Повелитель гроз. Анакир. Белая змея — страница 2 из 81

5

Жара уже схлынула до следующего года, и небо отливало тусклой бронзой, когда с десяток селян отправились провожать Эраз в храм. Она лежала на похоронных носилках, очень белая и неподвижная, похожая на любого другого покойника во всем, за тем лишь исключением, что ее волосы все еще отливали рыжиной, ибо она была женщиной средних лет.

Спереди носилки держал охотник. Как и все они, за исключением одного, он казался совершенно бесстрастным. Ни один житель Степей не мог рассчитывать на долголетие, ведь здешняя жизнь была суровой и по большей части тщетной. Но молодой мужчина, сжимавший задние ручки носилок, неотрывно смотрел на лицо усопшей, и его собственное мучительно кривилось в попытках не заплакать.

Все дело было в кусочках янтаря в ее ушах. Он так часто вспоминал, как они поблескивали у нее в волосах; пожалуй, это было самое первое из его детских воспоминаний. Сейчас они невыносимо бередили его душу, а он не хотел проливать слезы на глазах у этих людей. Они редко плакали по своим мертвым — если вообще плакали, потому что он лично никогда этого не видел. Они не выказывали никаких эмоций: ни боли, ни горя, ни радости. Они. Он ощутил во рту застарелую горечь, ибо несмотря на то, что отчасти он был одним из них, он все равно оставался для них посторонним, чужаком. Она понимала это, Эраз, его приемная мать, и дарила ему свою любовь, настолько демонстративную, насколько могла, и тщательно скрываемую от других нежность.

Они вошли в рощицу красных деревьев и направились к темному прямоугольнику храмовой двери. Появились два жреца. Они подплыли, точно сотканные из тьмы призраки, к носилкам, и забрали их у охотника и у молодого мужчины. Без единого ритуального слова жрецы понесли Эраз в темноту. Селяне немного постояли, не двигаясь с места, потом развернулись и медленно разошлись. Один охотник, проходя мимо него, буркнул:

— Теперь она у Нее, Ральднор.

Ральднор не смог выдавить ни слова в ответ. Он обнаружил, что его глаза мокры от жгучих слез и отвернулся, и охотник пошел  прочь.

Скоро она превратится в пепел, который смешают с жирной черной землей за храмом. Или ее жизненная суть действительно покоится в объятиях Анакир? Горячие слезы сбегали по его лицу, и когда они иссякли, он почувствовал себя странно облегченным и опустошенным. Он развернулся и пошел обратно в Хамос, деревушку, где он вырос, прилепившуюся к холму.

Добравшись до крошечной двухкомнатной хижины, он захлопнул дверь и сидел в одиночестве, глядя в сгущающиеся вечерние сумерки. Раньше это место было его домом. Несмотря на все разногласия и душевный разлад, он никогда не сомневался в этом. Но теперь, теперь он усомнился. Естественно, он мог оставаться среди них, работать на их полях, как все предыдущие годы, охотиться вместе с ними в неурожайную пору, в конце концов связать себя женой и наплодить ребятишек. Пока что ему везло, и от нескольких случайных совокуплений на свет не появился никто. Тем лучше. Еще один убогий в своих рядах им не нужен.

Он резко поднялся и подошел к диску из отполированного металла, который Эраз использовала вместо зеркала, вглядевшись в свое отражение.

Вис.

Вис, несмотря на все свои светло-золотые глаза и добела выгоревшие на солнце желтые волосы. Об этом просто кричал темно-бронзовый отлив кожи, загар, который не сходил даже в холодные месяцы, и поразительно мужественное лицо, надменные губы и челюсть, которые ну никак нельзя было назвать крестьянскими. К тому же он был и выше, чем большинство мужчин из Степей, очень широк в плечах, узкобедр и длинноног. Все это безошибочно выдавало в нем по меньшей мере полукровку, в чьих жилах текла кровь сильных предков, которым никогда не доводилось голодать на бесплодных землях Равнин-без-Теней.

Внезапно он спросил у себя вслух:

— Почему меня так расстроила смерть женщины, которая даже не была моей матерью?

Ведь его матерью была заравийка, он знал это. Один из жителей Хамоса нашел ее перед рассветом, в нескольких милях от городка Висов, Сара, куда, скорее всего, она и направлялась. Очень красивая женщина, так он сказал. Она лежала на спине, и истончившийся серпик заходящей луны висел над ней, точно капля молока. На плече у нее обнаружили кровоточащую царапину, оставленную когтем тирра, а в мертвых руках она сжимала плачущего младенца.

В память о ней ему дали сарское имя. Но она и так оставила на нем свою неизгладимую печать. Это ее кровь в его жилах так отличала его от всех остальных. Но все же у него был отец с Равнин, ибо его глаза и волосы ясно свидетельствовали об этом. Он думал об этой женщине со смешанными чувствами. Должно быть, он появился от случайной ночи любви, что среди Висов было не большой редкостью, потому что обычно темнокожие расы сторонились степных жителей. И она оставила ему жуткое наследство. Свою висскую сексуальность,  к примеру. Он, как и они, с восходом Алой звезды чувствовал неодолимое возбуждение. Это было постыдным проклятием его детства, пока Эраз все не разъяснила ему. Позднее оно заставляло его рыскать бессонными ночами, точно волк, подгоняемого неутолимым слепым желанием, сходящего с ума от преследующих его горячечных снов. Деревенские девушки, бесчувственные в любое время года и совершенно невосприимчивые к звезде, доставались ему лишь ценой неимоверных усилий, и каждому соитию непременно предшествовало нескончаемое и невыносимое обольщение. Он понимал, что доставил им наслаждение, лишь по их почти ненавидящим приглушенным вскрикам, случайно срывавшимся с их губ. Он чувствовал, что они отдавались ему лишь из жалости, и поражался тому действию, которое он оказывал на них, и после каждого такого совокупления он ощущал ужасную горечь, потому что его страсть, по большому счету, так и оставалась неразделенной, и он сам казался себе скотиной, как только звезда меркла.

И все-таки это было не самое худшее из ее наследства. Труднее всего было перенести свою ущербность. Даже сейчас, вспомнив о нем во мраке убогой хижины, он в ярости грохнул кулаком по металлическому зеркалу.

Он был глух и нем. Ну, то есть, конечно, не физически, а мысленно.

Они, эти бледнокожие люди, окружавшие его, могли слышать мысли друг друга и передавать свои. Вокруг них всегда раздавался безмолвный шепот, точно гудение незримого пчелиного роя. А он, не слышащий и безгласный, был выброшен на обочину их общества, идиот, которого лишь терпели, отверженный — не ими, но своей собственной ущербностью.

Снаружи белый кувшин луны разливал по небу ночную тьму.

Где-то вдали раздался еле слышный волчий вой.

Скоро станет совсем холодно. Выпадет снег. Деревню огородят крепким частоколом, и они окажутся взаперти до второй оттепели.

Решение пришло к нему неожиданно. Он вытащил из сундука теплую волчью шубу, снял со вбитых в стену крюков свой охотничий нож и мешочек с медяками, который был единственным богатством Эраз. И тут же почувствовал себя вором.

Ночь была совершенно безлюдной. Он зашагал по петляющей дороге, вверх по склону, миновал храм и направился к югу.

«Куда ты идешь?» — спросил он себя.

Уж точно не в Зарависс. Казалось, он сам собой обиженно повернулся к северу спиной.

Что-то забрезжило у него в мозгу.

Где-то впереди лежал разрушенный город, их город, как говорила Эраз, след давно исчезнувшего прошлого. Так почему бы не отправиться туда?

Он чувствовал, как опасения и ощущение свободы мешаются в его душе в причудливую комбинацию, ибо, как бы то ни было, он был свободен. Ему больше не придется снова и снова терпеть одни и те же запертые от него лица; по крайней мере, теперь они будут другими.  И он усмехнулся этой безрадостной шутке.

Там, где ему это удавалось, он шел безлюдными местами, старательно избегая время от времени попадавшихся ему на глаза следов убогого жилья. Он шел на юг. Путешествие настраивало его на бездумный лад, ведь теперь он не был должен ни перед кем отвечать — и город в его представлениях разросся до необъятных метафизических размеров.

Примерно через девять или десять дней он набрел на хижину, в которой жила старая женщина. Она штопала одежду, и ее длинные бесцветные волосы почти совсем закрывали лицо. Он попросил у нее разрешения попить воды из колодца, а потом спросил о городе. Она без слов показала ему на юг. Он продолжил свой путь.

«Мираж, — думал он, — призрак, которого я даже не вижу».

Дул пронзительный ветер.

Никогда еще он не был один так долго.

Опускались ранние сумерки, и деревья шевелили неживыми голыми ветвями. Он вышел из рощи и, взглянув вниз, увидел в склоне неглубокую впадину, в которой уже плескалась темнота. А в этой темноте тянулась вереница силуэтов — канавы, каналы, остатки фундаментов — точно какой-то ребенок построил из влажного песка. Город.

Сначала он не поверил своим глазам. Он начал спускаться в долину, ожидая, что город в любой миг исчезнет, оказавшись лишь игрой угасающего света. Но он с каждым шагом становился все материальнее, все более реальным. Черный камень, точно такой же, из какого были сделаны все храмы на Равнинах.

Примерно в полумиле от этого места до него дошло, что в городе не слышалось ни звука, не было видно ни огонька, ни единой струйки дыма. Значит, он был заброшен. Вполне возможно, учитывая его обветшалость. Но он продолжил идти. Вскоре он уткнулся в длинную полуосыпавшуюся стену и склеп беззащитно раскрытых ворот. Он вошел внутрь, и его сразу же охватило ощущение немыслимой древности и тайны — атмосфера города.

За аркой каменная терраса широкими ступенями спускалась к смутно видимой площади, на которой танцевали темные тени. Его башмаки гулко бухали по камням, а из-под ног у него вдруг вспорхнула в небо лиловая стайка птиц, испугав его.

Когда он переходил площадь, из-под арки внезапно мелькнул огонек. Женщина с коптилкой в руке и волосами, как пламя, набирала воду из колодца. На него она не смотрела. Значит, здесь все-таки были обитатели, живущие, точно дикие звери, в этих развалинах. Что ж, и он тоже может устроить здесь свое логово.

Он зашагал по холодным гнетущим улицам, глядя на проявляющиеся в небе угольки звезд. Больше никого живого на глаза ему не попадалось, хотя иногда с крыш древних домов доносилось хлопанье птичьих крыльев, а время от времени он замечал за занавешенными окнами бледный дрожащий огонек.

Когда он поднялся по ступеням темного дворца, уже всходила луна.

Усевшись спиной к колонне и разглядывая белые капли лунного света на выщербленном мозаичном полу, он доел последние остатки поджаренного над костром мяса. Крыши над этим залом не было, и по углам шептались черные тени. Они казались обманчиво безопасными, и прошло довольно много времени, прежде чем он заметил, что одна из них была человеком.

— Не пугайся, — произнесла фигура, выходя на освещенное луной место. — Твой нож тебе не понадобится.

Он был средних лет, закутанный в истрепанный, но еще вполне прочный плащ, а по пятам за ним неслышно ступал черный косматый зверь с горящими глазами.

— Сидеть, May, — приказал мужчина, и зверь сел. — Да, она действительно волчица, но со мной с самого рождения и не причинит тебе вреда.

— Значит, ты можешь не бояться, что я причиню вред ей, — парировал Ральднор. — Мне доводилось убивать волков.

— Да. Это видно.

Мужчина присел на корточки рядом со своей волчицей и вгляделся в лицо Ральднора. Хотя он явно был обитателем равнин, выражение его лица было необычайно открытым, а мимика обещала быть выразительной.

— Твой разум закрыт для меня, и у тебя темная кожа, — заметил он через миг. — Наверное, поэтому ты и здесь. В городе много полукровок. Мужчины со светлыми глазами и темными волосами, светловолосые и черноглазые женщины.

— Так вы даете прибежище выродкам? — сардонически осведомился Ральднор.

— Вы, — повторил мужчина, смакуя это слово. — В этом месте нет никаких «вы». Никакой Власти. В храмовых деревушках есть жрецы, но здесь — здесь есть только город. Мы все здесь разнородные, все чужие друг другу. Зачем ты пришел сюда?

— Чтобы поесть, — коротко ответил Ральднор.

— Это дворец Ашнезеа, княгини, правившей так давно, что никто и не помнит, когда это было. Видишь, ее кусочки до сих пор здесь, на полу, беседуют с богиней.

Ральднор ничего не сказал. Этот человек вызывал у него тревогу; кроме того, долгие дни одиночества сделали его еще более необщительным.

— По ночам, — внезапно заговорил мужчина, — в холодные месяцы по развалинам рыщут дикие звери. Будет лучше, если ты найдешь себе какое-нибудь местечко, где можно отсидеться.

— Большое спасибо за совет.

— Я не просил благодарности, а ты, думаю, в действительности ее и не испытываешь. — Мужчина поднялся, и черная волчица вместе с ним. — Меня зовут Орван, и я приглашаю тебя разделить наш очаг — то есть, очаг моей семьи, моих родных по моему выбору, а не  по крови.

Ральднор колебался между смущением и нежеланием. И все же казалось более разумным провести эту ночь в приличных условиях, чем бродить по городу в поисках какой-нибудь промозглой щели. Он мгновенно почувствовал, что невыносимо устал, как будто все утомление его спонтанного бегства вдруг разом обрушилось на него.

— Идем, — сказал Орван.

— У меня есть немного денег. Я заплачу за все, что вы дадите мне.

— Деньги? О, в городе они никого не интересуют. Здесь процветает мена.

Ральднор поднялся на ноги и позволил новому знакомому отвести его вниз по лестнице вслед за скачущей впереди волчицей.

Проснулся он, когда ясное небо уже сияло холодной гиацинтовой синевой позднего утра, от странного нагромождения фантасмагорических снов. Он лежал на жестком тюфячке, набитом соломой, положив голову на выцветшую парчовую подушку и накрытый щедрой грудой мехов и одеял. Он вспомнил, что находится в доме Орвана, далеко не сразу. По крайней мере дом Орван себе присвоил. Что за семейство некогда обитало в этих величественных сумрачных комнатах и сновало вверх-вниз по широкой лестнице, ведала лишь Она одна.

