Секунды долго тянутся, прежде чем я наконец понимаю.
Тело… теперь уже скелет.
Я чувствую запах старого разложения.
Сердце бешено колотится, как будто хочет побороть смерть вокруг меня. Крик застревает у меня в горле и вырывается наружу хныканием. Задыхаясь, я цепляюсь за стенку могилы и карабкаюсь наверх. Сырая земля холодит пальцы на руках и ногах.
Когда я забираюсь наверх, его улыбка становится еще холоднее. Он хватает меня за горло и держит неподвижно.
– Теперь видишь?
Я задыхаюсь, дергаю его за руку, пытаюсь отступить. Его руки сжимаются еще сильнее.
Не знаю, как долго я смотрю на него. Кто она? Как он нашел ее тело? Почему он привел меня сюда? Мы должны сообщить об этом, попытаться сказать…
– Ты не помнишь ее на своем кошачьем дворе?
Я моргаю, мысленно проигрывая его слова снова и снова, пока наконец до меня не доходит их смысл. Зеленый. Одежду такого цвета носят работники кошачьих дворов. Длинные светлые волосы. Это Дия. Она старше меня на несколько лет и раньше работала с кошками. Она научила меня чистить им когти. Она сбежала четыре или пять лет назад, оставив записку, что выходит замуж. Но…
– Она ослушалась моего приказа, – дядя Руфус обнажил зубы, желтые в свете фонаря. – Ты знаешь, что такое неповиновение требует наказания.
Я дрожу, ладони горят при воспоминании, как по ним били розгами.
– Всего несколько ударов, но она сопротивлялась. И тогда с ней произошел небольшой несчастный случай, – он касается моего лба в том месте, в котором на черепе проходит трещина.
Никто никогда не подвергал сомнению содержание ее записки. Вот только она ее не писала, да?
Она никогда не покидала поместье.
– Урок усвоен. Подчиняйся приказам. Прими свое наказание. Правильно, Кэтрин?
Я смотрю на него и воспринимая его слова как нечто иное, как череду нарастающих и стихающих звуков.
Он убил Дию. Возможно, случайно. Но он похоронил ее здесь, в лесу, и скрыл, что она мертва. Не очень похоже на несчастный случай.
Я сглатываю, проталкивая комок сквозь его хватку на своем горле.
– Зачем?
– Я сказал тебе, почему она мертва. И ты не глупая, так что, должно быть, спрашиваешь, зачем я тебе это показываю, – снова улыбаясь, он заставляет меня отступить на шаг назад.
Мои ноги хлюпают в грязи на краю могилы. Похоже, тапочки слетели, когда я карабкалась наверх.
– Конечно же, чтобы преподать тебе урок. Ты заставила эту кошку ослушаться меня. Ты выставила меня дураком.
– Нет. Я обучила ее командам на…
Его хватка оборвала мои слова, мое дыхание. Глаза наполнились слезами, и я пытаюсь отдернуть прочь его руку.
Бесполезно.
Я сильнее впиваюсь пальцами. Когда и это не удается, я использую ногти.
Он даже не поморщился.
Насупившись, он нависает надо мной – глаза сверкают, когда его пальцы впиваются в мою плоть.
– Как и своенравная кошка, своенравная девушка – опасность для семьи. Ты же не собираешься доказывать, что ты своенравная, да, Кэтрин?
Я царапаю его руку, извиваюсь в его хватке, пинаю его голени, пытаюсь расцарапать ему лицо.
Бесполезно. Он слишком силен, и у меня в животе сжимается осознание… Я бессильна. Поэтому я качаю головой.
И он улыбается.
– Хорошо. Не хотелось бы, чтобы следующей здесь была похоронена ты.
Я пытаюсь сделать вдох, но у меня получаются лишь прерывистые хрипы, от которых скрипит в ушах. Лицо покалывает. Темные пятна расцветают по краям моего зрения, как будто приближается ночь.
Я умираю. Я умру здесь. Это будет моя могила.
Сердце колотится в груди, словно оно может вступить в бой и спасти меня.
– Твой долг – делать, что тебе скажут. Выйти замуж, за кого скажут, и подарить своему мужу наследников. Все, что от тебя требуется, – это быть послушной и помалкивать. Больше ничего, – он отталкивает меня еще на шаг.
Нет. Нет. Пожалуйста. Я пытаюсь сказать это, но у меня не хватает воздуха, чтобы что-то произнести.
Легкие охватывает судорога. Они горят, отчаянно желая большего, чем этот слабый хрип.
Еще один шаг. Ноги скользят, и под ними ничего нет.
«Он держит меня над могилой», – как-то осознает все еще мыслящая часть меня.
Я барахтаю ногами по грязи, пальцы ног впиваются в землю и на мгновение зацепляются за нее, но потом снова соскальзывают в пустоту. В уголках глаз стоят слезы, и я цепляюсь за его руку, пытаясь скинуть тяжесть с горла.
Он не серьезно. Он не может хотеть убить меня. Только не так.
Но тут я встречаю холодную глубину его глаз. Они сверкают, как лед. И, что самое страшное, они смотрят прямо сквозь меня, словно через стекло.
Как будто я ничто.
Он говорит серьезно. И история с Дией – правда. Он убил ее. Он убил Фантому.
