[381], который изумляется его таланту.
Я торжествую – ведь первая почуяла, что он гений, а не “помешательство”. Занимаюсь с Колей литературой. К петербургской жизни подхожу исподволь, недоверчиво, холодно и отчужденно. Мечтаю о холмике на очень высокой горе: справа вершина с вечным снегом, слева – пропасть, да такая, чтобы и признака дна не было.
Поклон тем, кто не забыл скитальца.
Жду письма. Слышишь, Нилок.
Твоя В. Мирович
Приписки на полях:
Этот Липпольд пишет музыку на мои стихотворения. Вот и все.
Пишу оперу для Липпольда под заглавием Майя. Сюжет и заглавие мои. Музыка, конечно, его. Треть дохода с оперы моя. Поставлена может быть через год.
13. 8 октября 1898
Санкт-Петербург – Киев
Дорогой Нилок!
Письмо твое получила третьего дня, но люди, дела, заботы и впечатления помешали собраться ответить в тот же день и вчера. Сегодня я устала от фельетона, от чтения газет и ходьбы по городу, чувствую себя в праве ничего не делать, рада, что я одна и рада приливу желания поболтать с вами обо всем. Прежде всего, несколько слов по поводу твоего письма. Для такой глухой провинции, каков Киев (глуше Воронежа) это чрезвычайно оживленное письмо. И я рада, что это так. Что может быть хуже, чем сон духа. Но о себе скажу, что меня в библиотечную комиссию не тянет – книжное дело далекое от жизни, хотя, конечно, необходимое и интересное. Мне хотелось бы или обнять жизнь так тесно и крепко, чтобы сердце перестало биться в ее объятиях от боли за нее и любви от ней. Или жить далеко и высоко в келье с незажженной лампадою, пред неведомой святынею. А так, как я не умею устраивать для себя ни того, ни другого, то пока что собираюсь писать маленькие фельетоны в Русь – та же комиссия.
Главным жизненным импульсом остаются при этом деньги. Их нет и следующий месяц надвигается на душу с наглой и саркастической усмешкой, протягивая счет: 10, 5, 15, 20 и т. д. – в то время, как в кармане нет ничего и даже то, на что я не решалась в течение шести лет сделать – у Макса Бродского занято 75 руб. ищешь работу – получаешь обещания, приходишь домой и строчишь фельетоны вместо Ай и теней прошлого.
Как жаль Таличку! Отчего же она не устроилась так, как проектировала весной: уроки декламации, воскресная школа, языки. Она так молода, ей можно еще спокойно поучиться и пожить жизнью цветка года два. А Ланге тоже жаль. Бывает так – с первой встречи с человеком, он западет в душу и займет в ней, хоть небольшое, но определенное место. Так было у меня с Ланге. Я поджидала его здесь, мне хотелось послушать, как он говорит, и походить с ним по Петербургу. Его обручальное кольцо и таинственная жена не смущают. Мне, чем женатее, тем лучше – и при этом жены могут спать спокойно, как будто отпустили мужа погулять с доброй няней или с двенадцатилетней девочкой.
Что будешь слышать о Ланге, напиши. Что касается до волны петербургских знакомых, она пока та же, что и весной. С Меньшиковым вижусь довольно часто, но тон нашего знакомства меня уже смущает – слишком интимно. Гайдебуров также назначает мне частые аудиенции с обедом, с музыкой и стихотворениями, длинные тет-а-тет, которые хороши тем, что он играет Шумана, как бог музыки и меланхолий. Кроме того, он тонко понимает стихотворения. Вчера я не заметила, как прошла такая аудиенция, длившаяся 4 часа. А это уже много! Затем, к соблазну дворника и жильцов, он провожал меня в карете в мой закоулок. И я прихожу после музыки, после разговоров о лотосах и звездах в комнату, где мне подают горох с луком, а на стенах шевелятся массивные тараканы. И иногда я думаю, как это случилось, что я человек, а не нота какого-нибудь оркестра, не снежинка, растаявшая в воздухе.
Приписки на полях:
Николая решила оставить в Петербурге – нашелся великолепный учитель.
Костю милого хорошего и тебя крепко целую. Привет всем, кто не забыл меня.
Целую беленький хохолок А-ай, розовый носик Лены, голубые глазки Нины и всю мордочку Женечки.
14. 9 октября 1898
Санкт-Петербург – Киев
I
Ты хочешь, милый друг, стихов —
Они цветут в душе, как розы,
Но воплотить их – нету слов,
Как рассказать нездешней грезы.
Туманный образ, что обнял
Меня всецело, безраздельно
И право жизнью жить отнял
И истомил меня смертельно.
II
Я с ним родилась, им живу,
И сердцу жаль порой до боли
Цветов, которые я рву,
Губя расцвет их поневоле.
Вливая тонкий, жгучий яд
В дыханье тех, что не сорвала,
Чей полный смерти аромат
Так часто прежде я вдыхала
Я говорю о тех сердцах,
Какие бились мною сладко.