Ральднор выбрался из постели и принялся одеваться. В комнате было морозно — сквозь сломанные ставни и трещины в потолке проникал холодный воздух. Он вспомнил, что прошлой ночью в камине большого круглого зала внизу пылал огонь, и его покормили горячим супом с ячменным хлебом. Парень с узким худым лицом и глубоко посаженными глазами сидел перед огнем, плетя корзины. В стороне на скамеечке стояла изящная, но еще не отполированная статуэтка стройной и гибкой девушки. Орван взял ее в руки, похвалив за красоту, и юноша покачал головой с отрицательной полуулыбкой.

— Это Рас, который не понимает собственного таланта. А это атрибут той жизни, которую мы ведем. Все мы здесь время от времени плетем корзины, чтобы обменять их на еду и прочую роскошь.

Позднее, когда они ели, откуда-то сверху донесся шорох, похожий на трепет большого мотылька.

— Йахейль, — сказал Орван. — Его отец был элирианцем, — добавил он нарочито грубо, — и он унаследовал от него их тягу к астрологии. Целыми днями торчит на чердаке.

Орван отвел Ральднору эту маленькую комнатушку и дал тюфяк с покрывалами и подушку, сделанную в Зарависсе, как сообщил ему Орван. Ральднор удивился, как она здесь очутилась.

В темноте лестницы мимо него промелькнула какая-то тень. Йахейль? Он уловил лишь впечатление какого-то призрачного шелестящего существа, но мельком увиденные темные волосы над черной мантией странным образом успокоили его. Возможно, астролог тоже мог разговаривать лишь при помощи губ.

Одевшись, Ральднор спустился по лестнице и очутился в зале. Небольшая змейка-альбинос из тех, что живут в каменных стенах домов, грациозно скользнула под дверь, чтобы понежиться на солнышке. Больше никого не было. Ни Раса, ни Орвана было не видно, и Ральднор заметил, что куча корзин куда-то исчезла вместе с ними. На щербатом столе под салфеткой были оставлены несколько ломтей хлеба и кувшинчик с молоком. Ральднор поел и попил, хотя и не досыта, сознавая бедность этих людей, которая казалась еще хуже — пусть даже, как ни странно, и не настолько угнетающей — чем бедность деревенских жителей. Возможно, причина крылась в том, что они сами выбрали такую жизнь, предпочтя ее крестьянскому труду.

В камине все еще горел огонь, и он подбросил в него несколько прутиков. И вдруг остро ощутил чье-то присутствие. Он выпрямился и медленно обернулся, обнаружив зашедшую с улицы девушку. Она держала одну из их корзин, наполненную яйцами, a May, черная волчица, стояла у ее ног. Он был поражен, охвачен нелепым трепетом, ибо она показалась ему совершенно нереальной, чем-то вроде видения, сотканного из света, или статуэтки из молочного хрусталя. Она была сама белизна — даже поношенное платье, казалось, сияло отраженным от нее светом, и все это обрамляли волосы, похожие на развевающуюся на ветру блестящую мишуру.

Но и она тоже казалась изумленной, почти испуганной, прижимая к себе корзину.

— Орван дал мне приют, — сказал он, чтобы успокоить ее, раздумывая, не принадлежит ли и она тоже к орвановой «семье по выбору».

Она опустила таза, ничего не сказав, и вошла в комнату, опустив корзину на стол. Когда она проходила мимо него, он ощутил властный прилив желания — но его привлекла скорее ее необычность, чем ее плоть.

— Меня зовут Ральднор. Могу я узнать твое имя?

— Аниси.

— Чудесное имя и очень тебе подходит.

— Это искаженное «Ашнезеа», — прошептала она, точно разволновавшаяся, но эрудированная ученица, — как и Ашне’е.

— Правда? Ну, твое имя нравится мне больше остальных.

Она мгновенно залилась краской, и этот румянец странно взволновал его. Он протянул руку и благоговейно коснулся пальцами пряди ее белых волос.

— Сначала я решил, что ты призрак. Или какая-нибудь богиня.

— Мне уже пора, — отозвалась она смущенно.

Он увидел, что она дрожит, и обнаружил, что та застенчивая робость, которую он вызывал у нее, необычайно возбуждает его, возможно, просто потому, что это было хоть какое-то ответно чувство. Он скользнул рукой к ее затылку и склонился к ее губам, но в самый последний миг сентиментальное уважение к ее явной невинности остановило его, и он запечатлел на ее губах исключительно целомудренный поцелуй, прежде чем отпустить ее. Но все равно заметил в ее глазах слезы. Его тело вполне внятно сообщило ей о его намерениях вместо него. Он с ленивой презрительностью проговорил:

— Прошу прощения. Ты произвела на меня слишком большое впечатление.

Она бросилась к двери, вызвав у него какое-то презрительно-веселое изумление. А потом, безо всякого предупреждения, голова у него вдруг закружилась, и он пошатнулся, словно пьяный. Череп его пронзила такая острая и невыносимая боль, что он даже вскрикнул. Она застыла на пороге, глядя на него широко раскрытыми глазами, и в этот миг он ощутил прикосновение ее разума.

Потрясенный, он привалился к каменному камину, почти с мольбой глядя на ее лицо, но маленькая щелочка в ее разуме тут же захлопнулась, и она исчезла за дверью.

Орван и Рас вернулись в полдень, обменяв все свои корзины, кроме трех, на провизию и шерстяную рубаху.

— О, Аниси приходила и принесла нам яйца, — заметил Орван. — А как мой гость? Ты видел беловолосую девушку?

— Да, — отозвался Ральднор коротко. Еще долго после ее ухода он сидел перед огнем, пребывая в состоянии какой-то оцепенелой досады.

— Полагаю, никого больше не было? Ну и отлично. Будет лучше, если я сам поговорю с оммосцем, когда он появится.

Они принялись за еду, которую принес Орван, а волчица у ног Раса деликатно грызла кость.

— Вот так мы и живем, — нарушил молчание Орван. — Иногда мы носим свои товары через границу в Зарависс, Зарар или Лин-Абиссу. Резьба Раса приносит хорошую прибыль, несмотря на его скромность, а Аниси — превосходная ткачиха. В холодные месяцы выручка дает нам хорошее подспорье. А теперь вдруг мы узнаем, что появился новый закон — ни один житель Степей не может покинуть Равнины без пропуска, подписанного каким-нибудь Висом. — Лицо Орвана, как и его речь, постепенно выполняло свое прежнее обещание выразительности — он нахмурился. — Здесь, в городе, есть один купец-Вис из Оммоса со своим домочадцами. Да, очень забавный феномен. Но, как ты, к несчастью, сможешь убедиться, за просто так он ни с кем даже разговаривать не станет. Кому захочется быть слишком гордым, когда умираешь с голоду? Теперь нам придется просить у него разрешения, за что он возьмет комиссионные с нашей выручки, насколько я понимаю, больше половины. Сегодня я жду его управляющего.

Ральднор ощутил, как где-то внутри него разгорается искорка гнева, и этот первый намек на расовую гордость удивил его самого.

— Почему вы позволяете ему наживаться на вас? Разве нельзя объединиться и выступить против него?

— У нас так не делается, Ральднор. Мы, жители Равнин, пассивное племя. Возможно, тебе будет не очень легко это понять.

— Из-за крови моей матери? Возможно. Не стану оспаривать тот факт, что если кто-нибудь даст мне в челюсть, я с радостью отвечу ему тем же.

— Здесь тебе представится не один такой случай, — сказал Орван.

— Возможно, именно твоя философия отпугнула Аниси. Обычно она дожидается нас.

Это были первые слова, произнесенные Расом, хотя с тех пор, как они вошли, он время от времени бросал на Ральднора внимательные взгляды. Ральднор встретил взгляд его глубоко посаженных мрачных глаз. Ему показалось, что в их глубине затаилась любовь, сводящая их обладателя с ума. Ральднор сказал презрительно:

— Похоже, она робкая девочка. Вне всякого сомнения, уже наученная горьким опытом.

— Аниси еще ребенок, — спокойно ответил Рас.

— И тебе очень хочется, чтобы она продолжала им оставаться.

Орван протянул к ним руки.

— Спокойно, друзья. Не надо устраивать раздор в моем доме.

— Приношу свои извинения, — натянутым голосом сказал Ральднор.

— Не за что, не за что, — сказал Орван, но в сердце у него болезненно кольнуло.

Ты Вис, подумал он. Как хамелеон, ты принял некоторые цвета своей ситуации, но под этой личиной ты так и остался темнокожим с черными волосами и багажом вожделения, гнева и высокомерия в твоей душе. А потом пришло сострадательное: «Бедный мальчик, бедный мальчик, он разрывается надвое. По нему это видно, эта боль слепого и немого».

— Это Повелитель Гроз выдумал эти пропуска, — произнес он вслух, намеренно игнорируя короткую заминку в разговоре. — Он не слишком любит народ Равнин. Боюсь, мы еще наплачемся из-за этого.

— Повелитель Гроз, — сказал Ральднор. — Верховный король Висов.

— Йахейль говорит, — проворчал Рас, — что у него на руке змеиная чешуя, потому что змея напугала его мать, когда она носила его. — Его непроницаемые глаза сузились. — И еще у него, по словам Йахейля, лишний палец на левой руке. Думаю, ты оценишь эту иронию, Ральднор.

Ральднор ощутил укол злобы. Но прежде чем он успел что-нибудь ответить, во входную дверь громко постучали.

— Орклос, — негромко сказал Орван, поднимаясь на ноги.

Дверь раскрылась, обнаружив двух худеньких местных мальчиков, наряженных пажами, а за ними — высокую фигуру непрошеного гостя. Он направился в комнату и, казалось, моментально занял ее всю резким ароматом своих духов, раскормленным телом и кричаще пестрой одеждой.

— День добрый, Орван.

Его речь была забавно невнятной, с густым оммосским акцентом. В верхнем клыке поблескивал рубин. Черные глаза без интереса обратились на незнакомое лицо.

— Кто такой?

— Меня зовут Ральднор.

— Да? У меня весть для этого дома. От моего хозяина, Йир-Дакана. — Он зевнул и снова взглянул на Ральднора. Увидев обрубленный мизинец левой руки, он немедленно ткнул в него. — Ты пожертвовал его богу?

— Нет.

— Нет. Так-так. В моей земле по обычаю мужчина посвящает что-нибудь ценное своим богам. Часто это бывает нечто гораздо более драгоценное, нежели палец. Хм-м… — Орклос обернулся, точно вспомнив об Орване. — Да, послание. Передай Орвану-корзинщику, что он приглашен на обед в дом Йир-Дакана завтра вечером.

— Благодарю вас, добрый господин. Но я просил пропуск.

— Так, так. Но от обеда не отказывайся. Возможно, пропуск будет тебе дарован после еды. Вы все приглашены. И та бледная девчушка тоже. И этот молодой человек. Сразу после заката.

Не дожидаясь ответа, Орклос развернулся и поплыл к входной двери, а мальчишки-пажи побежали за ним.

Весь день Ральднор бродил по улицам, охваченный унылой и тревожной тоской. Сначала он мог думать лишь об Аниси и о том ошеломляющем миге, когда его разум, казалось, раскрылся ей навстречу. Если бы только… о, богиня, если бы только… А вдруг эта Аниси — его ключ? И все же, глядя на то, как свинцовый закат сжимает в тисках вечернее небо, его мысли снова обратились к его приемной матери, Эраз. И эти мысли причиняли ему все более сильную боль. Как ни абсурдно, но он чувствовал, что покинул ее. Я должен найти ее, подумал он, безо всякой уверенности, кого представляет себе — Аниси или Эраз.

Он дал себе слово оставить свои медяки на столе Орвана и уйти от него, но тут же взял это слово обратно.

Ночью он без сна лежал на своем тюфячке, слушая унылый волчий вой, который временами, казалось, подходил к самому дому. Он вспомнил предостережение Орвана о том, что в холода дикие звери приходят в город.

Может быть, она снова придет утром, как сегодня. Может быть. Может быть, не переставал он надеяться.

В конце концов он поднялся с тюфяка и спустился в зал. May, лежавшая перед камином, приоткрыла щелки опаловых глаз, и он почесал ее между ушами, все еще не в силах подавить инстинктивной реакции на ее род. Они относились друг к другу с вежливой опаской.

Прошло еще какое-то время, прежде чем он осознал, что в комнате не один. Как и прежде, это было то слабое, похожее на шелест крыльев мотылька движение, которое выдавало присутствие Йахейля Элирианского.

Он сидел на скамье Раса, темные волосы почти закрывали восковое лицо.

— Ральднор, — прошептал он, и этот шепот отозвался мурашками, забегавшими по спине у Ральднора.

— Йахейль.

— Сегодня ночью звезды сложились в странные тропинки. Человек, которому ведом страх, кто сможет успокоить его?

Ральднор вздрогнул, услышав эти невыразительные слова, но на него внезапно навалилась страшная сонливость.

— Предсказания бывают ошибочны, — сказал он, но Йахейль не обратил на него никакого внимания.

— Это ее рук дело. Ашне’е. Она протягивает руку сквозь время и будоражит мир.

Он или просто чудак, или совсем безумец, подумал Ральднор, впрочем, безо всякой убежденности.

Йахейль продолжал что-то бормотать, сонно, успокаивающе. В мозгу Ральднора точно кружил настойчивый мохнатый шмель.

— Иногда светловолосая девочка рождается с лицом Анакир. Ее судьба всегда предопределена заранее. Повелитель Гроз забрал ее из храма, провел с ней ночь и умер. Драконы забрали ее в свой город, который зовется Корамвис. Она произвела на свет дитя. Чье дитя? Короля? Или лорда-советника? Толпа растерзала ее, а о ребенке до сих пор ничего неизвестно.

