первой же плотвички тебя от реки за уши не оттащишь.
— Сомневаюсь, — сказал Вострецов.
Несмотря на все старания Станового, его пухлое лицо было недовольным. Новенькая рыбацкая амуниция сидела на нем, как на корове седло, и Дмитрий Алексеевич выглядел в ней, как обряженный бездарным декоратором манекен в витрине спортивного магазина.
— Не сомневайся! — крикнул в ответ Становой уже из кустов. — Я бы с тобой поспорил на сто баксов, но это будет чистый грабеж.
Дмитрий Алексеевич саркастически покивал головой в ответ, но этого уже никто не видел. Он подошел к самой воде и, засунув руки глубоко в карманы своего жесткого брезентового дождевика, стал наблюдать за снующими над светлым песчаным дном мальками. Вода была желтовато-коричневой, как обычно в равнинных реках; мимо проплыл, растопырив черные надкрылья, дохлый жук. Влажный воздух пах зеленью, ивовой корой, илом и пыльцой полевых растений. Откуда-то прилетела чайка, спикировала к самой воде, раздался всплеск, и чайка взмыла вверх, унося в клюве живой трепещущий кусочек — выхваченную из мутной воды рыбу. Вострецов стоял, чувствуя, как покой помимо его воли проникает в душу. Он не хотел этого покоя, отталкивался от него изо всех сил и, чтобы разрушить чары, расстегнул дождевик, вынул из кармана сигареты, закурил и еще раз сплюнул в воду.
Стало немного легче. Река снова превратилась в то, чем была на самом деле, то есть в обыкновенную массу мутной воды, бесцельно текущей под уклон. Чайка просто охотилась, добывая себе пропитание, гадила на лету и, наверное, жутко воняла рыбой; что же до ивовых кустов, стеной обступавших этот песчаный пятачок с трех сторон, то они имели право на существование лишь в качестве сырья для плетения кошелок да еще, пожалуй, укромного местечка, где можно было без особого комфорта, но зато и без помех, справить нужду.
Удодыч уже надул лодку и теперь расставлял на лугу легкий складной столик с алюминиевыми ножками. Большая картонная коробка из-под телевизора, доверху набитая едой и посудой, стояла рядом. Из-под скатерти, которой она была накрыта, заманчиво выглядывали горлышки бутылок. Дрова для костра, закопченный котелок с круглым дном и железная тренога с крюком для подвешивания котелка кучкой лежали поодаль, рядом с черным пятном старого кострища. Четыре или пять телескопических удочек в полиэтиленовых чехлах были прислонены к переднему крылу «лендровера». Становой наугад выбрал две, нашел блестящую железную коробочку с червями, положил ее в карман штормовки и двинулся обратно. Проходя мимо Удодыча, который от самой Москвы старательно разыгрывал роль идеального холуя, то есть молчал, Максим Юрьевич остановился и переложил удочки из правой руки в левую.
— В общем, сделаешь, как договорились, — сказал он.
Удодыч неопределенно дернул плечом, взял из коробки скатерть, встряхнул ее в воздухе, расправляя, и положил на стол. Становой нахмурился, глядя в его широкую спину.
— Не понял, — сказал он строго. — И что должна означать сия пантомима?
Удодыч нехотя разогнулся и повернулся к Становому лицом, расправив мощные плечи.
— Извини, Юрьич, — сказал Удодыч. — Ничего не выйдет.
Становой высоко задрал правую бровь, отчего его лицо приобрело выражение комического удивления, и сдержанно улыбнулся одними губами.
— Поясни, — потребовал он, — Что значит — не выйдет? Ты решил соскочить или у тебя сегодня просто живот болит?
— Поговорить надо, Максим Юрьич, — сказал Удодыч.
Становой обратил внимание на то, что он не заикается, а это означало, что никакими шутками тут не пахнет.
— Поговорить можно, — сказал он медленно. — Но тебе не кажется, что ты выбрал не самое подходящее время для разговора?
— А по-моему, самое подходящее, — возразил прапорщик Нефедов. — Что-то я тебя, командир, не пойму. Ты зачем меня в Рязань отправил? Говорил ведь я тебе, что инженер этот липовый.
— Ах, вот ты о чем… Ну, говорил. Ты говорил, что липовый, он говорил, что не липовый… Согласись, это нужно было проверить. Вот теперь мы это проверили, и я вижу, что ты был прав.
— И ради этого мне обязательно было светиться? Двое свидетелей, не считая девчонки! Хороша проверка, ничего не скажешь!
— Ты хочешь сказать, что в этом виноват я? Это я оставил свидетелей?
— А что я должен был делать? Открыть пальбу в двух шагах от ментовки? Или передушить их всех голыми руками?
Становой полез в карман. Удодыч напрягся, но Максим Юрьевич вынул из кармана пачку сигарет и зажигалку.
— Не понимаю, — сказал он, закуривая, — какая муха тебя укусила? Почему это нужно обсуждать именно сейчас? Ты что, пытаешься намекнуть, что я тебя подставил?
— Это ты сказал, а не я, — заметил Удодыч. — Прости, Максим Юрьевич, но именно так оно и выглядит. Может, я и ошибаюсь, может, это и впрямь была случайность. Понимаю, каждый из нас делает свою работу. Ты головой работаешь, а я — руками. А только плоха та голова, которая свои руки почем зря в мясорубку пихает. Я для тебя пять лет каштаны из огня таскаю, а ты меня подставляешь, как последнего лоха. Хорошо это?
