Несколько полуголых жрецов в роскошных головных уборах подскочили к внезапно появившемуся из ничего чужаку, раздели его и связали. Растянули несчастного Игорька на пахнущем кровью и блевотиной покатом деревянном столе. Монотонно запели незнакомый Игорьку гимн. Вспороли ему живот обсидиановым ножом и неловко вырезали сердце. Положили дымящееся сердце на жертвенный алтарь – каменную человеческую фигуру, пристально смотрящую в сторону, с подносом для сердец на животе.
– Как все это странно и жутко, – подумал Игорек и умер.
Когда на следующий день в подвал спустился Мишенька, зал был как всегда пуст.
Приключения Мишеньки в подземелье к счастью не получили подобного трагического завершения. Наоборот, Мишенька в конце своего посещения зала испытал нечто вроде катарсиса.
Он бродил по освещенному магическим сиреневым светом залу минут пять, и ничего не происходило. Хотел было уже вернуться на проходную и заварить чай.
Неожиданно оказался на бескрайнем поле, заросшем неизвестными ему цветами. Белыми, розовыми, красными и фиолетовыми. Запах их был похож на запах левкоев.
– Браво, браво, – неизвестно кому сказал Мишенька и сел прямо на цветы.
Зал ответил на это появлением двух пожилых женщин, шагающих по цветочному полю на ходулях. Мишенька узнал умершую год назад бабушку и ее сестру, вспомнил вкус пирогов с яйцами и капустой, которые они пекли к семейным торжествам. Сердце его сжалось и заболело от тоски. Негромко, прерывистым голосом позвал их, но они не откликнулись на его зов. Встал и побежал к ним. Но угнаться за ними так и не смог, потерял дыхание и упал. Отдышался, проклиная так и не вылеченную советскими врачами бронхиальную астму, встал, вытер слезы… и только тогда заметил, что цветочное поле исчезло, и что стоит он на бетонном перроне. Ждет поезда. И смотрит на неизвестный ему урбанистический ландшафт европейского города.
Вместе с ним на перроне ожидали поезда другие люди. Все они почему-то были глубокими стариками. Лысыми, сгорбленными, уродливыми, с слуховыми аппаратами в огромных ушах. Некоторые опирались скрюченными подагрическими руками на трости, другие – на костыли. Все старики, и болезненно худые и толстые, обрюзгшие, пялились на стоящую тут же полуголую девицу, рыжую, в шикарной шляпе и с глубоким декольте, не скрывающем роскошную грудь.
– Что тут такое, смотрины? – спросил Мишенька стоящего рядом с ним старика в голубом костюме. Брюки его держали выглядывающие из-под пиджака розовые подтяжки. Старик потянул за подтяжки, хлопнул ими, а затем презрительно посмотрел на Мишеньку, закашлялся, харкнул на рельсы и показал толстым указательным пальцем на подъезжающий поезд.
– Вам туда, вам тут не место. Уезжайте, уезжайте скорее. Если он вас увидит, пощады не ждите.
– О ком вы говорите?
Тут старик скорчил ужасную гримасу и громко обратился к остальным старикам на перроне: «Ха-ха, молодой человек из мира рептилий не знает, кто “он". Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное? Какая наивность, доходящая до наглости и пренебрежения законами нашего отечества! Чему их там учат, в их так называемых школах? Сбрасывать кожу? Позор, позор и бледная немощь».
Остальные старики на перроне перестали пялиться на полуобнаженную девицу и уставились на Мишеньку. Возмущенно трясли головами, кашляли и шумно харкали на рельсы.
Подошел поезд. Мишенька быстро вошел в вагон. Никто из стариков за ним не последовал. Девица тоже осталась на перроне. На прощание она помахала Мишеньке пластмассовой ручкой с зелеными ногтями на розовых пальцах. Только теперь Мишенька догадался, что она была не живым человеком, а манекеном-автоматом. Поезд тронулся.
Вагон, в котором ехал Мишенька, был почти пустым. На другом его конце компания примитивных роботов, сделанных каким-то умельцем из старинной кухонной утвари, резалась в дурака. Роботы на появление Мишеньки никак не реагировали.
Мишенька уселся на мягкое, удобное сиденье. Смотрел в окно. Всегда это любил.
– Нам тут не место. Почему? Что-то мы всегда делаем не так. Всегда… Из мира рептилий… Похоже.
Поезд остановился. Двери открылись автоматически.
В вагон ввалилась толпа, состоящая из женщин среднего возраста. Круглолицые, простоволосые, почти без бровей… полные, худые, грудастые, плоские… они мгновенно заполнили вагон своими телами. Мишеньку они прижали к стене вагона так, что он не мог двинуться… не мог и рта раскрыть. А вопящих роботов безжалостно выкинули в окошко. Мишенька видел, как они падали на гравий и разлетались на части.
От женщин несло дешевыми духами, луком, вареным картофелем и потом.
На следующей остановке – о чудо – все они из вагона вышли. Оставив после себя только запахи, духоту и отвращение к жизни в душе мизантропа.
А Мишенька мгновенно перенесся из своего вагона то ли в сарай, то ли в средневековый крестьянский дом где-то в Шотландии или Дании. Протер глаза, поморгал, пощипал себя за подбородок.
Видение не пропадало…
В средних размеров комнате под дырявой покатой крышей танцевали мужчины и женщины, одетые в короткие рубахи без рукавов. Музицировал сам дьявол. С рогами и копытами. В короне. Бешено дудел в свою волынку. Мордой он почему-то напоминал императора Нерона. Перед дьяволом стоял комод, очевидно выполняющий функцию алтаря. На нем лежали мертвые грудные дети, листья и плоды белладонны, сушеные мухоморы и какие-то подозрительные кости.