Йахейль сложил бледные ладони и затих. Он видел, что гость заснул. О чем он говорил? Он не мог этого вспомнить. В Элире хотели, чтобы он постиг тайны оккультных наук, хотели морить его голодом, разрисовывать ему глаза и кормить его благовониями, чтобы он падал и, бессмысленно лепеча, рассказывал им о царствах духа. Но Йахейль оказался проворнее их, однажды ночью сбежав из Элира в страну Змеи, откуда происходила его мать.

Вспомнив все это, он собрал со стола какие-то чертежи и, неслышно выйдя из зала, поднялся по лестнице на башню, к своим звездам, оставив пришельца мирно спать внизу.

Дом Йир-Дакана располагался в верхнем квартале города — нагромождение потемневших от непогоды каменных глыб, как и все остальные, но, в отличие от остальных, ярко освещенный. Над портиком висел алебастровый фонарь, отражавшийся в позаимствованных откуда-то медных стойках ворот — бесформенных столбах высотой в восемь футов, увенчанных капителью в виде жутко искаженного лица Зарока, оммосского бога огня.

— Вот этому они приносят в жертву своих детей, — пробормотал Орван.

Все они послушно ответили на вызов Орклоса — даже Ральднор. Он и сам не знал, зачем здесь находится, разве что для того, чтобы еще раз увидеться со вчерашней девушкой. Когда они проходили через эти ворота в залитый светом вестибюль, он смотрел, как она идет совсем рядом с Расом. Эта близость разозлила его точно так же, как и то, что она закрыла от него свой разум, ибо он ощущал его, остро ощущал ее близость, но лишь так, как ощущают что-то надежно запертое — например, закрытую на засов дверь.

Кем эти двое приходятся друг другу, мучил его вопрос. Определенно не любовниками, хотя Рас явно обожает ее — или более  уместным было бы слово «боготворит»? И в мозгу у него промелькнул образ Раса, смиренно довольствующегося преклонением колен перед алтарем и даже не задумывающегося о том, чтобы прикоснуться к своему идолу, и еще одного мужчины с темной по-висски кожей, стаскивающего белую богиню с пьедестала и превращающего ее в женщину.

Привратник-оммосец ковырял в зубах. Древние камни стен оскверняла похабная фреска, изображающая сексуальные и каннибальские оргии оммосцев.

Появился Орклос, улыбающийся из-под тяжелых век.

— А, гости. Мы вас ждали.

Он провел их в круглый зал, залитый винно-красным светом ламп в рубиновых абажурах. В центре комнаты возвышалась статуя Зарока, в его разверстом брюхе пылал огонь.

Орклос незаметно коснулся локтя Ральднора.

— Ты смотришь на бога пламени. Наш обычай велит принести Зароку какую-нибудь жертву, иначе он может разгневаться. Обычно мы отдаем ему юную девушку, поскольку в моей стране, как ты, вероятно, знаешь, они не имеют особой ценности. Но теперь мы живем здесь и не практикуем подобных вещей. Народ равнин может счесть такие ритуалы оскорбительными.

Ральднор обнаружил, что бледен от гнева, и лишь признательность, которую он испытывал к Орвану, удержала его от того, чтобы не наброситься на этого человека. Он уставился в пустоту и не произнес ни слова.

— А Анакир, разве Анакир не требует дани?

— Анакир не просит ничего, потому что ни в чем не нуждается, ибо она — все, — натянутым тоном ответил Ральднор цитатой из храма.

Оммосец тихонько рассмеялся и покачал головой.

— Надо же, какая неприхотливая богиня.

За низеньким столом сидел тучный мужчина в алом одеянии, уже вовсю евший и пивший. По щелчку его пальцев Орклос подвел Ральднора и Аниси к нему.

Как рабов на рынке, подумалось Ральднору, и его ярость стала совсем нестерпимой. Но в этот миг он почувствовал еле уловимый трепет страха, исходивший от ее незащищенного разума теперь, когда она наконец стояла так близко от него. Страх не перед ним, а перед Даканом. Толстяк негромко рыгнул и осклабился. Он был почти совершенно лысым, а его лицо и тело свидетельствовали о нескончаемых кутежах и излишествах. Его похожие на осколки льда глазки впились в Аниси, и Ральднор почти пожелал, чтобы он протянул руку и попытался тронуть девушку, потому что знал, что тогда его самообладание с треском лопнет и он скорее всего прикончит этого мерзавца. Но жирные руки так и остались у тарелки.

— Добро пожаловать, Ральнар. И крошка Анси. — Оммосский акцент исковеркал их имена почти до неузнаваемости. — Вы будете сидеть со мной. Молодой человек справа. А ты — слева.

Они расселись, Орвана и Раса усадили напротив, после чего принесли еду. Орклос, управляющий, кошачьей походкой расхаживал между слугами, покрикивая и раздавая оплеухи, если ему казалось, что они плохо работают. Их лица были непроницаемы, но Ральднор гадал, в какой же угол загнали их обстоятельства, если они были вынуждены продать свои души этому человеку.

Обед был очень хорош, вдвойне хорош, поскольку они были голодны, всегда недоедали, и теперь, когда их пригласили туда, где можно было наесться досыта, набили животы так, что чуть не лопались. Но все это время Ральднора мучил вопрос о том, какова же будет расплата за это.

За едой они не разговаривали. Наконец Дакан сделал знак — еще раз щелкнул пальцами — и последние блюда унесли. Вошли двое мужчин с полупрозрачной трехногой чашей, которую поставили рядом с Даканом. Внутри плескалась какая-то смутно видная небольшая водная живность.

Дакан поднялся и протянул руку. Орклос вложил в нее длинный узкий клинок.

Ральднор напрягся, ощутив новый приступ бессильного гнева. На Равнинах животных убивали лишь для еды или защищаясь. Эта жертва, приносимая у них на глазах, была способом не только запугать, но и унизить их, ибо кто отважился бы протестовать?

Оммосец ткнул ножом в чашу и вытащил ее, и из воды показалось извивающееся существо, кричащее так, как мог бы кричать раненый ребенок.

Дакан рассмеялся. Он подошел к брюху бога пламени и бросил свое подношение в огонь. Крики стали Громче, но через некоторое время утихли.

— Моя дань тебе, о всемогущий Зарок, — сказал Дакан, вытирая нож о кушак.

 Орван, Рас и Аниси смотрели в пол. Лицо у Аниси было серое. Ральднор поднялся.

— Господин Дакан, вы обещали нам пропуск, чтобы мы могли пройти в Зарависс, — сказал он твердо и очень холодно, мимолетно отметив про себя, что включил в это «нам» и себя самого.

Дакан обернулся и взглянул на него, и улыбка на его лунообразном лице слегка померкла.

— Ты забегаешь вперед, молодой человек.

— Ваш слуга сказал нам, что нам будет дано разрешение. Так это он лгун или вы?

Лицо Дакана совершенно изменилось. Его глаза сузились, но Ральднор уловил в них проблеск беспокойства.

— Вы получите свой пропуск. Это не к спеху.

— Очень даже к спеху. Ночью в городе будут волки. Чем скорее мы уедем, тем лучше.

Дакан махнул рукой.

— Принесите то, чего он просит.

Ральднор ощутил, как торжествующе заколотилось у него сердце.

Похоже, он лишил этого толстяка самообладания — возможно,  еще ни один обитатель Равнин никогда ни на чем не настаивал.

Орклос приблизился к Дакану и передал ему полоску красной бумаги. Положив ее на стол, Дакан украсил ее закорючками своей подписи и оттиском печатки на перстне.

— Вот. Все готово. Можешь умерить свое нетерпение. Говори, Орклос.

Управляющий улыбнулся Ральднору.

— Мой хозяин предлагает вам провести эту ночь под его гостеприимным кровом.

Так вот оно что. Надежно запертая в доме оммосца разгуливающими по улицам волками, девушка будет беззащитна перед домогательствами этого купца. Его вожделение было совершенно неприкрытым. И, если уж на то пошло, его слуга, похоже, заинтересовался самим Ральднором.

— Мы очень признательны вам, Дакан, — едко ответил Ральднор, — но мы и так слишком долго злоупотребляли вашим гостеприимством.

Он взял пропуск.

— Но там же волки… Орван, ты с ним заодно?

Побледневший Орван поднялся со своего места.

— Думаю, да, Дакан. Пожалуй, мы поблагодарим вас и пойдем.

Лицо Дакана стало очень уродливым.

— Будьте так добры. И не забывайте, если вы доберетесь до Зарависса, условия этого контракта. Я верю, что вы не наткнетесь на волков.

Они прошли через вестибюль в холодную ночную тьму.

Чья-то рука коснулась локтя Ральднора.

— Зачем тебе идти с ними? — прошипел с порога Орклос. — Ты пытаешься вести себя как один из этих низкородных обитателей Равнин, на которых Висы плюют, но ты — у тебя манеры Виса и лицо, которое я видел на статуях Рарнаммона. Что они могут дать тебе, эти людишки? Вонючие развалины, грязь, нищету. Уверяю тебя, мой хозяин может быть очень щедрым к моим друзьям.

Ральднор стряхнул его руку.

— Я тебе не друг, оммосец.

Дверь со стуком захлопнулась за ним.

Сначала они шагали по темным улицам в молчании. Маленький фонарь, который нес Орван, отбрасывал колышущийся бледный свет.

Ральднор, шедший чуть позади, не мог оторвать глаз на серебристый водопад волос Аниси. Оммосское вино и его победа слегка опьянили его.

— Возможно, ты слишком поспешил, Ральднор, — наконец сказал Рас, не оглядываясь на него. — Не стоит ссориться с Йир-Даканом.

— А ты предпочел бы остаться там и позволить этому слизняку затащить твою девушку в постель?

Рас обернулся и бросил на него странный взгляд: непроницаемый, но явно полный каких-то непонятных эмоций.

Вдруг где-то не более чем в двадцати ярдах от них завыл волк. Звук показался странно гулким, слишком громким для ночной тишины.

Они застыли.

— Это белый. Я знаю его голос, — негромко сказал Орван. — Прошлой зимой он убил на улицах пятерых человек.

Рука Ральднора потянулась к охотничьему ножу и вытащила его из-за пояса. Он чувствовал жгучее презрение к этим троим, замершим перед ним в пассивном отчаянии. Он обошел их и встал между ними и белой тенью, неожиданно возникшей откуда-то из-за осыпавшихся стен и остановившейся, не сводя с него глаз.

Значит, он охотился в одиночку. Ральднора поразила его неожиданная красота и небывалый размер, ибо этот один был как двое волков сразу. Он слышал охотничьи рассказы о подобных чудищах, мутациях силы, но никогда еще не видел ни одного собственными глазами. Массивная голова зверя достигала его солнечного сплетения. Но до чего же он был грациозен! Ральднор уловил тусклую расчетливую вспышку его глаз, а его оскаленная пасть уже казалась полной крови.

А потом он, казалось, вломился в его черный примитивный мозг. Темный, древний, неукротимый, темную чашу, полную безжалостных тварей, бездонных трясин и дремлющих потоков, где метались, вспыхивая, неожиданные побуждения и желания.

Чудище прыгнуло на него, но он уловил хищную вспышку его замысла. Его рука не дрогнула, когда роскошное звериное тело обрушилось на него, а от резкого волчьего духа перехватило горло. Он по самую рукоятку погрузил свой нож в горящее волчье око, которое мгновенно погасло.

Он лежал неподвижно, придавленный белой тушей, разрываемый внезапно накатившим на него невыносимым горем. Ему оставалось лишь скорбеть. Это было предчувствие. В голове у него металось эхо чьих-то далеких голосов. Он раскрыл глаза и увидел Аниси, стоящую перед ним на коленях на мостовой с лицом, перекошенным от страха — страха за него. Он улыбнулся ей и, столкнув с себя волчью тушу, сел и взял ее за руку.

«Значит, я все-таки тебе небезразличен?» — подумал он, и она повесила голову, ибо между ними больше не было запертой на засов двери и ее разум был открыт для него, открыт для всех тех мыслей и желаний, которые бродили в его душе и были готовы хлынуть в этот разум. У него было такое ощущение, что он вошел в расколотый кристалл, и на него накатила волна покровительственной нежности.

Он поднялся на ноги и, не выпуская ее руки, помог ей встать. Потом поднял убитого волка и взглянул на Орвана и Раса.

— Продадим его в Зарависсе. За этот мех дадут хорошую цену.

Лицо Раса было совершенно пустым; Орван взглянул на него, устало кивнув. Они чувствовали, что он завладел ими.

6

Свое путешествие он начал с того, что повернулся спиной к Зарависсу. Теперь его снедало нетерпение пересечь границу страны Висов, найти города, бурлящие жизнью, и темноволосых женщин,  похожих на его погибшую мать. Оно охватило его внезапно, он даже сам не понимал, почему, на следующий день после того, как он убил волка и освежевал его, лишив всей красоты.

Орвану понадобилось два дня, чтобы взять в городских предместьях напрокат повозку и двух зеебов. Рас с Ральднором сходили за пестрой тканью в дом Аниси — развалины дворца, где жила ее бабка. Здесь они оставили May, вынюхивающую крыс среди рухнувших колонн.

Старая женщина, похоже, отнеслась к Ральднору с подозрительностью. Она ухватила Раса за рукав и принялась о чем-то шептаться с ним, и лицо Ральднора запылало от гнева. Он пошел за Аниси в разрушенный садик и поймал ее за руку.

— Поехали с нами в Зарависс.

— Нет. Я не могу оставить ее здесь одну.

— Но ведь здесь же есть кто-нибудь, кто сможет приглядеть за ней, a May будет вполне надежной защитой.

Она заколебалась, опустив глаза. Он почувствовал, что она готова уступить, и сказал:

— Я очень хочу, чтобы ты поехала со мной.

Она взглянула прямо ему в лицо, и от ее красоты и невинности у него перехватило дыхание. Она была очень ему дорога; его способность проникать в ее раскрытый ему навстречу разум, любовь, сияющая в его взгляде, были бальзамом на его раны. Она была звеном, связывающим его с его народом. Он не хотел терять ее даже на месяц.

