…
Маленький зал в пристройке. Публика культурная. Интеллигентные женщины, страдающие мировой скорбью. Выражение лиц – знаем, слышали, понимаем и вашего, как его, Пушкиногоголя читали. Архипелаг Кулак. И фильм видели. Роль Маргариты исполняла Мадонна. Небесно!
Кроме женщин – несколько косолапых волков, сотрудников посольства. От этих особенным холодом веет и бесконечной наглостью. Эмигранты, те хоть почтение имеют. К стране, к культуре. А эти…
Появился режиссер. Высокий, в кудрях. Русский Д'Артаньян. Показали фильм. К сожалению, по-английски. А я английский со школьных времен ненавижу. В каждом третьем кадре выныривал сам Д'Артаньян. Во всех ракурсах. Задумчивый. Озабоченный. Глубоко сочувствующий. Еще более глубоко сочувствующий. И еще немножко глубже…
Березовского снимали крупным планом. Неприятное лицо. Старческие пятна и пятнышки, морщины, отвислости, не лицо, а шагреневая кожа. Портрет Дориана Грея, тот, последний, ужасный…
Умный еврей, обаятельный. Но гордыни в нем… Океан. Вот, что деньжищи с человеком делают. А ведь на лице уже кладбище видно. И крестики и звездочки и надгробья. Ухмылочка, еще одна, и еще одна, покруче, легкое разочарование, жалоба, опять ухмылочка. Скользкий дядя.
Показывал Н и несчастную По. Красивая, печальная женщина. Единственное, что я понял из ее английской речи – никому ее работа не нужна. Не хотят ее соотечественники ничего знать про Чечню. Им так легче семечки лузгать. Казалось, она предчувствовала смерть. И, может быть, даже желала ее. Сколько можно орать в пустоту. Показывать убитых детей. Взывать к милосердию, которого нет. Их же ни в чем не убедишь, они давно уже перестали быть людьми, отупели. Воют только над своими. А на других им плевать. Зачем горло срывать? Они все равно не услышат. Будут и дальше тележвачку жевать…
…
Сидят напротив друг друга Н и Ли, тени фиолетовые на белый экран отбрасывают. Неудачная декорация.
То, что говорит Ли, думающие люди моего поколения понимали шестнадцати лет отроду.
КГБ – организация, в прошлом обслуживавшая партийных боссов. Занималась слежкой, шпионажем, вымогательством, шантажом. Контролировала финансовые потоки и ресурсы, крышевала экспорт наркоты и коррупции…
От его откровений разило наивностью неофита. Догадался. Хорошенько им послужив. Поработав в Чечне… Сколько же тебе понадобилось времени, дорогой Саша, чтобы понять очевидное.
Фильм закончился. Поаплодировали Н. Заслуженно, хотя фильм был серый. Задали несколько общих вопросов. На которые Н также обще отвечал.
Моя подруга, английским владеющая еще хуже меня, спросила шёпотом – зачем Ли отравил Березовского? Неужели для того, чтобы сделать приятное президенту на его день рождения? И что там была за женщина, вроде бы полячка? Правильно, ответил я – это полячка, Марина Мнишек.
…
После небольшой паузы приступили ко второй части.
На сцене установили стол. Вначале чтец читал книгу по-немецки. Минут сорок. Я задремал. Затем миловидная вдова отвечала на вопросы. Ясно, четко, эмоционально. Формулировки ее речи были явно отточены многоразовым повторением. Марина Ли борется за честь и достоинство мужа. В конце выступления она заявила: «Если когда-нибудь в России захотят узнать правду о том, каким был Саша, я поеду, я расскажу…»
В том то и беда, что они знают, каким он был…
…
После вдовы выступал господин Гольдфарб, похожий на уменьшенную в значении копию своего патрона Березовского. То же лицо. Те же гримасы, ухмылки, переходы от легкого презрения к доверительному тону, затем к иронии и завуалированному усталому хвастовству».
Господин Березовский решил, что поддерживать оппозицию в России это выбрасывать деньги на ветер… Через меня прошли десятки миллионов долларов… Надо доказать западным странам необходимость скоординированного давления… Как Рейган…
Все вроде правильно. Но почему неприятно его слушать? Как-то слишком легко проигнорировал денежный мешок и за ним его подручный другую Россию. Как будто ее и нет вовсе. Или он прав?
Говорил Гольдфарб умно, тонко, политично. Но ничего нового не сказал. Почти в каждом его тоне слышалось зевающее высокомерие богатого, хорошо устроившегося иудея. Капризная брезгливость интеллектуала. Рискуя навлечь на себя гнев сверхчувствительного читателя, заявляю – этот обаятельный гонор – главная причина ненависти к евреям во все времена. Не их деньги, не их талант, даже не мнимая богоизбранность. Масляная вкрадчивость. Трупный яд приветливости вечного жида.
А не наплевать ли тебе, дружок, на бывшего гэбэшника и его семью? По-немецки звучит твоя книжка как-то плоско, пресно. И сварганил ты ее удивительно быстро. Спринтер.
…
По дороге домой говорил сам с собой.
Ну вот, посетил ты эту презентацию, посмотрел фильм. Прояснилось что-нибудь в башке? Нет. Кто убил Ли? Какой-нибудь генерал, на которого Ли, отличавшийся хорошей памятью, компроматик завел. Или крупный чиновник. Начальник. Банщик. Не важно, кто приказывал, кто выполнял. Мы этот сигнал поняли. Другого и не ожидали. Все в порядке. Мир таков, каков он только и может быть.
