общество, и распоряжается ею тоже общество. Это не значит, что ни у кого нет ничего своего. Просто условия пользования и распоряжения собственностью в большей степени определяет коллектив, частью которого является индивид, нежели сам индивид.
Разумеется, это касается только тех вопросов, которые интересуют общество. Дикарь, живущий в одном из обществ Юга, не спрашивает у совета племени или у вождя разрешения на то, чтобы взять топор или лук со стрелами. Но когда дело касается дома или поля — все меняется. Без разрешения всех заинтересованных лиц человек ничего тут делать не может.
Общество такого типа считает себя вправе вмешиваться в личные дела (и прежде всего в дела, касающиеся собственности) настолько, насколько этого требует общественный интерес. В таком обществе передел имущества, реквизиции имущества, дележка и т. п. — норма жизни.
Такой способ ведения дел прямо следует из сути первой этической системы. Ее основной принцип — "как все, так и я". Подражание другим вменяется в обязанность каждому. Разумеется, владение и распоряжение вещами является исключительно важной формой поведения, и никакая оригинальность здесь недопустима. Частное владение собственностью просто не нужно, поскольку не существует "частных отношений" между людьми — а следовательно, нет и товарно-денежных отношений (которые предполагают частное право и многое другое). Торговля, как правило, сводится к обмену, — причем обмену, контролируемому обществом и не ориентированному на частную прибыль. Понятно, что никаких денег в западном смысле слова там нет и быть не может (хотя могут быть какие-то "заменители товара" — не столько деньги, сколько знаки, обозначающие отсутствующую вещь). Разумеется, современные общества Юга отлично знают, что такое доллары и марки, но воспринимают их опять же по-своему — как "ценные вещи".
Это состояние общества и называется у Маркса (довольно точно) "первобытным коммунизмом". Конечно, подобный порядок ведения дел в чистом виде — далекое прошлое. Современные общества, основанные на первой этической системе, адаптировались к новым условиям и успешно мимикрируют под «нормальные» (то есть западного типа) общества, формально признающие частную собственность и право свободного распоряжения ею. Но реальная ситуация внутри таких сообществ далека от официально декларируемой. Вождь и старейшины (неважно, как они теперь именуются) по-прежнему могут отобрать имущество у кого угодно, отдать его другому человеку, а также активно вмешиваться в то, каким образом человек пользуется «своим» имуществом.
"Азиатский способ производства" был и остается чем-то малопонятным не только для марксистов, но и для любой экономической теории. Причиной этого недопонимания является то обстоятельство, что на Востоке право на пользование собственностью и право на распоряжение ею различаются.
Восточные общества построены на общественном пользовании частной собственностью. Это значит, что частная собственность там существует открыто и право на нее всеми признается. Человек там вправе купить, отдать или продать собственность, и это является нормальным. Общество (и государство), однако, считают себя вправе вмешиваться в процесс использования этой собственности — причем в основном ради ограничения возможностей этого использования.
Это прямо вытекает из сути второй этической системы. Человек на Востоке более свободен, чем на Юге. Его не могут принудить отдать что-то, ему принадлежащее, или заставить его взять то, чего он брать не хочет.[86] Это создает возможность возникновения частной собственности. Более того, государство начинает охранять частную собственность и даже усматривает в этом одну из главных своих задач. Но государство и общество считают возможным решать, что человек вправе делать со своей собственностью, а что не вправе — и границы допустимого все время сужаются.
Это тоже не удивительно. Поскольку восточная этика не признает принципа невмешательства в частную жизнь других людей (все должны взаимно ограничивать друг друга), то и в вопросах распоряжения собственностью имеют место те же самые ограничения.
Это приводит к отсутствию на классическом Востоке такого явления, как хозяйственная инициатива, на котором стоит западная экономика. Владельцы мануфактур, фабрик и мастерских вынуждены заниматься традиционными производствами, опутанные многочисленными гласными и негласными запретами на те или иные действия. Цветет пышным цветом торговля, купцы богатеют, развозя товары в дальние края — но не существует понятия инвестиции. Основной и наиболее престижный вид крупной собственности — земельная, а наиболее почтенное занятие — сельское хозяйство, опять же ведущееся по традиционным рецептам. И так далее.