— Там, в третьем доме, живет одна женщина, — нерешительно проговорила она.

Потом, когда они с Расом шли обратно по пустым улицам, тот прервал свое молчание, чтобы сказать:

— Мы плохо разговаривали друг с другом, ты и я. Я видел, как она смотрела на тебя, и ревновал. Признаю свою вину, Ральднор. Я прошу, чтобы теперь между нами был мир, и желаю вам обоим счастья.

Неожиданная теплота в его голосе тронула Ральднора. Он тоже принес Расу свои извинения, после чего они общались вполне дружески, хотя дружелюбие Раса было отстраненным и сдержанным, в духе всех обитателей Равнин.

Они путешествовали под нахмуренным куполом небес, по ночам окружая свою повозку кострами. Однажды они видели тирра, крадущегося по плато под ними, и Ральднор ощутил, как в нем всколыхнулась былая неугасимая ненависть, вспомнив о погибшей заравийской женщине и о своем отсутствующем пальце, который, как он подозревал, могли откусить тирры.

Большую часть дня они ехали, по очереди сменяя друг друга на козлах, а в сумерках собирались вокруг костра, чтобы поесть. В ночной тьме он лежал без сна, прислушиваясь к дыханию Аниси за занавесью, которой она перегораживала повозку. Они все жили слишком тесно, чтобы он мог пойти к ней. Он жалел, что им никогда не понять его желаний, ибо тогда это можно было бы попытаться устроить. Его висская часть жаждала ее, и этот голод разгорался все сильнее и сильнее с каждым днем, проведенным рядом с ней, с каждым взглядом, полным неприкрытой любви, который она бросала на него. Даже шорох ее легкого дыхания возбуждал его, отзываясь сладкой судорогой в паху. И все же он так и не получил от нее ничего, кроме нескольких нежных поцелуев, которых ему было совершенно недостаточно — ибо она была очень робкой и пугливой, и ему приходилось обуздывать свои желания.

Они переехали границу и добрались до Сара, того небольшого заравийского городка, поблизости от которого охотник из Хамоса нашел погибшую женщину с ребенком.

У ворот они показали свой пропуск, но часовым, казалось, было все равно, а по улицам ходило множество желтоволосых людей. В центре городка терраса поднималась к небольшой церквушке, посвященной богам ветра, который неумолчно свистел в холмах, и неподалеку оттуда они нашли себе дешевую гостиницу.

Ральднор лежал на спине в мужской спальне, в которую поселили их с Орваном и Расом, а две или три проститутки переходили от тюфяка к тюфяку, предлагая свои нехитрые услуги. Животные звуки и стоны, издаваемые Висами вокруг него, злили и возбуждали его одновременно. В конце концов, видя, что его спутники заснули, он поднялся и выскользнул из длинной комнаты, пройдя по узкому коридорчику в крошечную клетушку, где разместилась Аниси.

Он думал, что она наверняка заперла дверь, но она забыла.

Войдя внутрь, он долго стоял, глядя на спящую девушку. В лунном свете ее тело и разметавшиеся волосы казались сияющими. Он пробудил ее легчайшим прикосновением губ, но она уставилась на него со страхом.

— Что случилось?

— Ничего, милая Аниси. Ничего.

— Тогда что ты здесь делаешь?

Ее наивность только подхлестнула его желание. Он сел рядом с ней и погладил ее по щеке, потом обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в губы, а не тем детским поцелуем, которым он был вынужден довольствоваться до сих пор.

Она не сопротивлялась, но ее начала колотить дрожь, а когда он отпустил ее, она тихонько заплакала.

— Мне страшно.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, Аниси. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо. Я хочу, чтобы ты почувствовала то же, что чувствую я. — Но слова — все те же избитые слова его тщетных ухаживаний в Хамосе, глупые, бессодержательные фразы, прикрывающие похоть, всегда слишком торопливые — сейчас застряли у него в горле. Он не мог снова произнести их, эти ритуальные слова, только не с этой девушкой, с которой у него были общие мысли. Он придвинулся  к ней и начал ласкать ее дрожащее тело. Она лежала, словно каменная, покорно терпя его ласки, и внезапно им овладела неконтролируемая ярость. Он схватил ее за плечи и прорычал:

— Ты вечно говоришь, что любишь меня. Думаю, ты просто меня обманываешь.

— О, Ральднор, ты ведь знаешь мои мысли… как ты можешь говорить такие вещи…

— Значит, ты ребенок. Тебя как-то умудрились вырастить сущим ребенком.

Слезы стекали у нее по щекам, и его терпение лопнуло. Он почувствовал, что презирает ее, ненавидит ее пассивную покорность. Он ощутил нахлынувшую на него страсть, превратившуюся почти в наваждение — висская часть его жаждала вырваться на свободу, и он ничего не мог с этим сделать.

Когда ее кулачки в ужасе ткнули его в грудь, он только сжал ее еще сильнее, и в его мозг хлынули ее обезумевшие от страха мысленные крики. Но теперь она была для него лишь предметом, который каким-то непостижимым образом воплотил в себе все разочарования, все мучения его жизни. Он почти не помнил, что она девственница, и поэтому, хотя вряд ли можно было сказать, что он взял ее силой, это все-таки было изнасилование, жестокое и кровавое. И ни единого разу она не вскрикнула вслух, лишь внутри своего разума, и именно эти крики в конце концов привели его в чувство. Его ужас перед тем, что он натворил, был тем сильнее, что он сам сделал это. Потому что, казалось, то был другой человек, человек, которого он собственноручно отловил бы в закоулках постоялого двора и избил бы до полусмерти. Он обнял ее, пытаясь утешить, ошеломленный ее страдальческим видом и кровью. И чем сильнее он впадал в панику, тем больше она уходила в кокон опустошенного и угрюмого спокойствия.

— Что ты со мной сделал? — в конце концов спросила она. Трогательная печать ее простодушного неведения была сорвана.

Он стер с нее кровь и закутал в одеяла, и она в конце концов забылась глухим сном.

Он не отходил от нее почти до рассвета, когда ушел бродить по улицам Сара, глядя на восходящее солнце и чувствуя себя так, как будто в темноте убили человека, который был его другом.

Она почему-то удержалась от того, чтобы рассказать остальным, что он с ней сделал, но как-то отдалилась от него. А он обнаружил, что в ее присутствии чувствует себя, как пристыженный ребенок.

В Зарар они пришли в полдень, показали пропуск и были вынуждены укрыться в мрачной таверне от шквала бешеного града. Город казался странно замершим и опустелым.

Они сидели на скамье над своим дрянным дешевеньким вином, когда в дверь вошел молодой мужчина, отряхивая с плаща градины и в цветистых, хотя и не лишенных остроумия выражениях браня непогоду. Он уселся со своим стаканом в уголке у огня, но Ральднор ощущал его спокойный, темный, Заравийский взгляд,  и через некоторое время заравиец поднялся и, прихватив с собой кувшин с вином, подошел и сел рядом с ними.

— Прошу прощения за вторжение, но я вижу, что наш друг продал вам самое скверное вино в таверне. Позвольте. — С этими словами он взял со стола стакан Ральднора, выплеснул его содержимое на землю и наполнил его из своего кувшина. После этого все то же самое по очереди повторилось и со стаканами его товарищей.

— Я вынужден возразить, — подал голос пораженный Орван.

— Ну, если вынуждены, то возражайте.

— Нам нечем заплатить вам, — просто сказал Орван.

— Мне уже заплатили, причем двойную цену, — сказал незнакомец, целуя руку Аниси.

Казалось, они в один миг оказались во власти пришельца. Он оказался совершенно очаровательным человеком с неистощимым чувством юмора.

Он заплатил за их обед и сообщил им, что его зовут Зарос. Он был агентом одного ростовщика из Лин-Абиссы, по крайней мере, так он им сказал. Похоже, он откуда-то знал, что они приехали сюда не из праздного любопытства, а продать кое-какие товары, и позже Орван захватил его с собой, взглянуть на цветные ткани, резьбу и несколько покрытых глазурью горшков, которые они привезли на продажу.

— В Зараре вы ничего не продадите, — вынес свое суждение Зарос. — Надо ехать в Лин-Абиссу.

— Мы уже вели здесь торговлю.

— Разве вы не заметили, мой друг, как опустели улицы? Вижу, в Степи почти не доходят новости. Повелитель Гроз гостит у Тханна Рашека в Абиссе, и вся Зарависс отправилась туда вслед за ним поглазеть. Поэтому в Абиссе сейчас уйма покупателей. Вдобавок ко всему, мой презренный хозяин даст вам лучшую цену, если вы будете торговать через него.

— Значит, вы выглядываете здесь торговцев из Степей, — заметил Ральднор.

— Откровенно признаться, — сказал Зарос, — я приехал в Зарар навестить одну даму, с которой немного знаком, в то время как мне следовало бы выполнять утомительные и весьма прозаические поручения моего хозяина. Если вы решите заключить с ним сделку, я воспользуюсь этим, чтобы оправдать свое отсутствие. В противном случае мне останется лишь пойти с протянутой рукой. Но только не думайте, что я пытаюсь как-то повлиять на ваше решение…

— Какую цену ваш хозяин может дать нам за нашу работу?

— А какую цену вы хотели бы получить?

Орван и Рас, посовещавшись, назвали сумму. Зарос издал презрительный смешок.

— Не сомневаюсь, вы славитесь своей благотворительностью, но на что вы живете? Вы получите втрое больше, даже после того, как старый сквалыга заберет свою долю. И, подозреваю, ваш пропуск подписал какой-нибудь грязный висский мерзавец, обирающий вас до нитки — отрыжка Сара, или, хуже того, Оммоса. Подумайте, каким удовольствием будет отдать скотине всего лишь половину вашей предполагаемой выручки, оставив все, что выручите сверху, себе. Не дрейфьте. Я вам такую липовую купчую состряпаю — комар носа не подточит.

Путь в Лин-Абиссу занял два дня. Зарос ехал вместе с ними, на их повозке. В Зарар он прискакал на угольно-черном зеебе, но потом продал его, чтобы купить подарок своей «даме».

Его общество развеяло всю атмосферу сдержанности и угрюмости, охватившую их маленькую компанию. Он прямо-таки лучился легкомысленной радостью, оказавшейся на редкость заразительной. Ральднор обнаружил даже, что может общаться с Аниси безо всякой неловкости, а она, купаясь в безыскусных комплиментах Зароса, вновь начала робко улыбаться и снова превратилась в милое и простодушное дитя. Ральднор испытывал к Заросу теплую благодарность, но все-таки где-то в глубине души у него шевелился червячок встревоженной совести, понимание, которое он отказывался принять. Заравийская свобода передалась и ему. Теперь он задавался вопросом: а не было ли его место действительно здесь, в Зарависсе, среди заравийцев — его корни и все наклонности и устремления его духа и его плоти? И именно Зарос первым заговорил с ним об этом, на вторую ночь, когда они сидели у костра.

— Похоже, та часть тебя, которую ты унаследовал от своей матушки, чувствует себя здесь как дома.

Ральднор, глядя в языки пламени, сказал:

— До сих пор я не знал никакой другой жизни, кроме той, какую ведут в Долинах.

— Так и гусеница живет в коконе до тех пор, пока солнце не раскроет его. И тогда оттуда вылетает восхитительная бабочка, изумляясь и говоря себе: «Так-так, оказывается, все это время я жила в коконе!».

— Не так-то просто отбросить наследие своего отца, Зарос.

— Проще, чем ты думаешь. Равнины взращивают благородных и достойных людей. Давай отдадим им должное, но не будем кривить душой. Ты не принадлежишь к народу Равнин. Во-первых, как я вижу, ты не используешь их мысленный язык.

Ральдор невольно дернулся — новый знакомый вновь разбередил эту старую рану, которая и без того не думала заживать. Кроме того, он всегда слышал, что жители Степей пытаются сохранить свои способности к телепатии в тайне от Висов. Он ничего не сказал, а Зарос не стал допытываться. Но его мозг подхватил эту дискуссию и принялся терзаться.

Когда они въехали в широкие красные ворота Абиссы, с небес уже слетали первые бесплотные снежинки. Стражники с женщиной-драконом, эмблемой Тханна Рашека на груди, долго разглядывали их пропуск, передавая его по всей иерархии, пока он наконец не оказался у капитана, который даже вышел на улицу и принялся разглядывать их лица. В конце концов он спросил Зароса:

— Ты возьмешь на себя ответственность за этих людей?

— Возьму. Но разве в этом есть какая-нибудь необходимость? Как вы можете видеть, они совершенно взрослые и давно вышли из пеленок.

Капитан хмыкнул и с каменным лицом махнул рукой, впуская повозку.

— Вот идиот, — сказал Зарос. — Он боится короля Драконов.

— Повелителя Гроз?

— Его самого. Всем известно, что Амрек терпеть не может обитателей Равнин. Говорят, что одна ведьма из Степей наложила на него проклятие, притом даже еще до его рождения.

— Ведьма из Степей?

— Девушка из храма, которая, как считают, убила его отца, Редона, постельными играми, а потом обратила гнев Анакир на нерожденного принца. Вот уж воистину женщина многих талантов. Я не отказался бы с ней познакомиться.

В мозгу Ральднора шевельнулась тревога. Девушка из храма. В городе кто-то что-то такое говорил. Или ему это приснилось?

— И что это было за проклятие? — спросил он, отчасти для того, чтобы заглушить свое беспокойство. — Рас говорил о змеиной чешуе.

— Не исключено, но бездоказательно. Кто знает? Зато у матерей есть чем пугать непослушных детишек.

Снег повалил, скрывая башни и мраморные просторы города и укутывая все неподвижные предметы в городе глухим белым покрывалом.

— Здесь поблизости есть одна сносная гостиница, — сказал Зарос, но когда они добрались до нее, оказалось, что мест нет.

