Москва
У нас здесь образцовый порядок. В Москве, как и в Киеве, переворот произошел идеально спокойно. Теперь, с каждым днем, жизнь все больше и больше устраивается. В участках, вместо приставов, присяжные поверенные. За городовых по ночам дежурят дворники. В обществе тоже большая согласованность: крайние течения отступают на второй план и стушевываются. Правительство завоевало себе общее доверие. Бог даст, справимся со всеми трудностями, хотя их и не мало.
Анне Григорьевне Шварцман 29 марта 1917
Киев
И в Киеве, как в Москве, переворот произошел без всяких осложнений, спокойно. Многочисленные митинги, манифестации не нарушали порядка. В Киеве это, конечно, особенно важно – ввиду большей близости Киева к театру военных действий. Сегодня уже месяц со дня переворота – и жизнь все больше и больше налаживается по-новому. Авось, Бог даст, Россия будет разумнее других стран и перейдет к новому строю без особых потрясений.
Анне Григорьевне
Шварцман 19 апреля (2 мая) 1917
Москва
Вы получаете русские газеты – можете судить по ним, как все произошло и что теперь делается. В общем – одно можно сказать: никак нельзя было надеяться, что такой страшный переворот произойдет так тихо. Вот уже полтора месяца, как пало старое правительство, а никаких крупных беспорядков нигде не было. Вчера праздновали в Москве 1-е Мая. Народу вывалило на улицы несметное количество – но все было чинно и спокойно и все, походив, сколько полагается, по улицам, послушав митинговых речей, разошлись по домам. Сегодня снова работают, магазины открыты, трамваи ходят. Видно, народ гораздо толковее, чем о нем думали наши старые правители. Бог даст, все успокоится и наладится: надежды немцев на беспорядки не оправдаются, как не оправдались и другие их расчеты. Война, видно, быстро идет к концу. Может к концу лета удастся уже повидаться[198].
В мае 1917 года Варвара уехала в Киев, так как недалеко от города в хозяйственных частях служил Михаил Шик, который участвовал в эвакуации населения из района военных действий в Западном крае. Получив еще в 1913-м на учениях травму колена, он время от времени попадал в госпиталь, а затем и вовсе был демобилизован. Но на расстоянии его чувство к Наталье Шаховской только укрепилось. И вот в результате очень бурной переписки они принимают решение соединить свои судьбы. Но оба считали, что Варвара Григорьевна – часть их жизни и непременно должна быть с ними рядом.
27 сентября 1917 года Наталья Дмитриевна сообщает В.Г.:
Вчера стало ясно, что жизнь моя и Михаила Владимировича Шика – неразделимы. Для меня это сделалось без борьбы и колебаний, потому что готовность признать это и принять созревала так давно, прошла такие мучительные пути, перенесла такие испытания и победила по дороге гордость. Я была готова принять это, потому что на место ребяческого вызова законом жизни стало смиренное сознание великого смысла их непреоборимости. Я давно потеряла веру в силу всяких “решений” и ждала, когда придет время покорно склонить голову перед неизбежным. Оно пришло. Я ничего не решала, мне кажется, что все решено не нами, у меня как-то даже нет мыслей о будущем, нет ни радости, ни тревоги, ни страха, – только готовность идти по этому новому пути туда же, куда ведут многие пути, но что в существе своем единая цель жизни. Я не колеблюсь. Но я не знаю, что сталось бы с этой моей готовностью и как она смогла бы стать жизнью, если бы не пришло Твое благословение, если бы я не чувствовала его раньше, чем оно пришло. Благослови Тебя за это Бог, дорогая. Я верю ему и принимаю его всей душой. Что бы ни было со всеми нами, я никогда его не забуду, и потому оно никогда не потеряет силу[199].
В том же сентябре Михаил пишет Варваре Григорьевне:
Ты думаешь – я отвернулся от Тебя в самой святая святых моего духа и мир земной отвернулся от Тебя.
Нет, родное дитя, не то произошло с нами. Ни я, ни мир от тебя не отвернулись. Я возложил на Тебя тяжесть своей веры в Тебя, веры в то, что Ты способна взойти на Голгофу и воскреснуть[200].
В 1918 году Михаил Шик решает перейти в православие и креститься[201]. Это происходит в Киеве, и его крестной матерью становится Варвара Григорьевна (что для нее означает окончательный отказ от своей прежней роли гражданской жены), а крестным отцом – друг Михаила, художник В.А. Фаворский.
В день Ильи Пророка, 23 июля 1918 года, Шик и Шаховская обвенчались. Обручальное кольцо с вырезанными внутри словами “Свете радости. Свете Любви. Свете преображения” Варвара Григорьевна передала Наталье Шаховской, “и оно было на руке ее в день ее венчания с Михаилом. А у него на руке было два кольца: одно с ее именем, другое, серебряное – с моим”.
