АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Вернемся к «Помолвке». В своей новой книге «Дорогая буква «Ю», вы пишете, что это рассказ о страхе. «Об экзистенциальном страхе. О главном чувстве современного человека. О все крепнущей уверенности индивида в том, что в мире все пошло как-то не так, как надо. И не только в мире, но и в стране, в городе, в семье, в нем самом». Для вас лично – что в жизни пошло не так, отчего вам может быть страшно?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Вы еще спросите, что не так с моим пищеварением. Жил как умел. Я вообще трус и всего боюсь. Боюсь болезней и смерти. Не литературной, обыкновенной. Боюсь, за родных и близких. Но все это не оригинально и скучно, все эти страхи присущи почти всем нормальным людям. Лучше я кратко сформулирую то, чего я боюсь именно как житель Германии. Хотя, полагаю, и это не будет чем-то новым… Я не боюсь, что мои опусы забудут через десять лет. Они и сейчас не известны публике. Я боюсь, что эпидемии или финансовые кризисы опрокинут евро и экономику Германии. Наступит хаос. Голод. И во многих немцах проснется хорошо забытое прошлое. Неофашисты размножатся как крысы и захватят власть. И устроят тут Четвертый Рейх. С программой эвтаназии, нюрнбергскими законами и газовыми камерами.
Есть еще один вариант развития немецкого общества, который тоже приводит меня в ужас. Беженцы-мусульмане, непрерывно рожающие детей, могут стать доминирующей частью населения. В этом случае немцев ждет новое варварство и унизительная жизнь людей второго сорта в собственной стране.
И я не знаю, какой из двух этих сценариев хуже.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: В одном из эпизодов «Помолвки», этой вполне кинематографической повести герой все-таки заглядывает в зеркало, видя в нем не пресловутого «черного человека», а конечно же себя. «Обрюзгшая образина постаревшего рефлектёра, обжоры и ловеласа, никогда в жизни не работавшего, испортившего жизнь всем, кто к нему приближался, ничего не добившегося и потерявшего все, что имел. По виду – лет шестьдесят восемь», – описываете вы его портрет. Интересно, кого из актеров вы видите в роли Гарри, если бы фильм о нем все-таки поставили? Кто по вашему бы мог сыграть в эту «кармическую игру» с ежесекундными перевоплощениями?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Джек Николсон в его молодые годы.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Замечательно! Еще роскошно волосатый Джек Николсон, мчащийся на своем байке в никуда в «Беспечном ездоке» Хоппера – что может быть лучше этой иллюстрации к истории о нашем «грязном Гарри»! Или даже о его двойной жизни в более позднем фильме «Профессия: репортер» Антониони. В любом случае, благодарю за подсказку и в целом за беседу.
Жилец
Глубокоуважаемые дамы и господа, дорогие читатели, я хотел бы кратко представить вам две мои, вышедшие в киевском издательстве Каяла в феврале 2020 года, книги: «Ужас на заброшенной фабрике» и «Покажи мне дорогу в ад».
Я не буду вдаваться в подробности, только выскажу несколько общих соображений и расскажу об одной сюжетной линии, связывающей обе книги.
Вот книги, посмотрите на них.
Толстые, тяжелые, но небольшого формата.
Первая книга, «Ужас на заброшенной фабрике», содержит только рассказы. Вторая – состоит из рассказов, повести-антиутопии «Вторжение» и еще двух – готических – повестей, двухчастной «Человек в котелке» и разбитой на фрагменты повести – «Покажи мне дорогу в ад», давшей название книге.
Всего, в обеих книгах – 84 текста. 1070 страниц.
Оба названия имеют один и тот же подзаголовок – «страшные рассказы». Это однако вовсе не значит, что все тексты, вошедшие в эти книги, написаны в жанре «хор-рор». Моя проза иронична и, надеюсь, самоиронична, эротична, полна гротеска и того, что называют в живописи – сюрреализмом.
Почему же «страшные»?
Потому что главная сквозная тема моих рассказов, их общее настроение – страх. Страх, нервозность, усилившееся в последние годы ощущение тревоги, дурное предчувствие.
Не только страх перед одиночеством, болезнями и смертью, перед неотвратимо надвигающимися на нас природными и социальными катаклизмами, войнами, но и страх перед самим собой, перед ближними и далекими. Страх перед бытием. Страх быть человеком. Экзистенциальный страх, вытеснивший потихоньку экзистенциальную тошноту.
Страх, превращающий нас в тривиальные существа.
Все это конечно не оригинально. Но литература – вечное повторение, а не прорыв в неизвестное. Повторение на новом материале, на новом опыте. Страницу книги жизни легко продырявить… но через дырку на матовом листе с буквочками, ты не увидишь «новые небеса»… только другую страницу.
Несмотря на мой очевидный пессимизм, придающий прозе определенную терпкость и темный колорит, а может быть и благодаря им, мои «страшные» рассказы интересны, захватывающи, непредсказуемы. По крайней мере – для меня самого.