Было уже довольно поздно. Наверху, коптя, потрескивали масляные фонари, освещавшие все города Висов. Они побывали еще в трех гостиницах, и у двери каждой висел малиновый флаг, свидетельствовавший о том, что все забито. В последней из них во дворе расположились солдаты. Там горели большие жаровни, озарявшие пятерых или шестерых из них, хохотавших над какой-то шуткой у крыльца. Все они были как на подбор высокими и широкоплечими, закованными в причудливые латы — одна черная мерцающая чешуйка поверх другой, в каждой из которых тускло отражался огонь костра — драконья кольчуга эм Дорфара. Рыжие плащи, осененные черными драконами, развевающиеся на ветру, точно воздушные змеи. Гребни и забрала шлемов придавали им какой-то сказочный облик. Люди-ящерицы.

Повозка продребезжала мимо, и один из драконов бросил в их сторону взгляд. Улыбка еще играла у него на губах. Он аккуратно и старательно сплюнул.

Ральднор ощутил, как им овладел ужас. Внезапно его заставили ощутить все свое бессилие и бесправие, не только перед этими доспехами и копьями, но и перед вот такой нерассуждающей  ненавистью. За что этот человек мог так ненавидеть их? Просто потому, что ненавидел его господин? Или это был какой-то первобытный страх, который было так легко вызвать у любого Виса просто в силу различия в пигментации и историй, которые ходили вокруг этого?

Ральднор бросил взгляд на Зароса. Тот, похоже, не заметил этот маленький инцидент. Вправду ли? Или и Зарос тоже был их потенциальным врагом?

В конце концов им все же удалось отыскать грязноватую гостиницу в узком переулке, носившем название Галечная улица. У камина в общем зале сидело несколько людей с Равнин. Драконы сюда не заходили, это было слишком далеко от дворца и их короля.

Зарос ушел в снегопад, пообещав вернуться утром с ценой, которую предложит его хозяин-ростовщик, и они, проглотив невкусный ужин — большая часть всей провизии в Лин-Абиссе уходила на то, чтобы прокормить дорфарианцев — поднялись по скрипучим ступеням в тесные спаленки. Ральднор, на которого опять напало былое стеснение, мимолетно коснулся руки Аниси в темноте и отошел от нее, не в силах разговаривать. Ночью он лежал, думая лишь о ней и о том, что он с ней сделал, и раскаяние причудливо мешалось в его душе с желанием. Его желание было гранитной стеной, разделявшей их. И Аниси, со своей стороны, видела обрывочные и пугающие сны о безликом мужчине с изуродованной рукой. Болтовня об Амреке и о его проклятии вновь оживили древний страх, уходящий корнями в ее раннее детство, когда она услышала от одной старухи, болтавшей с ее бабкой в развалинах дворца, упоминание о его имени, характере и его увечье.

А за окнами снег уравнивал весь мир своей сахарной бледностью.

Зарос вернулся утром, как и пообещал.

— Мой хозяин был вне себя от радости. Вы можете пригнать повозку к полудню на Косую улицу? Там в стене галереи есть дыра.

Орван хорошо знал это место.

— Я бы сказал, в этом районе нечасто встретишь в стенах дыры.

Зарон отмахнулся, пожав плечами.

— Да, вот еще что — придержите пока волчью шкуру. Она слишком хороша, чтобы продавать ее за бесценок. Потом попробуете сбыть ее меховщику.

Они уже почти договорились, что пока Аниси будет оставаться в гостинице, Орван и Рас — жители Равнин — поедут на повозке, а Зарос с его наполовину заравийским братом, Ральднором, пойдут вместе пешком, как граждане. Ральднор ощутил смутную тревогу, но трястись в повозке ему уже порядком надоело, поэтому он не стал спорить.

— Нашим бедным друзьям придётся тащиться в лучшем случае вдвое дольше, — заметил Зарос, когда они дошли до широких заснеженных улиц верхних кварталов. — Половина дорог перекрыта, вторая половина запружена зеваками. Из храма Ясмис во дворец движется процессия — Повелитель Гроз сегодня собирается молиться богине любви и брака. Похоже, дело пахнет помолвкой; Амрек и кармианка, Астарис. Ты, конечно же, ничего о ней не слышал.

— Ничего.

— Так я и думал. В один прекрасный день земля расколется надвое, а на Равнинах так ничего об этом и не узнают. Так уж и быть, невежда, я просвещу тебя. Астарис — дочь последнего короля Кармисса, ныне покойного. Ее мать была заравийской принцессой из выводка Тханна Рашека. Говорят — заметь себе, говорят — что она самая прекрасная женщина в мире. Она уже год живет в Зарависсе, в доме своего деда в Тираи. Однажды она приезжала в Абиссу, и с тех пор я, как и половина города, потерял покой души и чресел.

— Так значит, она красавица?

— Ослепительная. Ты когда-нибудь видел красноволосую висскую женщину? Ах, да ты же у нас с Равнин, значит, не видел. Так вот, это огромная редкость. А эта — у нее грива цвета рубинов. А это — Ламповая улица, — заметил он. — Здешний закон — закон волчьей стаи. Устало улыбайся проституткам и следи за своими карманами.

Когда Зароса заметили, на Ламповой улице поднялся невообразимый шум. Его здесь явно хорошо знали. Злодейского вида бородатые типы, грабители или бандиты с холмов, хлопали его по спине и, скабрезно посмеиваясь, нашептывали ему на ухо похабные анекдоты; хозяйки борделей посылали воздушные поцелуи и наперебой зазывали его вместе с симпатичным другом к себе, чтобы привить недавно привезенным новеньким-девственницам вкус к их ремеслу. В конце улицы танцовщица из Зора показывала представление, извиваясь своим гибким бронзовым телом в кольцах обвившего ее янтарного питона.

— Я вижу, кое-кто здесь здорово оголодал, — заметил Зарос. — Думаю, сегодня вечерком мы навестим Город наслаждений.

Ральднор слегка покраснел. Зарос сказал:

— Мой бедный мальчик, нескрываемое вожделение — клеймо всех Висов. Соглашайся. Твоя матушка взяла тебя за горло и поджаривает на медленном огне.

— У меня нет денег… всего несколько медяков.

— Ну так я одолжу тебе. Твоя волчья шкура должна принести тебе хорошие деньги, или я буду не я. Тогда и отдашь.

— Аниси… — начал Ральднор, потом запнулся.

— Аниси — восхитительное дитя, которое, как любая женщина, будет снисходительна к твоей маленькой слабости. Завтра купишь ей новое платье и какую-нибудь побрякушку, чтобы облегчить свою совесть и получить ее прощение.

— А Рас с Орваном?

— Мой хозяин пригласит их сегодня вечером к себе. Он любит хвастаться широтой своих взглядов и обстановкой, а они получат отличный обед — у него превосходный повар, несмотря на все  остальные многочисленные недостатки.

До лавки они добрались чуть позже полудня, и она оказалась одной из самых крупных и изысканных в Галерее Золотой птицы. Сам хозяин был дородным, очень живым и столь же шутливо капризным, как и его отпрыск. Ибо Ральднор вскоре по нескольким намекам, поддевкам и проявлениям привязанности между этими двумя сделал вывод, что Зарос был его сыном.

Похоже, поделки жителей Равнин нынче пользовались спросом, и они неплохо заработали. Последовало и приглашение на обед, хотя Зарос быстренько отмазал Ральднора от него, заявив, что не желает, чтобы всех его друзей отравили в один присест.

Зарос остался в лавке, а Ральднор проулками повез остальных обратно в гостиницу. Но несмотря на это, на душе у него было легче, чем вот уже много дней.

Однако по пути произошло неприятное событие, испортившее ему все предвкушение.

Пытаясь обойти все прибывающую толпу и в то же время исполнить указания Зароса, он в конце концов свернул не туда и оказался на большом перекрестке Проспекта королей. Даже совершенно не зная Лин-Абиссы, он мгновенно понял, что оказался на краю маршрута, которым будет двигаться процессия Повелителя Гроз.

Широкая улица, обрамленная по краям рядами скульптур, величественными колоннадами зданий и башнями, сверкающими на фоне неба алмазным блеском, была расчищена от снега. С карнизов свисали сотни знамен. Повсюду толклись зрители, и повозка немедленно увязла в толпе. Где-то впереди слышалось отдаленное буханье барабанов и рев труб.

Внезапно из толпы — но не от толпы — раздался голос, грубый, повелительный, презрительный:

— А ну-ка убери свой драндулет с дороги, поглоти тебя ад!

Ральднор взглянул вниз, чувствуя, как сводит от знакомого страха живот.

Перед ним стоял гигант в чешуйчатых бронзовых латах, чье иссеченное шрамами медное лицо казалось сделанным из того же материала, что и забрало шлема. Черенком копья он с силой ткнул ближайшего к нему зееба в бок.

С пересохшими губами, не в силах что-либо ответить, Ральднор изо всех сил натянул поводья. Повозку повело назад.

— Живей! Пошевеливайся, безмозглая равнинная падаль!

Позади толпа бросилась врассыпную, поливая их бранью.

Солдат махнул рукой, сделав знак остановиться.

— Вполне достаточно. А теперь я хочу видеть ваш пропуск.

— У меня его нет, — начал Ральднор. Прежде чем он успел объяснить, что пропуск у Орвана, солдат протянул руку и стащил его с козел. Ральднор мешком упал на землю и ухватился за колесо, чтобы подняться. И тут же одетый в латную перчатку солдатский кулак полетел прямо ему в лицо.

Где-то закричали, а в следующий миг он обнаружил, что уклонился от удара и стоит перед дорфарианцем со своим охотничьим ножом в руке, исполненный решимости убить его, несмотря на тяжелую броню. Потом произошло что-то непонятное. Между ними вклинились какие-то люди, и нож вырвали у Ральднора из пальцев. Солдат грубо раздвинул толпу, но на его губах играла улыбка.

— Ты вытащил ножичек, деревенщина? Так-так, поглядим-ка. Думаешь, тебе удастся проткнуть меня прежде, чем я успею переломать тебе шею? Кроме того, за сопротивление эм Дорфару можно отправиться и на виселицу.

Чей-то голос выкрикнул:

— Нет у него никакого ножа.

— Мы бы увидели, — поддержал его другой голос. — Тебе померещилось, дорфарианец.

Лицо солдата потемнело. Он бросился к толпе, зарычав от ярости, но в этот миг другой солдат что-то крикнул ему с проезжей части. Грязно выругавшись, дорфарианец обернулся и испепелил Ральднора злобным взглядом.

— Мы еще встретимся с тобой, жук навозный!

Он зашагал прочь, расшвыривая толпу.

Чья-то рука сунула ему в ладонь нож. Мимо проходило несколько человек, и он не разобрал, кто именно сделал это. Он забрался обратно на козлы, дрожа от безумной ярости, и увидел за пологом повозки белое, без кровинки, лицо Орвана.

Взревели трубы. Точно во сне, Ральднор увидел приближающуюся процессию. С его козел открывался отличный обзор, но эта возможность пропала даром. Он уловил лишь расплывчатое темное пятно солдатских рядов, цвета Дорфара и Тханна Рашека да жриц Ясмис в своих карминно-красных одеяниях, а в ушах у него стоял оглушительный звон литавр. Но потом он увидел колесницу.

По какой-то непонятной причине все его чувства вдруг обострились и сосредоточились на этой коляске — колеснице Повелителя Гроз, угольно-черной, металлической, увлекаемой такой же угольно-черной упряжкой скакунов. Возможно, именно эти животные сначала привлекли его внимание, ибо он никогда еще не видел такой породы.

У мужчины в колеснице была дорфарианская кожа цвета черной меди и черные волосы. Его лицо было необычным, странно искаженным — как будто за ним скрывалась какая-то тщательно подавляемая и грозящая вот-вот вырваться наружу жестокость — но внешне красивое и унаследовавшее большие темные глаза его матери, Вал-Малы. Он был весь в черном, с золотой цепью, пересекающей широкую грудь. Поводья он держал в правой руке, а в левой сжимал кнут с позолоченной рукояткой. И на этой левой руке была перчатка, а на мизинце тускло поблескивал дымчатый сапфир.

Это был Верховный король. Этот смуглый страннолицый человек был его царственным Врагом.

До этого мига он был всего лишь фантомом; теперь же, точно по неумолимой воле судьбы, вся ненависть Ральднора сосредоточилась на нем.

В розовом сердце Лин-Абиссы расположился Город Наслаждений, место, посвященное плотской стороне культа Ясмис, богини любви. Когда на город снизошли голубоватые сумерки, Зарос пришел за ним, и вскоре они покинули почти опустевшую гостиницу и бледную девушку, оставшуюся сидеть у огня.

Она не захотела идти в знатный заравийски дом. Этот обед почему-то ассоциировался у нее с тем страхом, который она испытала в доме оммосца, Иир-Дакана. Но оставаться в одиночестве в этой скрипучей сумрачной комнате с коптящим огнем в камине она тоже не хотела. На лестнице она нерешительно тронула Ральднора за локоть.

— Тебе очень нужно уйти с Заросом? — пролепетала она.

— Ты же знаешь, что да. Я ведь тебе объяснял — мы идем к меховщику, поговорить о волчьей шкуре.

— Но разве обязательно идти к нему именно сегодня?

— А почему нет?

Она не могла ему этого объяснить.

Вскоре он начал терять терпение. Она пыталась сдержать слезы, зная, что он не выносит ее плача. В его глазах появилось то выражение, которое всегда пугало ее. Она не доставляла ему удовольствия — да и разве она могла сделать это, если даже не знала, как? Поэтому ему не оставалось ничего другого, как искать это в другом месте. Она уже поняла, что он собрался в бордель.

Теперь слезы беспрепятственно текли по ее лицу, и она не утирала их.

Узкие улочки зазывно сияли огнями в окнах. Принаряженные женщины выставляли свои прелести на высоких помостах — огненные танцовщицы из Оммоса и Закориса, заклинательницы змей из Лана и Элира. Сутенеры во все горло расписывали достоинства своих самых дорогих шлюх.

— А груди… ммм… а бедра какие….