Далеких, милых дней тетрадь,
В еще не высохших слезах
Твое письмо мне приоткрыло…
…А ты за что меня любила?
III
Мне больно, милая, не стою
Я этой нежности живой,
С моею, жаждущей покоя
И одиночества душой.
Мне снятся сонные громады
Вершин их вечные снега,
Над ними звезды, как лампады,
Под ними – моря берега.
И там, где грозное ущелье
Таится в дальних высотах,
Давно поставила я келью
В моих мечтаниях и снах.
IV
Я над письмом твоим в печали
Сижу до полночи глухой.
Дневные звуки отзвучали
Давно над спящею землей.
Соседи спят. Дыханье их
По дому шорохом несется,
Как будто мирных домовых
Неясный топот раздается.
V
В душе, как звучная струна
Дрожат прошедшего мгновенья.
О, как я прошлому верна!
Как целы все его виденья.
Твой образ светлый, молодой,
И неподкупный, и суровый,
Прямолинейный и простой
На рубеже той “правды новой”,
Что душу к подвигам звала
Встает в пленительном сияньи.
Душа притихла, замерла
В немом и скорбном обожаньи.
VI
Маяк, который светит в нас,
Как высшей правды отраженье,
Горит не вечно. Он погас.
Но сила старого горенья
Сквозь годы тусклые прошла
Лучом таинственно прекрасным,
И красоты звезду зажгла
Во мраке скучном и ненастном.
VII
О, как я рада! Ты со мной.
Сейчас мне страшно, страшно было —
В той церкви синий дым кадила
И гроб, закрытый пеленой.
В гробу безгласно неподвижный
Двойник усопший мой лежит,
И нет ничьей руки любимой
Поправить волосы. Висит
Вдоль бледных щек его небритых
Волос рассыпанная прядь…
Но ты пришла. Склонилась низко,
Решилась ласково принять
Тяжелой пряди тень немую —
И были мертвые уста
Живому рады поцелую,
Как рада солнцу темнота.
VIII
Меня бессонница томит.
Ты знаешь ночи роковые:
Пустыней жизнь вокруг молчит,
Все чувства мрачные, нагие.
Как Езеклиев мир костей
По сердцу бродят терпеливо.
И нет иллюзий, нет страстей,
И беспощадно все правдиво.
VIII (так!)
Плывут созвездья в темноте,
Моря к утесам нежно льнут.
Друзья, влюбленные, подруги —
Они в конвертах чувства шлют.
Их речь бумажная нежна —
Они соскучились, тоскуют,
Желают, верят, ждут, целуют…
Но дни идут – и я одна.
IX
Одна… Как странно – я одна.
И как со мной случилось это,
Что я, как беглая комета
В союзы звезд не включена.
Что у груди моей застывшей
Живое сердце не стучит,
Что в ночь с волнением не спешит
Ко мне никто, весь мир забывши
И к изголовью моему
С мольбой любви не припадает
И с глаз бессонных не сгоняет
Тоски томительную тьму.
X
Один лишь был на свете Некто…
Но он ушел… не захотел…
И заблудившейся комете
Блуждать без сроку Бог велел.
Миры чужие озаряя
На миг сияньем роковым,
Годины бедствий предвещая
Холодным пламенем своим.
. . . . . . .
Затем – ко сну пора идти.
Ответа жду, люблю, жалею.
Люблю, жалею, как умею.
Письмо окончено. Прости.
Вава
15. [Санкт-Петербург – Киев]
Дорогой Нилок!
Грустно, что у вас в милом Киеве может быть непогода на душе. Поля в твоей лихорадке оставила ли тебя. Напиши что-нибудь о детях – какой-нибудь исторический анекдот, говорящий о их гениальности (не гениальных детей нет), или про их глупости. Какие слова говорит Ай? Нина начинает читать или петь? Перестала ли Лёка превращаться в соляной столб воплощенного упрямства, и все такой же плакса Женька или нет, и поумнел ли он. Как хотелось бы посидеть с ними вечером!
В твой приезд в Петербург не могу уверовать, пока не увижу тебя в своей комнате. Впрочем, если бы ты достала билет – тогда это было бы осуществимо. Остановилась бы у меня, за обед платила бы 30 копеек в день и копеек 30 тратила бы на конки. Все остальное тебе ничего не стоило бы. Думаю, что в январе я буду здесь.
Меньшиков так описал мне Ямполь и другие геологии, что пропала охота ехать – говорит: сплошное ханжество, самодовольство или жесточайший разлад.
Касательно моих стихотворений должна со смущением добавить и разъяснить, что все-таки это не письмо, а, так сказать, “перл создания”, т. е., вещь преувеличенная и сгущенная. На самом деле, все проще и разнообразнее, и, кажется, я не похожа на инокиню. Отчего Таля ни словечка не пишет? И выйдет ли, наконец, этот злополучный Собор? Макс зовет меня в Киев – предполагает взять Ж. и Ис. Но это еще не наверное.