Все так называемые бесплодные усилия воли – верно нужны. И ведь замечательно: человек делает наибольшие усилия именно тогда, когда они уже бесполезны с обычной точки зрения, когда он, очевидно для всех, погиб – погиб навсегда и окончательно. Почитайте, почитайте Заратустру – он наверное принесет Вам немного бодрости и утешения. Сегодня окончилась печатанием моя книжка[309]. Теперь нужно ждать, что скажет цензура. Если (обрыв текста).
29. лев шестов – варваре малахиевой-мирович
[Март 1898]
[Цюрих – Петербург]
Что сказать Вам в ответ на Ваше письмо, Варвара Григорьевна? Вы говорите, что мои соображения о том, что писать в письмах, чего не писать – теория. Я думаю, что, наоборот – практика. Я привык отличать теорию от практики, по свойственной последней жесткости, сухости, неумолимости.
Ряд нельзя, не должно, не нужно – когда все они относятся к тому, чего хотелось бы, и что именно нужно – в теории, правда, тоже существует. Но там это звучит надеждой и прочими благами и кажется всегда мягким по содержанию, хотя и требовательным по форме. Но иногда эти нельзя приобретают иной, действительно мучительный аспект: и тогда это практика. Что делать? О, если б Вы знали, как мне надоело “слово”, то слово, жрецом которого я в качестве писателя обязательно должен являться. Хотелось бы вечно молчать или говорить только для упражнения органа речи, а не затем, чтоб делиться с людьми “мыслями! Иногда мне кажется, что в этом – тайна и великая мудрость лицемерия. Лицемер говорит так, чтоб его собеседник чувствовал себя легко и чтоб самому ничего у себя не обнаруживать. Он хвалит то, что все хвалят, порицает, что все порицают и не выворачивает наизнанку себя и других.
Это – глубокая мудрость. Правда?
О делах нечего рассказывать. С Иогансоном[310] я еще не вступал в переговоры и не вступлю до конца октября, п.ч. до этого срока не буду иметь возможности начать работать. Мне предстоит учебный сбор[311], который отнимет у меня целый месяц. Пока он не кончится – ничего нельзя предпринять. Сев[312] что-то замолчал вдруг и Левин – тоже. Я пишу и тому и другому, но ответа нет. Верно Севу надоело возиться с моими поручениями. Но, тогда бы лучше было прямо сказать. Чего он тянет? Он и статью мою задерживает. А Софья Григорьевна написала письмо Ковалевскому[313] насчет рекомендации к Солдатенкову[314]? Письмо Ковалевского подействует. А у Солдатенкова Вы уже почти наверное надолго достанете занятий.
Как Ваше здоровье? Пишете? Нужно Вам Бибку[315] непременно <нрзб>! Я все пристаю к Вам – хотя и не знаю, помогают ли приставания. Но, Вам важно начать в столицах печататься. “Сын отечества” – газета распространенная. Разнесет Ваше имя по всей России.
Что служба Насти? Не слишком тяжела? Пишет ли она что-нибудь или все время отнимает работа в больнице? Я ее “Грозу” показывал в “Сыне Отечества”.
Не знаете ли Вы, где теперь Софья Григорьевна? Ее в Киеве нет. И наша Соня не приехала, хотя Вы писали, что она выезжает. А Petit уже в России?
Пишите в Киев на домашний адрес, т. е. Подол, С.<обственный> д.<ом>
Ваш ЛШ
30. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)
[Лето 1898]
[Цюрих – Петербург]
Фрагмент письма.
…до конца жизни и сошел с ума. Это значит: прав тот человек, который слушается своего инстинкта, как Толстой, а не выдуманных другими людьми хороших слов, как Нитше. Вам нужно и можно исправить свое прошлое. Поезжайте в Киев, закройте глаза на могилы, создайте себе прочное положение. У Вас все есть: нужна только энергия. Если Вы и ее найдете у себя – Вы спаслись. А идеалам – Вы достаточно отдали, слишком много. Пора подумать о действительности. Вы скажете, как Настя, что я проповедую “безнравственное” и простите мне на том основании, что я все же, по-вашему, “нравственный” человек. Так? Ну, тогда значит я даром писал письмо, все свои письма. Я так, наоборот, безнравственными считаю тех, кто учит отрицать действительность. Тем – главного недостает: инстинкта жизни. И они искупают страшной ценой этот недостаток. Вспомните Гамлета. Настя уже мне писала, что я жесток к Гамлету. Но разве это я жесток? Разве это я устраиваю Гамлетам трагедии? Не я, а Бог, если Бог есть. А мы не можем думать, что нет Бога и должны, значит, принять всю, целиком, действительность, которая нам говорит, что худшие трагедии уготовлены Гамлетам, самые позорные, самые мучительные, самые ужасные. Если хотите – Нитше это новый Гамлет. Мне трудно сказать, но грех утаить. Я нахожу, что Нитше заслужил свою участь. И он сам того же мнения. – Да, Вава, нужно, наконец, заговорить настоящим языком! Вот и Менделевич, тоже находит, что я смотрю “мрачно” на жизнь. Ему это простительно. Но Вы, Вава, Вы, которая провела всю свою жизнь во мраке, Вы должны понять меня – и не сердиться, а последовать моему совету. Бросьте, бросьте своих толстовцев. Все лучше, чем их “добро”. Если увидимся в Киеве – поговорим. А может суждено Вам прочесть мою статью о Н<итше> и Т<олстом>, если ее напечатают. Хоть нескладно, но все же написана…
Насчет типографии, кажется, уладится. Ловцкий[316] – Вы знаете его? – мой будущий родственник обещал уладить. Куда сдать книжку, мне все равно. Но я боюсь, как бы Вы с “советчиками” не попались в просак, сдав в такой магазин, из которого я никогда не увижу денег, если даже, как, кажется, и будет выручка, как напр<имер> у меня уже было с нашим киевским Иогансоном когда-то, когда я Греца[317] издавал.