— Ага, по три того и другого, — заметил Зарос в толпу.

Они подошли к украшенной мишурой двери и зашли внутрь.

В центре комнаты возвышалась статуя обнаженной Ясмис, вокруг которой извивалась девушка-акробатка. Там и сям сидели многочисленные клиенты, потягивая напитки и наблюдая за ней.

Они уселись в нише, и бармен без приглашения принес им вино, заломив за него совершенно несусветную цену. Ральднору стало не по себе. Через некоторое время в комнате появились еще две девушки.

Они могли бы сойти за сестер — обе хорошенькие, меднокожие, с круто вьющимися иссиня-черными волосами и золотыми блестками в уголках глаз.

Их платья были из просвечивающего газа, искусно задрапированные так, на груди и бедрах становились непрозрачными, открывая при этом красный драгоценный камень, сверкающий в пупке, и золотые лучики, отходящие от него, на животе каждой из них.

Разом защебетав, они весело поприветствовали Зароса, но одна послушно уселась рядом с Ральднором и подлила ему вина.

— Ты очень красивый, — прошептала она ему поверх кубка жеманно. — Меня зовут Яйни. А ты с Равнин.

— Да.

— В этом вине любовь, — шепнула она. Он понял, что она имеет в виду добавленный в питье афродизиак и отставил свой бокал, даже не пригубив. Она заинтересованно взглянула на него, потом улыбнулась. — Наверху есть комнатка.

Он поднялся, смущенный этим сексуальным этикетом, о котором не имел ни малейшего понятия.

Он пошел вслед за ней в комнату, в которую помещалась лишь одна кровать. В притушенном свете лампы она обняла его с нежной, искусно разыгранной страстью. Ее губы и легкие пальцы творили чудеса, а когда он принялся ласкать ее податливое, льнущее к нему тело, она, похоже, тоже возбудилась, хотя, возможно, это всего лишь было ее ремесло — казаться возбужденной.

Много позже, когда они лежали рядом в золотистой мгле, ему вдруг пришло в голову, что его мать тоже могла быть вот такой проституткой с солнечными лучами, нарисованными на животе золотой краской, и он недобро усмехнулся при этой мысли.

— Ты улыбаешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него. — Почему? Тебе было приятно со мной?

— Ну конечно же. Ты очень хорошенькая и очень умелая.

— Довольно жестоко говорить мне такие вещи после любви.

— Должно быть, ты считаешь меня очень наивным, — сказал он. — Я первый крестьянин с Равнин, которого ты развлекала?

— По тебе вообще не скажешь, что ты с Равнин. И что крестьянин. Ты презираешь меня за то, что я шлюха. И считаешь, что автоматически купил мое удовольствие.

Он взглянул на нее и понял, что она рассержена. Ее ответная пылкость, похоже, была действительно неподдельной. Он притянул ее к себе, целуя коралловые губы и окрашенные кармином соски.

— Снова и снова, — прошептала она, задохнувшись. — Ты неутомим, мой Повелитель Гроз. — Он будто и не услышал ненавистного имени. — Если я так понравилась тебе, может, ты как-нибудь заглянешь ко мне еще раз?

Но он ничего не ответил ей, если не считать того ответа, который дало его тело.

Ураган разметал тьму в его мозгу.

Он мгновенно проснулся, закричав, и девушка-заравийка схватила его за плечо.

— Что случилось? Плохой сон? Это был просто сон. Теперь ты проснулся.

— Нет, — сказал он. Его глаза были широко раскрыты. — Не сон.

В его мозгу бушевал тот чуждый, вторгнувшийся извне ужас, вызывая у него головокружение, дурноту и страх. Он выскочил  из кровати, схватил свою одежду и поспешно оделся.

— Да что же это такое? — в отчаянии вздохнула она. — Позволь мне помочь тебе.

Но он уже скрылся за порогом. Опечаленная, Яйни сжалась в комочек на постели. Он стал первым мужчиной, который когда-либо доставил ей удовольствие. Она не ожидала такого напора, такой страстности и столь утонченной искусности от одного из спокойных и нетребовательных обитателей Равнин. А теперь он покинул ее — она не понимала, почему — как будто в него вдруг вселился какой-то демон.

Выбежав за дверь, он помчался к выходу, расталкивая проституток и их праздных клиентов. Зароса нигде не было видно. В голове у него бушевала буря. Он выбежал из борделя.

Ночь была черным бархатом, башни — золотой вышивкой на нем. Снег расчерчивали яркие полосы света из окон. Он мчался, задевая людей, которые смеялись или осыпали его бранью. Заплутав, он очутился в каком-то темном переулке, всхлипывая и хватаясь за голову, точно пьяный.

— Аниси, — стонал он. — Аниси, Аниси…

Он увидел высокий портик из сплетенного белого золота и силуэты людей и закричал, чтобы они отпустили ее. Точно слепой, он метался по переулку, потом по двору, крича, так что в окнах показались встревоженные лица.

7

Металлические колонны изгибались, точно причудливые леденцы, а из распахнутых железных ворот бил свет факелов. За ними темнела улица, окаймленная голыми деревьями, закутанными в плотную снежную вату.

Раздался визг колес.

Один из драконов протянул руку, сжав ее правую грудь.

— Как тебе нравится дворец Тханна Рашека, а, малышка?

Второй захохотал, повернув колесницу к временным казармам дорфарианцев. Копье с красным подсыхающим наконечником было прислонено к ограждению. Ночь обещала быть очень забавной. Но внезапно на дороге загорелись новые факелы, и прозвучал повелительный приказ остановиться. Солдат натянул поводья; его товарищ вполголоса выругался. Гвардия Драконов. Их черные плащи украшала личная эмблема Амрека, белая молния.

Капитан гвардии отделился от своих подчиненных и подъехал к колеснице. Взглянул на двух явно встревоженных солдат, на бледную, посеревшую лицом девушку.

— У вас здесь девчонка с Равнин, солдат.

— Да, сэр.

— Как вы ее заполучили? Только честно.

Солдат нахмурился.

— Сегодня на пути следования процессии застряла повозка недоумков с Равнин, сэр. Один из них был со мной непочтителен, но толпа — эти тупые заравийские бараны — толкались вокруг — не дали мне разобраться с ним. Я пришел сюда, чтобы поучить его хорошим манерам. Найти было нетрудно. В городе всего несколько гостиниц, которые осмеливаются принимать этих желтых крыс, когда король Амрек здесь.

— И вы нашли его, солдат?

— Нет, сэр. Не повезло. Но я нашел его подружку, как вы видите.

Капитан улыбнулся одними губами.

— Ну, солдат, у меня для вас хорошая новость. Все это время вы, сами того не зная, исполняли поручение Повелителя Гроз. Кто-то прослышал о ваших планах, проследил за вами и доложил Верховному королю. Он сам хочет увидеть девчонку.

Лицо солдата вытянулось в мстительной досаде, смешанной с беспокойством.

— Ладно, солдат. Давайте ее сюда. Да не переживайте вы так, он вернет ее вам, когда закончит.

Спорить с ним было бы опасно и бесполезно. Солдаты вдвоем вытолкали девушку из колесницы, а капитан поймал ее и поставил на ноги.

— Повезло же тебе, красавица, — осклабился он. — Такая честь выпала.

Повесив голову, она покорно пошла за одетыми в черное стражниками по дворцовым залам. Они оставили ее в ярко освещенной комнате, самодовольно прошествовав мимо нее. На какое-то время она оказалась в одиночестве, если не считать двоих гигантов, охранявших вход. Потом появилась высокая женщина в просвечивающих одеждах. Она больно ухватила Аниси за плечо острыми, точно орлиные когти, пальцами и куда-то повела ее по длинным коридорам и передним. Перед резной дверью из циббового дерева она остановилась. Ее дорфарианское лицо походило на маску — черные впадины глазниц, кроваво-красный вампирский рот.

— Повелитель Гроз ждет тебя. Ты будешь делать все, что он велит.

Орлиные когти побарабанили по деревянной створке, и она распахнулась. Она втолкнула Аниси внутрь.

Девушка стояла, словно статуя, ослепшая, оглохшая и онемевшая, чувствуя, как кружатся стены и пол уходит у нее из-под ног, но это землетрясение было вызвано ее страхом.

Из света материализовалась огромная тень. Она почувствовала, что задыхается в ядовитом тумане ужаса. Она протянула руки, силясь удержаться от падения в эту драконью западню, но они схватили лишь воздух.

— Значит, это наша маленькая путешественница с Равнин, — произнес голос. Она не могла понять, откуда он идет, казалось, отовсюду сразу. — Сними свои жалкие обноски и покажи мне, какая ты.

Но она все так же стояла, беспомощно хватаясь за воздух и задыхаясь. Теперь она видела его; по крайней мере, видела закованную в перчатку левую руку, которая тянулась к ней, и уже наградила ее признаками проклятия. Проклятия Анакир. В тот миг, когда эта рука коснется ее, она умрет. Так всегда было в ее ночных кошмарах.

— О боги, неужто вот это погубило моего отца? Неужели ты не осознаешь оказанную тебе честь? Ты, родившаяся от безвестных недоумков с Равнин? Чего ты боишься? Этого? Ну, в этом есть какая-то справедливость. Порча, наведенная женщинами вашего желтого племени, вернулась обратно, к твоей, вне всякого сомнения, девственной плоти.

Он притянул ее к себе, и рука, таившая ее смерть, легла туда, где билось ее сердце. Огненный нож пронзил ее, точно то водяное существо в доме Иир-Дакана.

Амрек оторвал губы от ее кожи, чтобы взглянуть на нее. Стоило ему лишь отпустить ее, как она упала. В тускло рдевшем свете от жаровен она лежала, будто белая тень, тянущаяся через пол поверх его черноты. Он склонился над ней и обнаружил, что она мертва.

Ральднор открыл глаза. Он не знал, ни где находится, ни как очутился здесь.

Через некоторое время он слабо пошевелился, испуганный, что какое-то ранение лишило его возможности двигаться. Но оказалось, что он цел и невредим, и скоро он уже сидел. В хмуром небе что-то слабо сияло. Вокруг петляли темные замусоренные переулки. Он подумал:

«Я что, сошел с ума в этом Зарависсе?»

Похоже, он всю ночь пролежал в тени полусгнившей хижины.

Голова отозвалась тупой болью, и он внезапно вспомнил страшный удар, после которого он отключился. Значит, кто-то оглушил его — должно быть, какой-нибудь вор. Но его нож был на своем месте, за поясом, так же как и то, что осталось от денег, ссуженных ему Заросом — после того, как он расплатился с девицей. Он поднялся и зашагал по ближайшему переулку. Грязная старуха, высунувшаяся из окна с ведром помоев, ни за что ни про что обругала его.

Переулок снова повернул, и за поворотом на земле лежала на спине сломанная кукла с широко раскинутыми руками. В тот же миг, как он увидел ее, память внезапно вернулась к нему, и горло у него свело болезненной судорогой. Он прислонился к стене, дрожа и бормоча ее имя. Что случилось с ней и с отчаянными бессознательными призывами ее разума? И что, что погрузило его во мрак?

По переулку, шаркая, брел какой-то человек. Ральднор схватил его за руку, и прежде чем тот успел вырваться, спросил его:

— Как дойти до Галечной улицы?

Прохожий сердито заворчал. Ральднор сунул ему под нос монетку. Тот буркнул что-то невнятное, схватил монетку и поспешил убраться. Ральднор пустился бегом.

Взошло солнце, тускло-красный пузырь, а он все еще кружил и кружил по путаным лабиринтам Лин-Абиссы, то и дело обращаясь к прохожим за помощью. В конце концов он все же выбрался на знакомые улицы и ввалился на двор гостиницы.

И сразу стало ясно, что произошло непоправимое.

Две глубокие борозды — следы колесницы — четко отпечатались на снегу, а рядом с ними были и другие следы, как будто кого-то тащили в колесницу, и какие-то коричневые пятна.

Ральднор как во сне побрел через двор в гостиницу. Огни погасли, и в зале никого не было. Он усилием воли заставил себя пройти через зал и подняться по ступеням, остановившись перед дверью крохотной комнатушки, в которой она жила. Из-за двери не доносилось ни звука, но все же он ощутил чье-то присутствие. Он толкнул дверь, и она беззвучно распахнулась.

Было очень темно, потому что ставни так никто и не поднял. Но он различил тело девушки, лежащее на узкой кровати, и мужчину, сидящего рядом с ней. Мужчина поднял глаза и уперся взглядом прямо ему в лицо. Это был Рас.

— Она мертва.

— Нет, — не поверил Ральднор.

— Она мертва. Если бы ты пошел вместе с нами на обед к заравийцу, она бы тоже пошла. Если бы ты попросил ее, она пошла бы с тобой. Но ты ушел в бордель и оставил ее здесь одну, и они пришли за ней, пока ты развлекался со своей шлюхой. — Его голос был тусклым и невыразительным. — Мы с Орваном пришли слишком поздно. Его солдаты уже принесли ее обратно. Это он велел им. Амрек. Она должна была развлекать Амрека, но умерла, прежде чем он успел что-то с ней сделать. В детстве она всегда его боялась, я помню это. Ты отнял ее у меня, а я позволил тебе сделать это. Я не смог помешать тебе. Но зачем ты сделал это, Ральднор, если она была не нужна тебе? Она была совсем ребенком, Ральднор. Почему ты не оставил ее в покое?

Ральднор был не в силах оторвать глаз от Аниси, ему хотелось подойти к ней, прикоснуться, но она была такой ужасно неподвижной. Ее белое лицо было совершенно пустым, точно забытая кем-то маска. Он развернулся и стал спускаться по лестнице, пересек пустой зал и снова вышел во двор. Кто пытался защитить ее? Должно быть, какой-нибудь степняк пролил эту кровь.

Он вышел через ворота и зашагал, сам не зная куда.

В конце концов он очнулся, обнаружив, что сидит на невысокой каменной стене, а какой-то человек что-то настойчиво говорит ему, пытаясь заставить его подняться и куда-то идти. Он некоторое время тупо смотрел на этого человека, пока наконец не понял, что это Зарос.