Освещали комнату черные свечи, находящиеся в руках у покойников, лежащих в поставленных вертикально гробах. На поперечных балках крыши висели повешенные. С горящими свечками в руках. На алтаре горела толстая синяя свеча в форме мужского полового органа.
Особенно рьяно отплясывали: дед с огромной бородой, явно страдающий приапизмом, его блондинистая подруга лет сорока, смахивающая на Аниту Экберг, старая ведьма с открытой черной грудью, прыгающей как два мячика, и ее партнер – болезненно худой лекарь в кипе. Из-под его рубашки вылезал длинный темный хвост.
Все четверо перестали танцевать, когда увидели неожиданно появившегося перед ними Мишеньку. Обступили его, обмениваясь удивленными взглядами и восклицаниями. Остальные продолжили пляски.
Для начала они, хохоча, сорвали с Мишенки одежду. Потом закрутили его как юлу. Дождались, когда он придет в себя, расцеловали и помазали ему плечи, лоб и губы какой-то зловонной мазью. После чего подвели к дьяволу и жестами объяснили, что он должен поцеловать нечистого в анус.
Дьявол поднял и раздвинул свои ослиные ноги. Гениталии его были похожи на гениталии коня.
Мишенька не хотел целовать его густо заросшую черной шерстью красную дырку. Упирался как баран. Тогда все четверо завернули ему за спину руки. Особенно старался дед-приап. Ведьма впилась Мишеньке в мошонку своими длинными нечистыми ногтями. Лекарь истово читал заклинания и тряс хвостом. Блондинка-экберг щекотала Мишеньке своими длинными волосами низ живота и промежность.
Дед подвел голову Мишеньки к заду дьявола. Затем толкнул его коленом и Мишенька ткнулся-таки губами туда, куда хотели его мучители.
И тут же все вокруг Мишеньки изменилось.
Затихла дьявольская волынка. Исчезли ужасная комната и ее обитатели.
Голый Мишенька стоял один на вершине высокой дюны в пустыне и, запрокинув голову, смотрел на небо.
Звезды маняще мерцали в глубине бесконечной вселенной.
Спиральные галактики медленно вращались и разбрасывали вокруг себя светящийся пух.
В середине Млечного пути парила величественная Черная дыра, напомнившая Мишеньке анус дьявола.
Оргия
Перед тем как уволиться со склада типографских машин, я еще раз посетил подземелье. Не смог отказать себе в этом удовольствии. Что из этого вышло – судите сами.
Открыл люк и спустился по винтовой лестнице. Без приключений.
Включил свет.
В зале было тихо. Пусто. Одиноко. Тоска…
Вроде как ты пришел в театр, а там – никого, ни в коридорах, ни в зале, ни на сцене. И ты стоишь один, теребишь ненужную программку, гладишь подушечками пальцев велюровую обивку кресла, грустно смотришь на пустую сцену и мечтаешь о пышных декорациях, головокружительных коллизиях и оркестре, играющем веселую музыку. Но нет, тишина колет тебе барабанные перепонки, пустота сосет под ложечкой, мечты о театральных радостях постепенно испаряются, и ты понимаешь, что это конец. Конец твоего пути. Но это не приносит тебе облегчения, ведь скоро из-за шкафа выпорхнет огромная моль и проглотит тебя и вместе с тобой все, что ты еще любишь.
Не успел я как следует пожалеть самого себя, как ко мне подошли двое неизвестно откуда взявшихся диккенсовских мальчуганов с грязными лицами. Нищих или бродяг. Они приволокли с собой комичный старомодный велосипед, положили его рядом со мной на землю и убежали, давясь от смеха и жестикулируя. Дошли до стены зала и прошли сквозь нее. Шаги их скоро затихли.
Взгромоздился на велосипед (шершавое седло тут же начало натирать мне промежность) и поехал за ними. Решил таранить стену… разогнался, закрыл глаза…
Стена пропустила меня сквозь себя, как ломтик сыра – иглу.
Я очутился на улице города, чем-то напоминающего Оксфорд, знакомый мне по открыткам из коллеции дальнего родственника жены, выездного оперного певца с известной фамилией, заядлого филокартиста, у которого мы один раз ужинали. Родственник, плотоядно посматривая на Нелю, после обильной трапезы хвастался нам своими богатствами. Среди прочего показал английские открытки, рассказал о концертах в Оксфорде и Кембридже и сногсшибательных аплодисментах, которыми наградила его тамошняя интеллектуальная публика. Будто бы сама королева и герцог Эдинбургский приезжали из Лондона… королева во время концерта прослезилась и подарила ему медальон. Медальон этот королевский, впрочем, певец нам почему-то не показал. Намекал на какие-то тайны…
– Ага, похоже зал материализовал еще одну твою стародавнюю мечту… готика… барокко… Какая уютная романтика – город-университет во второй половине девятнадцатого века. Чудесные фасады, стрельчатые окна, арки, колонны, эркеры, вимперги, башенки, аркбутаны, контрафорсы… Каштаны, дубы, речка, похожая на канал… Библиотека… Интересно, а чем же он заполнит внутренности этого города? Откуда возьмет жителей, их фигуры, одежду, какие мысли вложит им в головы? У меня в памяти всего этого нет. Как чертов зал залатает прорехи? Неужели с помощью моей фантазии? Неужели я так богат? Не верится…