А у Мопса[318] я бы писал – только не литературные обозрения, а передовицы; пошел бы на амплуа порядочного: дорогие моему сердцу “вопросы”, которые порядочный называет “проклятыми” – мнения присущие интеллигенции. О литературе нечего писать для “Ж. и И.”. А передовицы – готов. Нужно деньги зарабатывать! Будем товарищами по перу… Что предложит Вам Мопс делать в “Ж. и И.”? Редактировать приложения? Или тоже обязательно писать что-нибудь? Ему, конечно, сотрудники нужны. В “Ж. и И.” – хоть шаром покати. Т. ч. у Вас положение будет прочное. И Настю, быть может, пристроите. Не следует, не следует отказываться. С хлеба на квас Вы уже довольно перебивались. Теперь нужно окрепнуть.
Когда приеду в Киев – не знаю. Может, очень скоро, еще раньше Вас. Как странно будет нам встретиться. Я, верно, <нрзб> выходцем с того света представляюсь. “Кто-то пишет письма – из этого нужно заключить, что он живет” – так Вы обо мне, верно, рассуждаете. И вдруг – наглядное доказательство, что живет! Эх-ма, Вава!
Пишите поскорее. Я люблю и получать Ваши письма, и отвечать Вам, хотя ни Вы мне, ни я Вам ничего приятного никогда не сообщаем.
Ваш ЛШ
Насте напишу отдельно. Опять она запускает себя! Напечатали ее рассказы где-нибудь?
31. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)
[Июль 1898]
[Цюрих – Петербург]
Вверху первой страницы:
Не знаете ли, куда сдать на комиссию книгу, когда она будет окончена? В магазин “В.<естника> Европы”. Если спросят в типографии, какую цену на обложке ставить, скажите – 1 р 25 коп.
Дорогая Вава!
Сперва о “делах”, чтоб не забыть. Спасибо за Вашу аккуратность. Действительно – среди русских немногие могут с Вами сравниться. Но что за Corpus linguae[319] нашли Вы в корректуре? Или Вы только со слов Менделевича[320] говорите? Я очень внимательно прочел – и три раза. Неужто все-таки мог пропустить кое-что. Если очевидная ошибка – конечно можно исправить, не справляясь у меня. Затем: получила ли Настя из Супруновки деньги? Она не дождалась их – и, может теперь в Москве сидит без копейки. Я ей написал, но ведь она часто через 3 месяца отвечает. А рассказы, написанные ею приняты куда-нибудь? Вы их читали? Хороши они? Не забудьте ответить на эти вопросы.
А затем – прошлое письмо. Само собою – оно не шутки. Я вообще так не шучу, а особенно с Вами. Но, <3 слова нрзб> “невольное” признание в стиле Достоевского. Правда, “все” сказать не может никто. Но я лично стремлюсь по возможности признаваться “вольно”, не дожидаясь моментов и не прикрываясь масками. Повторяю – я говорю, конечно, относительно. И я человек – как все, следовательно принужден обо многом молчать; но все же полагаю, что можно о многом и рассказать. И то, что я Вам писал – вовсе не следует скрывать. Только, я совсем не думал, что оно может и дальше производить столь тягостное впечатление. И сейчас я полагаю, что доля эффекта должна быть на этот раз отнесена не на счет моего письма, а Вашего настроения. Вегетарианство, по-видимому, оказывается для Вас более вредным, чем Вы сами полагаете. Вы больны – это я почувствовал бы и без Вашей приписки. Нельзя так, Вава! Вам очень не везет. Вы попадаете постоянно в кружки людей, которые дают Вам дурные советы. Может Толстому и полезно не есть мяса – но не Вам, конечно.
А что до “любви”, то разве Вы ее спасете своим вегетарианством? Нет, и тысячу раз нет. Не таким путем спасают веру. Это я и говорил Вам в прошлом письме. Если б, пишете Вы, Бог приказал Вам убить Исаака Вы не сделали бы этого! Нет, ошибаетесь, Вы не только бы сделали – а были бы несказанно рады тому. Что значат несколько лет жизни на земле, если есть Бог? И что значит наша “любовь” в сравнении с Богом? Ведь Бог – это высшая мудрость, высшая любовь; он всесилен и всемогущ – так разве несколько часов, дней, лет страданий страшны для того, кто