— Это я виноват в ее смерти, — сказал Ральднор. — Это моя кровь должна была быть на том снегу.

Но Зарос поймал его руку и поднял на ноги, и они зашагали куда-то через толпу. Ральднор решил, что Зарос ведет его обратно в бордель, и начал кричать на него. Зарос подозвал какого-то мордоворота, привалившегося к дверному косяку:

— Сварл, мой приятель не в себе. Помоги мне с ним управиться.

Верзила коротко кивнул, и они вдвоем потащили его по лестнице в какое-то незнакомое здание. Открылась дверь в чье-то экзотическое жилище, и его толкнули на кушетку. В комнату вошла худощавая темноволосая женщина.

— О, Зарос, ты же обещал мне, что будешь обращаться с ним ласково.

Ральднор не мог понять причину такой заботы, поскольку она не была ему знакома, но когда ее прохладная рука легко скользнула по его лицу, ее прикосновение, казалось, выпустило наружу всю его горечь, и она обнимала его, когда он плакал, и гладила по голове, как сестра.

Он не знал, кого оплакивает — Аниси или Эраз, призрачный образ своей матери, которая, несмотря ни на что, была очень ему дорога, или возлюбленную, с которой он делил мысли, и к которой, по сути, ничего не чувствовал. Ибо даже одурманенный этой болью, он понимал это, и понимал, что беловолосая девушка станет его вечной карой.

Аниси склонилась над ним, коснувшись его плеча. Он поднялся в темноте, и она стояла в ожидании, а ветер развевал ее серебристые волосы. Белая луна светила ей в спину, и он видел очертания ее хрупких косточек под прозрачной кожей. Когда он приблизился к ней, она подняла руки, и по ее телу побежали трещины, точно чернильная паутина на алебастре. В один миг она рассыпалась в золотистый прах, и ветер раздул его, унося к луне и оставив ему одну лишь тьму.

Вечера, ночи, рассветы, новые сумерки и восходы сменяли друг друга бесконечной чередой. Он уже привык к роскошному жилищу Зароса, в котором сидел, заживо разъедаемый бездумной апатией.

Через три или четыре дня зашел Орван, и на его выразительном лице сейчас читалась лишь нерешительная печаль.

— Ральднор… Скоро начнется оттепель. Завтра вечером или, возможно, послезавтра. Тогда мы отправимся на Равнины.

Ральднор ничего не ответил, но Орван так же безмолвно смотрел на него, и в конце концов он сказал:

— Зачем ты мне это говоришь?

— Потому что нам нужно уезжать — пока снова не пошел снег. Ты же понимаешь, что после этого путешествие станет невозможным.

— Зачем ты мне это говоришь? — повторил Ральднор. — Я не поеду с вами.

— У тебя нет выбора. Ральднор, тебе придется поехать с нами. Неужели ты не видел, что здесь начинается? Амрек хорошо постарался. Даже заравийцы уже начали бояться и ненавидеть нас. Мы каждый день встречаем на рынке и на площадях людей, рассказывающих об извращениях и колдовстве, которые якобы процветают на Равнинах… Тебе придется ехать…

— Нет, Орван. Ты всегда считал меня Висом. И я и есть Вис. Она… она могла бы изменить меня, сделать из меня жителя Равнин, такого, как ты, будь она немного сильнее. И не надо укорять меня за эти слова. Я сознаю каждую каплю своей вины.

Он почувствовал легчайшее, еле уловимое прикосновение к своим мыслям, как будто разум Орвана, как и ее когда-то, коснулся его разума сквозь какую-то искажающую пелену.

— Возвращайся на Равнины, когда сможешь, — сказал Орван. — Когда тебе станет лучше. Ты ведь знаешь, что мы всегда будем рады тебе…

Ральднор покачал головой. Чувствуя, как разрывается от боли сердце, он сказал:

— Не стоит во второй раз звать к себе в дом вора и убийцу, Орван. Он может украсть и погубить кого-нибудь еще.

Орван опустил голову и вышел из комнаты.

После его ухода к Ральднору являлись всего двое. Первой была заравийская женщина, на чьей незнакомой груди он плакал в тот день. Когда он увидел ее в следующий раз после своего срыва, то ожидал, что в ее присутствии он будет смущаться и чувствовать себя неловко, но она своим ласковым и вежливым обращением как-то ухитрилась сделать так, что он принял свои действия. Похоже, она была любовницей Зароса, хотя и жила в другой квартире где-то в этом же здании. Она всегда была очень молчаливой, но ее присутствие всегда становилось для Ральднора невыразимым утешением. Она приносила ему поесть, а время от времени читала что-нибудь неторопливым звонким голосом. Ее звали Хелида, и ее интерес к нему был скорее материнским, чем просто женским, поскольку она явно очень любила Зароса за свой сдержанный и довольно сложный лад.

Вторая посетительница была куда менее приятной. Она являлась по ночам и проникала в его сны в пожирающем погребальном пламени. Он даже начал бояться спать. Орван в свой последний приход оставил ему волчью шкуру, и иногда в лунном свете белый мех казался ее волосами, разметавшимися по его кровати. Она так измучила его, что даже ее невинность стала казаться ему ненавистной.

Запертый в покоях Зароса, он не слышал никаких новостей извне. Даже пугающая безнадежность, охватившая Орвана, не подействовала на него, к тому же, по обыкновению чувствуя себя не таким, как его народ, и впервые подружившись с Висом, он ощущал себя настоящим заравийцем, единым целым с толпой в Лин-Абиссе.

Но на восьмой день его добровольного заточения какой-то мальчишка, кубарем взлетевший по лестнице, заколотил в дверь Зароса.

— Что ты безобразничаешь, маленький хулиган? — осведомился Зарос, и Ральднору показалось, что он узнал в маленьком посетителе сына хозяина дома, живущего со своей семьей этажом ниже.

— Зарос… там солдаты… Дорфарианцы…

— Естественно. Отдышись.

Мальчишка слегка восстановил дыхание, сглотнул и продолжил.

— Сварл видел на Косой улице дорфарианских солдат, которые спрашивали про мужчину с равнин без одного пальца на левой руке. Он велел мне сказать тебе, что кто-то отправил их сюда.

Зарос бросил мальчишке монетку и выпроводил его за дверь, потом, обернувшись к Хелиде, попросил:

— Милая, сходи-ка ты к старой Сольфине за ее краской для волос.

Хелида без единого слова исчезла.

— Я сейчас уйду, — сказал Ральднор, впавший в какую-то лихорадочную активность.

— И угодишь прямо в лапы к драконам? Не стоит, мой порывистый друг. С этого момента ты будешь делать в точности то, что я тебе скажу. О, Хелида, дорогая, ты так быстро обернулась. А теперь мы выкрасим эти желтые лохмы в пристойный цвет.

Когда Зарос принялся мазать его волосы угольно-черной пастой, а Хелида стала поливать его из кувшина чуть теплой водой, Ральднор запротестовал.

— Вертлявый, как угорь. Сиди спокойно, сейчас займемся твоими бровями.

— А она смоется? — осведомился Ральднор, ошарашенный и ставший почти послушным.

— Смоется? Боги и богини! Неужели ты думаешь, что все эти черноволосые дамы почтенного возраста, которых можно увидеть на улицах, стали бы выкладывать свои денежки, если бы первый же дождь раскрыл их маленькую хитрость?

Они посадили его перед камином и принялись усердно вытирать его голову полотенцем.

— Так себе работенка, — прокомментировал Зарос. — А теперь марш под одеяло, и закрой глазки. Правда, у некоторых дорфарианцев бывают желтые глаза — например, у их знаменитого короля Рарнаммона — но мне вряд ли удастся выдать тебя за него. И молчок, хотя, пожалуй, можешь изредка постанывать.

В этот момент на лестнице снова послышались шаги, на этот раз более тяжелые, и характерный звон кольчуг.

Через несколько секунд раздался повелительный стук в дверь. Зарос открыл дверь, очень убедительно изобразив изумление.

— Чем обязан подобной чести?

— Это никакая не честь, заравиец. У тебя здесь один человек…

— Ну да. Какая необычайная догадливость…

— С Равнин.

Зарос приподнял брови.

— Вот уж никогда, солдат. Я не якшаюсь со всяким отребьем.

— Неужто? И кто же тогда этот человек?

— Мой брат, сэр. Жертва неизвестного недуга. Врач в полном недоумении.

Два дорфарианца протиснулись мимо него и распахнули дверь в другую комнату. Они увидели черноволосого мужчину, спящего на кровати, и заравийскую женщину, притулившуюся у его постели в позе усталого отчаяния.

— Я вынужден просить вас, сэр, не тревожить беднягу. Вдобавок, — драматическим шепотом сообщил Зарос, — эта лихорадка очень заразна.

Солдат, подошедший было к кровати, шарахнулся.

— Ты доложил об этой болезни властям?

— Разумеется, сэр, — пробормотал Зарос.

— Проклятие, — выругался дорфарианец, оставшийся стоять у порога. — Ты происходишь из расы неисправимых лжецов, заравиец. Я сдеру шкуру с этих крыс на Косой улице, если увижу их.

— Да уж, лжецов здесь хватает, — глубокомысленно заметил Зарос.

Солдаты вернулись обратно к входной двери.

— А что такое этот парень с Равнин натворил, благородный сэр, что вызвал ваше неудовольствие?

— Это мое дело. Я кое-что ему должен.

Зарос проводил их и заботливо прокричал им вслед, чтобы были осторожнее на нижних ступенях, после чего захлопнул дверь — и прислонился к ней, самодовольно захлопав себе самому.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал Ральднор. Оказалось довольно легко притворяться больным в этой комнате, столь близкой к смерти.

— Угу. Но, если говорить по существу дела, разве тебе не кажется, Хелида, что из него получился отличный Вис?

А потом, разглядывая себя в зеркальце Хелиды, Ральднор обнаружил, что оттуда на него смотрит совершенно другой человек. Произошло что-то необратимое — и это была далеко не случайность. Ибо ему казалось, что он перестал быть Ральднором — по крайней мере, тем Ральднором, которого он знал. И его новое лицо было своим, уютным, а его высокомерие выглядело очень естественным. Казалось, он просто наконец-то обрел самого себя.

«А мне очень легко с этим незнакомцем, подумал он. Он никогда не знал ни ущербности глухого разума, ни несговорчивости девушек с Равнин, ни даже белой хрустальной девочки из моего сна. Теперь я Вис, настоящий Вис. Неужели это то наследие, которое хотела оставить мне моя мать? И всего лишь из пузырька краски, купленной у старой шлюхи?»

Утром он взял волчью шкуру и отправился продавать ее. Началась обещанная оттепель, и на улицах стояла вода, но он не думал ни о повозке Орвана, пробирающейся через враждебную слякоть, ни о разрушенном городе. В каком-то смысле он отрекся от них. Он шел самоуверенно, никого не боясь. С тех пор, как он увидел дорфарианского солдата, плюнувшего им вслед, какая-то тайная часть его души жаждала вот так свободно пройти по этим улицам, хотя он и не признавал этого.

Но все же, уже почти дойдя до лавки меховщика, которого порекомендовал ему Зарос, он проходил по Красному Рынку и увидел пятерых женщин, выставленных на продажу в публичные дома.

У четверых из них были нахальные и вполне безмятежные лица, и они вовсю кокетничали с толпой, так что по одному их виду можно было сразу безошибочно определить их занятие. Пятой была женщина с Равнин, одетая в грубую рубаху.

Ральднор взглянул на это знакомое и непроницаемое лицо, которые он в таком изобилии видел в деревнях. И тогда, как ни невероятно, их разумы соприкоснулись, и она вскинула голову, оглядывая толпу. Но у него не хватило ни силы, ни навыка, чтобы удержать их случайный контакт, он не умел этого. А она, видя вокруг лишь смуглых черноволосых людей, снова впала в угрюмую неподвижность.

Но все же толпа, в основном простолюдины, среди которых было и несколько оммосцев и дорфарианцев, начала осыпать ее насмешками.

— Не меня выглядываешь, желтая кобылка? Ух, я бы тебя объездил!

На Ральднора внезапно навалился холодный страх. Его затрясло. Поддавшись приступу мучительного малодушия, он развернулся и пошел через площадь.

Когда он подошел к меховой лавке, ощущение страха все еще не отпустило его.

Лавка была просторной и сумрачной, пропахшей мехами. Ральднор взял колокольчик и позвонил в него, и тут же, словно призрак из какой-нибудь трещины в стене, появился купец.

— Мой господин? — проговорил он приторно-любезным голосом. Ральднор страшно изумился, поняв, что это к нему обращаются таким тоном.

— Вот, — сказал он, развернув ткань и разложив шкуру на прилавке, где она тут же заиграла льдистым блеском.

Торговец выдал себя, ахнув от неожиданности. Потом, взяв себя в руки, сказал:

— Первоклассная шкура. Да. Вы ее выбелили?

— Я и пальцем к ней не прикоснулся. Это был белый волк.

Купец тихонько рассмеялся, точно услышал что-то донельзя забавное.

— Ах, мой господин. Волчья шкура такого размера, и такая белая?

— Если вам не по вкусу мой товар, я пойду в другое место.

— Погодите, мой господин, погодите. Не спешите так. Возможно, все именно так, как вы сказали. Но на моей памяти никому уже долгие годы не удавалось поймать такого зверя в ловушку.

— Это была не ловушка. Я заколол его в глаз. Шкура не испорчена.

Торговец торопливо оглядел шкуру, потом, покачав головой, затараторил:

— Конечно, такую большую вещь продать будет ой как нелегко, все-таки времена сейчас пошли тяжелые. Я могу предложить вам пятнадцать анкаров золотом.

— Тридцать, и ни анкаром меньше, — уперся Ральднор, хорошо проинструктированный Заросом и раздраженный тем, что ему приходилось прикидываться.

— Он заслуживает большего хотя бы за свое нахальство, — раздался чей-то голос.