В киоске у вокзала мы купили два вегетарианских дёнера с козьим сыром. Дома пили чай с медком.
Утром, за кофе, я спросил свою немку – что тебе из вчерашнего больше всего запомнилось? Она ответила – элегантные туфли господина Гольдблюма. Тебе такие не по карману…
Шанель номер пять
Вылетел из Шенефельда. Как будто из серой глубины поднялся, наконец, на поверхность моря. Тут царствует холодное Солнце. Плазма-голубизна. Нет земли, а есть только пустота пространства, сияние вечного дня и облачная вата.
Весь полет проболтал с двумя соседями. Импозантный торговый еврей из Одессы не мог остановиться, когда начинал говорить. А начинал он всегда так: «На это я вам вот что скажу…»
И говорил, говорил. Сравнивал Сингапур с Шанхаем. Одессу с Киевом. Вращал коричневыми масляными зрачками. Улыбался застенчиво. Я его слушал, не прерывал – за его любезность и доброжелательность, редкую для бывшего советского человека.
Все речи среднего еврея это или замаскированная или открытая похвала самому себе. Или я несправедлив к евреям и человеческая речь вообще есть феномен самовосхваления, самоутверждения тленного тела, духа, слова в «глухонемой вселенной»?
Второй еврей был молодой, лысый, симпатичный. Убежденный киевлянин. Рассказывал о том, «сколько нас вернулось из Израиля. Раньше модно было уезжать. Теперь – возвращаться».
– Я уехал и квартиру на Подоле продал за десять тысяч, а теперь я приехал и хочу квартиру свою назад. Покупаю. Я плачу за нее двадцать тысяч. И живу. И все довольны. А цены на недвижимость растут, – восклицал он восторженно-печально.
– А на это я вам вот что скажу… – откликался первый еврей и говорил двадцать минут без пауз, похлопывая меня по плечу, заглядывая в глаза и застенчиво улыбаясь.
…
Первое впечатление от ноябрьской Москвы – холод, вонь и грязь. Вонь от выхлопных газов и всеобщая безобразная грязища. Вонь и грязь явно доминируют и в сознании московских обитателей. На улицах суета, грубость, хамство. Высокомерие сильных – богачей, чиновников и их шоферов, охранников…. Злоба и отчаянье бедных и слабых. Тупое смирение. Есть и милые, родные, прекрасные лица. Этих жалко.
…
Встретил в троллейбусе таджика из Душанбе, перешедшего в православие. Внешний вид – террорист. Бородища. Верит в Христа с той же убежденностью и фанатизмом, что и его братья мусульмане в Магомета. Выражение лица как у Спаса в силах. У, бля, зашибу! Попляшете вы все у меня на раскаленной сковородке! И вечный траур.
Таджик сказал: «Не слушай никого, только свое сердце!»
Что бы было со мной, если бы я жил по этой заповеди? Ничего бы не было. Я так и живу. Мое сердце молчит.
…
Звонил первой жене. Минут сорок болтали. Все, вроде, было хорошо. Но вот ведь странность. Расстались мы тридцать пять лет назад. Многое за это время пережили. Но по отношению друг к другу остались прежними. Соперниками. Кидаемся друг на друга как петухи. И клюем, клюем…
Люди действуют, говорят, даже чувствуют – по каким-то навязанным им жизнью схемам. Свою первую жену я люблю до сих пор. Но никогда не признаюсь ей в этом. Написать могу, а подумать – страшно. Получается, что я – не – я. Вместо меня говорит кто-то другой. И живет. Кто?
И так во всем. Самих себя мы не понимаем. Проживаем чужую жизнь. Гоняемся за призраками.
…
Был у Даниловского монастыря. Видел новообретенные мощи. Новые иконы, написанные по канонам средневековья. А иногда и в пошло-реалистической манере. Современное православие – для пожилых людей. Действует и на кликуш и на несчастных, тоскующих по небесному хлыстовству, интеллигентов. Во дворе монастыря казаки какие-то разгуливают самопровозглашенные. Хорошо еще без шашек и газырей. В самодельных папахах.
Посетил подругу жены Соломинку. Перенесенное страдание (раковая операция) пошло ей на пользу. Говорила о других людях почти без злобы. Соломинка истово верует, но при этом отдает дань и социологическим, исключающим влияние небесных сил, теориям.
– Элиты распоясались. Показывают сейчас всему миру, кто в доме хозяин. Кончится это плохо. Глобальным катаклизмом на шарике.
Кончается все всегда плохо. Соломинка женщина профетическая. Как многие другие жители Совка, она проектирует свою неудавшуюся жизнь на мировую историю.
Из монастыря поехал на трамвае к Павелецкому вокзалу. В трамвае сидело несколько пьяных, багровых, страшных людей. Пять остановок ехал сорок минут. Пробки. Замарал пальто.
Безуспешно пытался зарегистрировать мой немецкий паспорт. В приглашении написано ясно – прибыть в трехдневный срок на приглашающую фирму и зарегистрироваться. Адрес фирмы: Новинский бульвар, дом один. Приехал. Неприятно поразило – не было там дома номер один, а был – один, дробь два. Захожу в туристическое бюро.
– Простите, где тут фирма Бизнес интернешинел?