И он собирается убить меня.
Теплая жидкость стекает по моим ногам.
– Ты будешь подчиняться своей семье. Ты будешь защищать свою семью. Ты молчаливая и красивая пешка в мужских делах. Чем скорее ты это поймешь, тем безопаснее будешь.
Но я его семья – его племянница. Это он должен меня защищать.
Он становится серым… вся ночь становится серой. Моя хватка на его руке ослабевает, мышцы становятся мягкими.
Я кричу:
– Но…
Он отпускает.
Воздух врывается в мои легкие. Я лечу. Падаю. В темноте.
На мгновение это прекрасно, эйфорично – мой мозг загорается, а черные пятна исчезают.
Я могу дышать.
А потом я ударяюсь. Воздух вырывается из моих легких. Боль гремит по спине и плечам, которыми я приземлилась на неровную землю. Мир темнеет, светлеет, опять темнеет.
Я моргаю. Возможно, я была без сознания несколько секунд, потому что свет стал другим, как будто фонарь переместился.
С хрипом я вбираю вдох за вдохом – я не могу надышаться, но это все же лучше, чем его руки на моем горле.
Я поворачиваюсь на бок, пытаясь встать.
Оглядываясь назад, я вижу тьму. Две лужи тьмы. Бездонные. Слепые. Необратимые и разбитые. Обещающие пустоту.
Холодное осознание пронзает меня насквозь. Я вскрикиваю и пытаюсь встать на ноги, чтобы отойти от тела Дии. Я лежу в ее могиле.
– Не дергайся. – На меня сыплется земля.
Я сворачиваюсь в клубок, закрывая лицо.
Он смотрит на меня с сверху.
– Тебе нужно учиться. С твоей сестрой дела совсем плохи, но она еще слишком юна. Я не хочу, чтобы обе мои племянницы совсем отбились от рук. Замри.
Я смотрю на него снизу вверх. Под этим углом его лицо, заливаемое ярким светом фонаря и глубокой тенью, напоминает искаженную театральную маску.
Его маска жестока и ледяна, как холод, проникающий в мою кожу из-под земли.
– Ты будешь лежать здесь, пока я не разрешу тебе уйти. Каждый раз, когда ты будешь двигаться, – он поднимает лопату, – ты будешь закапываться еще глубже. Понятно?
Я моргаю, в глаза попала земля. Это безумие. Это не может быть реальностью. Я нахожусь в кошмарном сне. Может быть, если я пролежу здесь достаточно долго, то проснусь.
Я киваю.
Он прищурился и скрылся из виду. Через мгновение мне на ноги сыплется земля. Я задыхаюсь, но пытаюсь лежать неподвижно, когда его лицо снова появляется над краем могилы.
Все же он серьезно.
– Ты поняла?
На этот раз я не киваю.
Меня здесь нет. Совсем нет. Это не по-настоящему.
Он улыбается, хотя в изгибе его губ заметно разочарование.
Я хнычу, когда что-то проползает по моей босой ноге. Еще одна лопата с землей высыпана на меня.
Меня здесь нет. Это не моя нога. Я могу это сделать. Я могу повиноваться.
Неподвижная и безмолвная, как сама могила, я лежу в сырой и грязной ночной рубашке, пока холод земли просачивается в мои кости, и жду, пока мне разрешат уйти.
– Убери от нее свои поганые руки.
Глава 60
– Убери от нее свои поганые руки.
Этот голос был не из этого воспоминания.
Издалека я наблюдала, как дядя Руфус сжал челюсть, недовольный тем, что его прервали.
– Это семейное дело. Тебя это не касается.
– Может, и нет. А вот ее это касается, и если бы у нее были силы сказать тебе, чтобы ты отстал от нее, она бы это сделала.
Бастиан. Где-то позади моего дяди. Я не могла вытянуть шею, чтобы увидеть его. Я ничего не могла сделать. Мое тело отключилось. Я умирала. Холод в каждой клеточке моего предвещал приближение смерти.
– Считай, что она говорит через меня, – продолжал Бастиан, голос его был острым, как лезвие бритвы. – Так что я скажу еще раз, на случай, если ты не расслышал в первый раз…
Он возник у плеча моего дяди, приблизив рот прямо к его уху.
– Убери. От. Нее. Свои. Поганые. Руки.
Раскрыв глаза настолько широко, что я увидела белки по всему периметру его радужки, – дядя Руфус отшатнулся и отпустил меня. Он уставился на Бастиана.
– Так лучше. – Но губы Бастиана не шевельнулись.
Мой дядя повернулся и оказался лицом к лицу с другим Бастианом. Его вторым «я».
У дяди безвольно отвисла челюсть, когда он переводил взгляд с одного на другого.
Когда он снова повернулся, пытаясь убежать, путь ему преградила еще одна фигура, – на этот раз состоящая из теней.
Выпучив глаза, дядя Руфус сдавленно прохрипел.
Я должна была радоваться, глядя на это. Но я ничего не чувствовала, кроме пронизывающего до костей холода.
Оба Бастиана из плоти улыбнулись. Эти улыбки не были холодными, подобно льду, как у дяди Руфуса, – они были еще холоднее – подобно межзвездному пространству.