— Ты ошибаешься, Феофил Немвродович, — мягко произнес Становой.
— А ты докажи! — угрюмо потребовал Удодыч. — Все, что мы с тобой за пять лет наворотили, моими руками сделано, а ты вроде чистенький. Хорошо это?
Он смотрел исподлобья, с вызовом. Становой заметил, что он слегка сгорбился, опустив вперед мощные плечи, как бык, готовый броситься на тореадора, и весело рассмеялся.
— Ах, вот ты о чем! Знаешь, Феофил Немвродович, ты тут наговорил чепухи, за которую тебе потом обязательно станет стыдно. Но я понимаю твое состояние, да и спорить с тобой мне недосуг. Наш Дмитрий Алексеевич, наверное, уже заждался. Нехорошо заставлять ждать такого важного начальника, как ты полагаешь? Ладно, будь по-твоему. Давай ствол.
— Своего, что ли, нет? — набычился Удодыч.
— Я на рыбалку приехал, — мягко напомнил Становой, — а не на охоту.
— А я?
— А ты — на охоту. Да что с тобой сегодня? Ты что, меня боишься? Тогда начинай с меня, и дело с концом! Мы что же, до вечера будем стоять здесь и спорить?
Удодыч с крайне недовольным выражением лица полез за пазуху и вынул пистолет. На мгновение его рука замерла, будто в нерешительности. Глаза Станового опасно сузились, но в следующую секунду Удодыч подбросил пистолет в воздух, ловко поймал его за ствол и рукояткой вперед протянул командиру.
Максим Юрьевич взял пистолет, предусмотрительно повернулся спиной к прибрежным кустам, проверил обойму, дослал в ствол патрон и опустил пистолет в карман штормовки.
— На стол накрывай, умник, — с легким оттенком презрения бросил он. — Пускай человек хотя бы сто граммов выпьет напоследок.
Удодыч опять недовольно дернул плечом, давая понять, что ему такие нежности кажутся излишними. С Вострецовым он никогда не пересекался, для него Дмитрий Алексеевич был просто захребетником, кабинетным чинушей, шлепнуть которого сам бог велел. Но, в конце концов, ему-то что за дело? Это был приятель Станового, и решение по его поводу принял Становой, и сам же собрался это решение выполнить… А как именно он станет его выполнять — его личное дело, Удодыч в него лезть не собирался.
Максим Юрьевич снова продрался сквозь кусты, спрыгнул с обрывчика и дружески похлопал по плечу Дмитрия Алексеевича, который по-прежнему стоял у самой воды, ссутулив плечи и засунув руки в карманы дождевика. На мокром песке у его ног дымился выплюнутый окурок с изжеванным фильтром.
— И давно ты начал курить? Наживка куда-то запропастилась, насилу нашел, — объяснил Максим Юрьевич свое слишком длительное отсутствие.
Вострецов равнодушно пожал брезентовыми плечами. Ему было все равно, стоять на берегу с удочкой или без оной; скорее всего, он вообще предпочел бы находиться не здесь, а дома, в теплом клозете, с кроссвордом на коленях.
Максим Юрьевич сноровисто размотал удочки, наживил на оба крючка по червяку и показал Вострецову, как забрасывать наживку. Грузила булькнули, уйдя в спокойную воду. Течение лениво потащило поплавки вправо, норовя прибить их к берегу, но вскоре они попали в полосу стоячей воды за выступом берега и остановились, тихонько покачиваясь.
— Ну вот, — сказал Становой и посмотрел на часы. — У нас еще есть время слегка перекусить, нормальный клев начнется не раньше, чем через полчаса. Проголодался, толстяк? Аида, Нефедов там уже организовал скатерть-самобранку.
— Скатерть-саможранку, — буркнул Вострецов, и Становой как-то вдруг припомнил, что в старших классах средней школы Димка Вострецов слыл острословом — не остроумцем, а вот именно острословом, мастером переиначивать всем известные слова и выражения на новый, смешной лад.
Это воспоминание больно кольнуло его в самую душу и застряло там, как заноза. Перед глазами замелькали цветные картинки далекой юности, будто вырванные из старого семейного альбома фотографии. Одни картинки были смешными, другие — не очень, некоторые вызывали умиление, иные — неловкость, но все они оставляли после себя ощущение щемящей тоски по тому, что ушло и больше никогда не вернется. Становой повернул голову и посмотрел на Вострецова. Нелепый брезентовый плащ, дурацкая камуфляжная шляпа, смешные своей ненужностью болотные сапоги, одутловатое лицо с вечным выражением начальственного недовольства, — все это просто оболочка, скорлупа, внутри которой скрывался веселый пятнадцатилетний пацан, полузадушенный тоскливой рутиной, но все еще живой.
«Прошлого нет, — сказал себе Максим Становой. — Плывущая по течению гнилая коряга никогда не даст побеги, скатившийся с горы камень не способен сам, без посторонней помощи, вернуться на вершину. Кем бы ни был этот человек двадцать лет назад, он стал обыкновенным куском дерьма. Его роль в скучном спектакле жизни уже сыграна, осталась последняя реплика, и вряд ли он сумеет сказать что-то значительное или хотя бы умное до того, как опустится занавес. Скорее всего, это будет какая-нибудь банальность, риторический вопрос наподобие: „Ты с ума сошел?“. И последн