Я с полным правом посылаю своих героев (а с ними и читателей) к чертовой матери…
Нет, нет, простите невольную оговорку, – в метафизические миры, давно ставшие для меня настоящим местом обитания…
В миры, в которых не скучно, в которых почти все возможно…
В миры, которые выдают себя за посмертные, параллельные, магические, апокалиптические или постапокалиптические… а на самом деле…
Я ничего не навязываю моим героям, ничего не придумываю… я только наблюдаю за ними… И мне кажется, что гротеск и преувеличение в моих текстах не уводят автора и читателя в дебри бессмысленных фантазий, а наоборот, позволяют им окольными путями… приблизиться не только к настоящей реальности нового времени, к мироощущению нового человека, человека интернета, сериала, триллера, компьютерной игры, но и к обиталищу нашего ожившего коллективного «макгаффина», «загадочного манипулятора», «программиста программистов», главного игрока и его гопкомпании…
На обложке книги «Ужас на заброшенной фабрике» воспроизведена фотография, которую я сделал в ныне уже не существующей бумажной фабрике, располагавшейся напротив средневекового замка Крибштайн в Саксонии. На берегу чудесной речки Чопау, вдоль которой я так часто гулял во время моего вынужденного проживания в городе К… Длящегося почти 12 лет.
Там, в этих странных светлых, оставленных людьми, залах мне пришла в голову идея рассказа, давшего название этой книге. Рассказ этот я написал за неделю, а потом долго писал приквел, и многочисленные сиквелы. Повесть, давшая название второй книге – это собственно мидквел этого рассказа.
Да, мне тоже не нравятся эти новые противные слова – сиквел, приквел, и особенно сам в себе спотыкающийся мидквел. Но, ничего не поделаешь, они уже влились в русскую речь.
Сюжет рассказа «Ужас на заброшенной фабрике» – прост. Главный герой, живущий в опостылевшем ему городе, вроде бы эмигрант, городской невротик, ноющий в меру, в меру циничный, не плохой, не хороший, так, обычный человек, пусть и не без претензий… и его милая деятельная подружка-азиатка поехали посмотреть средневековый замок. А после его посещения забрели на заброшенную бумажную фабрику… и столкнулись там с чем-то запредельно ужасным, не от мира сего. И это ужасное – не только затянуло в себя подружку главного героя, но и изменило его природу. Он стал другим. Немножко – сверхчеловеком. Жизнь его перестала тянуться вдоль стрелы времени… а разветвилась… закружилась, раздвоилась, расстроилась. Он стал чем-то вроде человека-кластера.
Вскоре после происшествия на фабрике он повстречался с таинственным «монсеньором»… (не к ночи будь помянут). Встреча эта не осталась без последствий. Позже, после многочисленных некошерных приключений, мой герой пригласил к себе домой служебного демона. Заключил с ним особое соглашение…
Все это – опостылевший город, не плохой, не хороший герой, заброшенная фабрика, замок, монсеньор, ужас, соглашение, подписанное кровью… тоже далеко не оригинально.
Но моей целью и не было во что бы то ни стало написать что-то новое. Я с удовольствием построил известные декорации, взял за руку героя, его милую подругу, монсеньора и еще дюжину персонажей и втолкнул их в них. Разрешил кое-кому из них прокатиться на волшебном поезде, других посадил на зловещее колесо обозрения, третьих – пригласил на Рождественский базар с раздеванием… в замок «Грабштайн» на танцы, в Храм Гроба Господня для проведения абсурдного ритуала, в потусторонний Нью-Йорк…
Кое-кому из них пришлось посидеть в бочке в знаменитой лейпцигской таверне, проехаться на не совсем обычном такси, превратиться в ящерицу…
Общим, ненавязчивым фоном для всех этих «метаморфоз» послужила моя новая родина, простирающаяся от Стамбула до Аляски, со всеми ее противоречиями и проблемами, которых я, впрочем, касаюсь лишь изредка и вскользь. Критиков современного западного общества и без меня достаточно. Я не критик, я только жилец. Жилец нижнего этажа.
Хм… Похоже, я опять против воли начал оправдываться. И за то, что живу, и за то, что пишу…
Литературу, кстати, как и любое другое творчество, невозможно оправдать. Лучше и не начинать. Это все равно, что пытаться оправдать существование многочисленных островов в океане. Или ядовитых лягушек в Латинской Америке. Да, да, литература – явление природное. Жизнь буковок… Адаптация или мимикрия своего рода.
На обложке второй книги – «Покажи мне дорогу в ад» – воспроизведен фрагмент картины неизвестного последователя Босха «Искушение святого Антония». Картину эту я впервые увидел в Хертогенбосе, на огромной выставке Босха, посвященной 500-летию его смерти. Растолковывать символический смысл этого изображения у меня нет охоты… напомню лишь, что моего главного героя зовут Антон.
Да… в этой второй книге… исходный мой персонаж по неизвестным науке и автору причинам потерялся в белесой мгле, и вместо него, непонятно из-под какой коряги вылезли его двойники – Генри и Гарри. Генри (в первой части повести «Человек в котелке» – вместе с кузеном Ипполитом, во второй части – с милейшей спутницей Матильдой, оказавшейся, увы, на поверку шумероаккадской богиней) заблудился то ли в таинственном альпийском шато Вьери, то ли в своих собственных шелково-шафранных фантазиях, а затем прип