С другой стороны, в восточной хозяйственной практике есть и позитивные стороны. Прежде всего, экономика, хотя и находится в руках частных лиц, в то же время управляема. Это управление, связанное, как правило, с деятельностью государства, оказывается временами весьма эффективным. Грубо говоря, государство может составить нечто вроде плана (пусть даже косвенного, состоящего из ограничений) и "спустить его вниз", на выполнение. Но выполнять этот план (точнее, следовать этому плану) будут частные лица.
Именно эти свойства восточной экономической модели легли в основу нынешнего экономического возрождения ряда восточных культур, особенно на Дальнем Востоке. Разумеется, этого не произошло бы, не попади эти культуры раньше в ситуацию затяжного кризиса, когда все старые нормы жизни были подвергнуты сомнению, а сложившиеся формы хозяйствования разрушены. Следствием этого было резкое расширение списка разрешенных моделей поведения. Это позволило допустить широкомасштабные заимствования ряда западных практик и вообще легализовать многие виды деятельности, ранее осуждаемые обществом. С другой стороны, возможность управлять частной экономикой со стороны государства осталась, и позволила избежать многих неприятностей, которые "по логике вещей" обязательно должны были бы иметь место. Это влияние государства на экономическую активность частных лиц можно назвать "отрицательным планированием", поскольку оно выражалось не в виде директив, а в виде рекомендаций отрицательного характера. Например, в послевоенной Японии негласное осуждение тех, кто покупает и использует импортные товары, сыграло очень большую роль в экономическом возрождении страны, точно так же, как и негласное осуждение использования устаревших технологий (пусть даже экономически выгодных).
Этот последний пример выглядит парадоксально: именно восточная этика всегда приводила к использованию устаревших технологий. Но модернизированный Восток, осознавший, что он будет вынужден существовать в рамках Нового Мирового Порядка и смирившийся с этим фактом (то есть учитывающий доминирование логики Запада[87] в современном мире), может начать использовать свои свойства нетривиальным образом, — разрешив заимствование западных форм поведения (как источник новшеств), но пропуская их через свой этический фильтр. Это касается не только экономического поведения, но ярче всего проявляется именно в экономике. Разумеется, это означает принципиальную несамостоятельность нового Востока, его зависимость от логики западной цивилизации и созданных ею структур.[88]
Как известно, на Западе за частными лицами признается как право пользования собственностью, так и право частного распоряжения ею — вне зависимости от каких бы то ни было ограничений со стороны общества. Неэтичным считается, наоборот, вмешательство в чужие дела вообще, и в пользование собственностью — особенно. С точки зрения западного человека, то, что он делает со своими вещами — это его глубоко личное дело, принципиально не подлежащее вмешательству или хотя бы даже интересу извне. Во всех случаях, когда такое вмешательство все же необходимо,[89] оно переживается как нарушение этических норм.[90]
В западном мышлении обе стороны понятия собственности сливаются в нечто единое. Поэтому западные идеологи видят на Юге отсутствие частной собственности (и в этом они правы), а на Востоке — частичную, ограниченную частную собственность (и это тоже правильно, хотя они обращают мало внимания на то, в чем и как она ограничена). Соответственно, они понимают историю экономических формаций как постепенной процесс «приватизации» собственности, причем «первобытное» состояние они считают исходным, «восточное» — переходным этапом (правда, крайне затянувшимся), а себя — венцом и итогом всего процесса. Поскольку, кроме того, на Западе часто смешивают Юг и Восток, некоторые западные философы настаивают даже на двузначной оппозиции типа "закрытое общество (Юг + Восток) / открытое общество (Запад)".
Критики западного общества (в основном западные), отвергая подобные схемы, часто впадают в противоположную крайность — а именно, начинают отрицать само существование частной собственности на Западе, указывая, что большая часть собственности принадлежит не отдельным людям, а корпорациям и государству. На самом деле это ничего не меняет в самом понятии частной собственности — это просто ее разновидности. Более того, процесс постепенной приватизации захватывает сейчас даже то, что раньше не могло быть предметом собственности. Например, сейчас начинают говорить о рынке прав — в том числе и гражданских прав, а также и о многом другом, что еще недавно было немыслимым.