Этот жест означал освящение тройственного союза. Союза трех сердец. В дневнике Варвара Григорьевна, анализируя их прекраснодушные порывы тех лет, писала:
Наивным и слепым дерзновением мы вообразили, что это наш путь на Фавор[202], где ждет нас чудо преображения греховного нашего существа в иное, высшее. Тройственный союз наш и наше взаимное в ту пору самоотреченное горение Любви казалось нам лестницей, по которой мы чуть ли не достигли уже самой вершины Фавора. Но очень скоро стало ясно, что никто из нас не созрел до представшего перед нами повседневного подвига самоотречения (ближе всех к нему была в Боге почившая “мать Наталия”) – и начался для нас путь великих искушений и тяжелых испытаний – главным образом, для меня и Михаила. Наташа была уже на высшей тропинке и ее они задевали только отчасти, как отражение переживаемого ее спутниками. Сейчас записываю это для детей наших, чтобы стал понятен для них смысл дальнейшего сопутничества моего с их родителями. Через какие-то сроки оно превратилось в крепкую, родственно-дружественную связь – но у меня уже был свой одинокий внутренний путь. И был уже к концу пути приобретен нами опыт, что не может быть тройственного духовно-брачного союза там, где два лица объединены кроме этого узами телесного брака, семьи, деторождения[203].
В 1918 году Михаил Шик и Наталья Шаховская обосновались в Сергиевом Посаде.
Киев, 1919–1920 годы
Но Бог выше этики и выше нашего разума.
Он берет на себя наши грехи и уничтожает ужасы жизни.
Варвара Григорьевна никак не могла вырваться из Киева. Там же оказались Шестовы. Они приехали из Москвы в Киев в июле 1918 года. Их приняли Софья Исааковна и Даниил Григорьевич Балаховские, которые жили в великолепной квартире из десяти-двенадцати комнат на Трехсвятительской улице с чудесным видом. Дом стоял на высоком берегу Днепра, недалеко от Андреевской церкви. Он был выстроен до войны отцом Даниила для семьи Балаховских. Даниил Григорьевич и Софья Исааковна занимали весь третий этаж. Анна Елеазаровна с детьми поехала на летние месяцы в Крым. Осенью Наташа поступила в гимназию Жекулиной, а Таня – в Киевский университет на филологический факультет.
Лев Шестов в Киеве стал читать курс древней философии при Народном университете. Симферопольский (Таврический) университет избрал его “doctor honoris causa”. Как только начались революционные события, Балаховские уехали в Париж, и в их киевском доме образовалась целая коммуна беженцев – помимо Льва Шестова с семьей в январе 1919-го поселилась вдова Скрябина с матерью, братом и тремя детьми. А с лета 1919 года здесь стали жить Варвара Григорьевна Мирович и Алла Тарасова с мужем А. Кузьминым.
Время будто повернулось вспять. Теперь линии Льва и Варвары пересеклись последний раз, чтобы уже разойтись навсегда. Варвара Григорьевна писала Михаилу Шику 19 апреля <1919 года> из Киева в Москву:
Друг мой любимый, на одном из моих бесчисленных распутий, хочу укрепиться в духе беседой с тобой. Распутье двойное – и в мире пространственном и в мире горнем. Вчера реквизировали наш дом и весь муравейник наш, точно в него плеснули горячей водой, рассыпался в разные стороны. А для меня такой стороны и не оказалось. То, что хотело быть земледельческой коммуной, быстро переродилось в очень дорогой пансион, куда мне вход строго воспрещен всеми моими карманами.
Кармически предстояло жить в семье стародавних знакомых (Балаховских), на лоне которых мы с сестрой и со Львом Исааковичем пережили некогда столько неразрешимо горестного. Что спаяло меня с ними особой болезненно благодарной и бесконечно грустной цепью, одной из всех неощутимых, целые годы длинных цепей, которые вдруг при встрече через целую жизнь ощущаешь, как не прекращавшеюся карму. И все, как вчера, и все, как сон. Она уже седая, но пылкая духом, властная, требовательная, аритмичная и этим трудная. Он – старик уже, но все так же безнадежно и несколько свидригайловски тянется к женским жизням. Так же добр, безалаберен, мистически непереносен. И та же смесь ко мне горячего доброго внимания с требовательностью и хроническим мною недовольством.
Тем не менее, я согласилась жить у них с мая и приехала сегодня с вещами, когда нас изгнали. А комната оказалась уже непоправимо занята, и вся квартира переполнена. Переночевать по счастливой случайности оказалось возможным. Кабинет сегодня свободен[204].
О своем переезде и судьбе общих знакомых Варвара Григорьевна пишет в Воронеж Олечке Бессарабовой:
19 мая 1919
Киев – Воронеж
Родной, Лисик, много раз сквозь эту глухую стену молчания, какая с марта воздвиглась между мной и Воронежем, пыталась я пробиться с помощью заказных писем. И до сих пор не знаю, доходили ли они до Вас, и не происходит ли эта глухота и немота, от которой так тоскливо порою жить на свете, от безответственности Вашей. Нужно ли говорить, как тяжело думать о болезнях и старости того берега, о невозможностях придти на помощь матери, и лишениях всех близких Воронежцев. Сегодня ровно два года, как судьба водворила меня в Киевский круг, который неразрушим с той поры, точно злыми чарами заколдованный.