в глубине моего сердца. Но я не поэтому женился на вас.
— Но ведь у меня нет земель, да и приданое…
— Вы прекрасно знаете, почему я женился на вас, миледи, — сказал он, словно не слыша ее. — Все из-за того летнего вечера пятнадцать лет тому назад, из-за юной девушки в слезах, печальной и одинокой.
— Я уже не была тогда девушкой. Уже седьмой месяц я ждала ребенка и выглядела как неуклюжая корова.
По его губам вновь скользнула улыбка.
— И все же вы были самой красивой женщиной, которую я когда-либо встречал. Вы были леди до мозга костей и всегда ею будете.
В комнате было тепло, но Изабелла внезапно ощутила, как промерзла она в промокшей одежде. Она чувствовала, как по спине бежит струйка ледяной воды, а от мокрого плаща поднимается пар. Она развязала тесемки и скинула плащ прямо в лужицу, которая за это время натекла на пол с ее одежды.
Плащ оказался плохой защитой от дождя, и ее платье промокло насквозь и облепило ее.
— Вы замерзли, — пробормотал он, откинув прядь мокрых волос с ее лица. — Идите в постель.
— Но отец Паулус… — слабо запротестовала она.
— Отец Паулус желчный, злобный старик. Бог благословил брак ради продолжения рода, и если этот священник осмеливается спорить с Богом, значит, он еретик.
Она думала точно так же с самого начала и уже готова была сказать ему об этом, когда неожиданная дрожь прошла по всему ее телу. Странно, что ей было холодно, когда он стоял рядом с ней, полуголый, сильный, пышущий жаром.
Но это был иной жар. Он наклонился и поцеловал ее, легко, едва касаясь, провел губами по ее рту, и ее сердце замерло в сладкой истоме. Она ничего не хотела сейчас, кроме как оказаться в его объятиях, закрыть глаза и открыть ему свое сердце…
— Кубок… — прошептала она, стараясь до конца быть честной.
— Мы найдем его, милая, — ласково сказал Хью. — Но сейчас у нас есть дела поважнее.
Его прикосновения разожгли огонь в ее замерзшем теле. Он был большим и теплым, и он поднял ее — маленькую, дрожащую от холода — на руки и прижал к своей груди, словно самую большую драгоценность. И в этот миг Изабелла не желала ничего, кроме как обвиться вокруг него и заплакать от счастья.
Однако слезы — это было совсем не то, чего хотелось ее мужу. По правде сказать, и она вдруг раздумала рыдать, решив, что они найдут для себя более приятное занятие. Когда он отнес ее к постели и поставил рядом, она медленно сняла с себя промокшую одежду.
Как нежно он любил ее! А она вдруг превратилась в стыдливую неловкую девицу. Ведь у нее никогда не было другого мужчины, кроме ее мужа, а тот предпочитал все делать быстро и просто. Она научилась удовлетворяться и этим, потому лишь, что жажда любви была в ее натуре. Но ничто из опыта замужней женщины не могло подготовить ее к этим медленным, проникновенным ласкам, к нежности, к невероятному удовольствию, которое Хью Фортэм дарил ее истосковавшемуся по мужской любви телу.
Он использовал весь свой арсенал, чтобы дарить ей наслаждение, он целовал, ласкал и гладил ее. Он терпеливо разжигал в ней желание с искусством, которого она никак не могла ожидать от такого грубого с виду солдата, и, когда он вошел в нее, она закричала, но не от боли, а от наслаждения, удивления и внезапно охватившей ее радости освобождения.
Однако он не проявлял нетерпения, у него были на нее гораздо более далеко идущие планы. Он терпеливо ждал последнего сладострастного содрогания, крепко держа ее в объятиях, а затем вновь вознес ее на ту же вершину, а потом еще и еще раз, пока она едва не взмолилась, чтобы он остановился, потому что она больше уже не может выдержать этой сладостной пытки, и все же знала, что сможет. И тогда он перекатился на спину, так, чтобы она оказалась наверху, позволив ей самой насладиться его телом. А когда он вновь перевернулся и взял ее, излив в нее свое семя, он горячо поцеловал ее в губы.
Она лежала в его объятиях, разгоряченная, успокоенная, погруженная в странные грезы. Ей снился огненный дракон, угрожающий ее дочери, безумный священник и вполне разумный шут, и где-то в глубине своей души она знала, что с этой ночи понесла дитя. И что этот ребенок родится здоровым и сильным, дитя любви, дитя наслаждения.
В ее сне этот ребенок танцевал с огненным драконом.
20
Брат Бэрт двигался на удивление легко и бесшумно для человека его комплекции. Замок Фортэм готовился к ночи — воины графа веселились в большом зале. Некоторые из них распутничали, по-видимому, надеясь, что он не станет обращать на них внимания. Что он и сделал, поскольку девицы сами были не прочь развлечься. Он не всегда был монахом и когда-то познал как наслаждения, так и страдания плоти. Больше он не имел к этому склонности, однако не осуждал грешников, которые его окружали. Разве не сам Бог сказал: «Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень!»
Он не судил строго и своего настоятеля, слишком хорошо знакомого со всеми видами земных грехов. Бэрт знавал принцев и бедняков, епископов и нищих. Он относился ко всем одинаково беспристрастно, однако отец Паулус слишком сильно испытывал его терпение, и брат Бэрт неистово молился о ниспослании ему сил и исчезновении сомнений. Нельзя сомневаться в аббате своего монастыря.
Не следует высказывать неодобрение по поводу слишком суровых суждений настоятеля или его вопиющей жадности. Неистовое стремление аббата заполучить кубок всем казалось корыстным, но кто сказал, что святой Евгелине служили только такие люди? Брат Бэрт нисколько не сомневался, что кубок должен принадлежать аббатству Святой Евгелины, где он будет тщательно охраняться святыми братьями. Он лишь не был уверен, что это конечная цель отца Паулуса.
Аббатство Святой Евгелины было маленьким и бедным, как, собственно, и приличествует ордену, основанному женщиной, причисленной к лику святых. Но дело в том, что аббат был слишком амбициозным человеком. Свою должность в качестве настоятеля ордена он рассматривал лишь как ступеньку к сану епископа. А какой самый быстрый путь к этой цели, как не купить высокий пост за священную реликвию?
Бэрт достаточно хорошо знал жизнь, чтобы понимать, что сан аббата, как и сан епископа, пок