Ральднор обернулся и увидел мужчину, появившегося из дыры в стене. Он был дорфарианцем, в этом не было никакого сомнения, однако он не был облачен в драконью кольчугу. Он облокотился на прилавок, глядя на Ральднора.

— Тебе следовало позвать меня раньше, купец. — Тот начал было что-то говорить, но незнакомец перебил его. — Расскажи-ка, где ты убил своего волка?

Ральднор, осторожно подбирая слова, ответил:

— На Равнинах.

— На Равнинах? Что-то далековато от дома. Ты ведь из городов Дорфара, разве нет?

От этой наводящей ужас иронии в ушах у Ральднора запульсировала кровь.

— Я не дорфарианец.

— Как ты быстро открещиваешься от верховной расы Виса. И откуда же ты?

— Я из Сара, — сказал Ральднор, — это недалеко от Драконьих Ворот.

Именно туда, как думали жители деревни, принявшей его, направлялась его мать, так что в его словах было какое-то зерно правды.

— Из Сара? Вот как. А волк, он был откуда?

— Из темноты.

Дорфарианец расхохотался.

— Пятьдесят золотых анкаров за этот мех, купец. — Купец судорожно сглотнул. — Но ты все равно опоздал. Его купит мой хозяин. Он лучше, чем все, что ты мне показывал. Отойдем в сторонку. — Он отвел Ральднора в полумрак, расползавшийся по углам лавки. Торговец, почему-то страшно перепуганный, не пошел за ними. — Ну, охотник, значит, ты умеешь убивать волков. А человека когда-нибудь убивать приходилось?

Ральднор уставился на него, потеряв дар речи.

— О, ремесло солдата очень почетно. Твоя мать была заравийкой, верно? А отца знаешь?

— Вы оскорбляете меня, — холодно проговорил Ральднор, ощутив подступившую к горлу едкую тошноту еще прежде, чем уловил ее причину.

— Я? И не думал даже. Бьюсь об заклад, твой отец был дорфарианцем. А это, парень, комплимент. Так как, хочешь стать солдатом у одного исключительно щедрого лорда, который занимает высокое место в Корамвисе?

— А почему я должен этого хотеть?

— А почему бы тебе этого не хотеть? Что, лучше всю жизнь сводить концы в концами в твоем Саре?

— Что это за лорд?

— Не так быстро. Возьми эти деньги и потрать их, и подумай о том, что сможешь куда более часто тратить такие суммы в Дорфаре. Приходи сюда завтра в полдень. Поговорим.

Ральднор взял тугой мешочек с деньгами, открыл его и увидел блеск золотых монет. И снова перед ним открылся новый  поворот, который могла принять его жизнь.

— Ты очень уверен во мне, дорфарианец.

— Этим я зарабатываю себе на жизнь. Безошибочным чутьем на тех, кто может быть полезен.

Ральднор развернулся и зашагал между ворохами мехов, оставив волчью шкуру купившему ее незнакомцу. У самой двери его настигли слова дорфарианца:

— В полдень, охотник. Я буду ждать.

На улице все еще шел дождь, наполняя и без того уже вздувшиеся канавы, но темная тень перемен уже накрыла пейзаж. Ральднор принялся раздумывать:

«Я вернусь. Каково? Солдат в их гнилой армии. Я, самозванец, равнинное отребье. И Дорфар — зловонный склеп мертвых королей. Неужели мне найдется место среди драконов?»

8

Она въехала в Лин-Абиссу, столицу ее деда, на спине ржаво-красного великана.

Они с ним составляли отличную огненную пару в этот белый полдень, шествуя в процессии, замыкали которую ярко одетые акробаты, фантастические танцоры и танцовщицы и немыслимые существа, одетые в костюмы из заравийских легенд. Нареченная Амрека под песни, рев труб и приветственные крики ехала по улицам, точно какая-то богиня из незапамятных времен.

Скакун, везший ее, был гигантским палюторвусом из субтропических болот Закориса. Она восседала в золотом приспособлении с крышей из перьев. На ней было отороченное каштановым мехом тускло-красное платье с глубоким декольте, а в ложбинке между грудями сиял оранжевый камень. С высокой прически, украшенной золотыми цветами, ниспадал дымчатый поток алой вуали. Ее волосы своим цветом в точности напоминали кровь.

Толпа переговаривалась и вытягивала шеи, чтобы получше разглядеть ее. И, как это всегда бывает со всеми безукоризненными вещами, она казалась нереальной. Они инстинктивно искали в ней что-то человеческое, хоть какой-нибудь крошечный изъян, но в ее красоте было что-то от саламандры, жгучее, мифологическое, не вписывающееся в рамки никаких канонов.

Она ехала, не глядя по сторонам. Она была точно изваяние самой себя.

Процессия остановилась у входа во дворец, и красное чудище согнуло передние ноги.

Какой-то мужчина с низким поклоном подал Астарис руку, помогая ей спуститься по позолоченным ступенькам.

— Мадам, я приветствую вашу светлость при дворе Повелителя Гроз в Лин-Абиссе. Я советник лорда Амрека, Катаос. Считайте меня своим рабом. — В его голосе звучал легкий акцент, выдававший в нем оммосца или закорианца, но все же его плащ украшал треххвостый дракон, эмблема Элисаара.

Она не ответила на его любезное приветствие, и, встретившись с ней глазами, он утонул в их затуманенной бездне.

Амрек уже ждал ее на ступенях дворца, чтобы собравшаяся у ворот толпа могла хоть краешком глаза увидеть их встречу. Катаос подвел ее к королю и отступил в сторону. Женщина очутилась лицом к лицу с человеком, которому с этого момента предстояло стать ее супругом.

Его внешность была мрачной и жестокой, как и его эмблема и репутация. Он склонился к ней и запечатлел ка ее губах ритуальный приветственный поцелуй, означавший его одобрение.

Ее губы были очень холодны, и она, похоже, не надушилась, несмотря на весь свой пышный наряд, как будто была простой куклой, позволившей нарядить себя. В ней было что-то такое, что пробудило его гнев. Он часто подвергался таким приступам гнева. Демонстративно игнорируя Советника, которого он ненавидел в силу множества разнообразных причин, он грубо схватил ее за руку и потащил за собой во дворец. Она ничем не выказала, что ей больно или неприятно.

— Мадам, я не привык разгуливать под ручку с женщинами. Думаю, я иду чересчур быстро для вас.

— Если вы так думаете, то вам следовало бы идти чуть помедленнее, — отозвалась она. — Ее замечание было остроумным и дерзким, но почему-то произвело на него впечатление случайности. Она просто сказала первое, что пришло ей в голову.

— Значит, у вас все же есть язык. А мне уже было показалось, что его откусила эта болотная тварь.

Они вступили в огромную комнату, оставив свиту за дверями. Он принялся показывать ей обстановку.

— Вы знаете, что случилось в этой комнате, Астарис эм Кармисс? Одна женщина умерла здесь от страха передо мной.

— Вас это огорчило?

— Огорчило? Нет, она была шлюхой с Равнин. Никем. А вы не хотите узнать, почему она боялась меня? Вот из-за чего — из-за этой перчатки. Но вам, Астарис, не нужно ее бояться. Я ношу ее, чтобы скрыть ножевой шрам — он не слишком красив с виду.

— Что такое красота? — сказала она.

Ее странные ответы сбивали его с толку, и она тоже, эта немыслимая жемчужина, вставленная в оправу его угрюмой жизни, чтобы сверкать там, точно комета.

— Вы, Астарис, прекрасны, — сказал он.

— Да, но я не эталон.

Он отпустил ее руку.

— Вам не было страшно на спине вашего зверя? Если так, то вините в этом Катаоса. Его идеи могли бы прийти в голову разве что хозяину какого-нибудь деревенского цирка.

— А чего я должна бояться?

— Возможно, несмотря на то, что я сказал вам, вам стоит  немного побаиваться меня.

— Почему?

— Почему? Я же Верховный король, более того, я ее сын — сын стервозной королевы Корамвиса. Я унаследовал всю ее низость и жестокость. А теперь мне предстоит стать вашим супругом. Пока я буду доволен вами, можете считать себя в полной безопасности. Но только не тогда, когда я утрачу интерес — непревзойденная красота через некоторое время может наскучить — даже ваша. В особенности ваша. Ваша совершенная симметрия будет раздражать, мадам.

Она лишь улыбнулась. Ее улыбка была загадочной. Было ли все дело в ее надменности, в ее самоуверенности, или лишь в том, что она была не в состоянии понять смысл его слов? Она или немногословна, или просто слегка ненормальная. Возможно, вот он, ее недостаток — слабоумная королева, которой предстоит вместе с ним править Дорфаром.

Двигаясь с непостижимой грацией, она начала разглядывать фрески. На него накатило мимолетное ощущение нереальности всего происходящего.

— Астарис, вы будете меня слушать, — заорал он.

Она обернулась и испытующе взглянула на него, хотя ее глаза, как уже заметил Катаос, были двумя стеклянными озерами бездонного темного янтаря.

Когда над Лин-Абиссой уже начали сгущаться светлые сумерки, Катаос эм Элисаар отправился из главного дворца Тханна Рашека в примыкающий к нему особняк для гостей. Положение советника Повелителя Гроз было столь высоким, что ему и его челяди предоставили в пользование целый дом. Что, принимая во внимание нескромный, но при этом секретный характер его хозяйства, было совсем не лишним.

Во-первых, у него была личная гвардия. Не то чтобы это само по себе было такой уж редкостью; большая часть знати также держала собственную гвардию. И все же численность и боеспособность гвардии Катаоса, стань они достоянием общественности, непременно вызвали бы удивление. Собранные агентами эм Элисаара на улицах нескольких городов — метод, который позволил успешно избежать прямого внимания Амрека — они происходили из рядов искателей приключений, воров, мятежников. Однако, встав под знамена с желтым гербом Катаоса, они превращались в сплоченную армию, проходя специфическое обучение боевым техникам в Имперской академии в Корамвисе и вступая в коллектив, пусть даже и ведущий ничуть не менее опасный образ жизни. Немногие возмущались или злоупотребляли своей подготовкой. Те глупцы, что все-таки отваживались на это, загадочным образом исчезали. Те же, кто удерживались в новом ремесле, достигали в нем очень многого, почти незаметно для себя самих становясь частью сложной и хорошо смазанной машины.

Ибо целью Катаоса было создать наконец защиту столь же согласованную, сильную, элитную и безупречную, какой была Драконья гвардия Повелителя Гроз.

У Катаоса были наследственные причины для подобного желания.

Его отцом был Орн, король Элисаара. Хотя вообще-то поговаривали, что к тому времени, когда Орн получил власть над Элисааром из рук своего умирающего отца, он уже утратил к ней всякий интерес — ибо к тому моменту уже крепко держал в своих руках весь Дорфар. Катаос родился от одной из младших закорианских королев, с которой его отец провел ночь в какой-то из своих коротких наездов в Саардос, но он никогда не оставлял надолго свои обязанности регента и свою любовницу Вал-Малу. Лишь смерть положила конец этим бесконечным поездкам туда-обратно. А теперь, по иронии судьбы, именно Катаос был любовником Вал-Малы — что вряд ли можно было назвать неприятным, ибо королева прилагала все усилия, чтобы оставаться молодой как можно дольше, и благоволила к тем, кто ей нравился.

Он задумался, понравится ли ей Астарис, и пришел к твердому убеждению, что нет.

Галерея, соединявшая дворец с особняком для гостей, походила на лес колонн из малинового рифленого стекла, на котором сейчас рдели багровые угли заходящего солнца и метались тени цвета запекшейся крови.

— Похоже, у архитектора Рашека есть определенный талант, хотя и несколько вульгарный, — заметил Катаос.

— С позволения сказать, мой господин.

Начальник Гвардии Катаоса, Ригон, державшийся на полшага позади своего хозяина, обычно не был склонен к многословию.

Огромный закорианец, чьей истинной страстью была властная жестокость, выказывал ее в каждой черточке своего тела и своего лица. Его массивный нос был перебит так, что о его первоначальной форме судить теперь было совершенно невозможно, а челюсть рассекал длинный белый шрам, тянущийся до бычьей шеи. Страшный глава личной гвардии Катаоса, глава, которому невозможно перечить, в чьей непомерно развитой правой руке, превосходно владевшей мечом, силы явно хватило бы на шестерых. Катаос считал его непревзойденным.

Ригон устрашающе улыбнулся.

— Поверь мне.

На галерее закорианец нырнул во вторую, неприметную дверь и зашагал по коридору особняка в просторный зал, где его уже ждали новобранцы. Тусклый свет, просачивавшийся сквозь оконные витражи, отбрасывал за ним огромную тень. При его приближении гомон голосов утих, а на лицах собравшихся застыли самые разные эмоции, от нервозности до напускной храбрости. Это был один из тех немногих случаев, когда Ригону приходилось произносить сколько-нибудь длинную речь, и речь эта была отлично ему известна. Он уже произносил ее перед несколькими батальонами не испытанных еще авантюристов вроде этих, и на его рассеченных губах уже застыла  неприятная улыбка.

— Значит, вот те слизняки, которых мне предстоит перековать в мужчин. Я сказал «перековать». Это слово выбрано не случайно. Видите эту руку? Именно ей я пользуюсь как молотом для ковки, если у меня возникает такая необходимость. — Он подошел к столу и налил себе вина. Вокруг стояла звенящая тишина. — С сегодняшнего дня вашей профессией становится охрана дома принца Катаоса эм Элисаара. Думаю, даже самый безмозглый из вас уже догадался, что все далеко не так просто. Но вы будете держать рот на замке, не то вам помогут это сделать. Надеюсь, вы меня понимаете. Если вам хочется маленьких золотых кружочков, вы получите их в изобилии. Если вам понадобится перепихнуться, вы прекрасно можете сделать это с теми шлюхами, которые здесь есть. Если у вас другие постельные пристрастия — с ними куда-нибудь в другое место, и молитесь, чтобы я вас за этим не застукал. Что касается остального, вы обнаружите, что дисциплина здесь беспощадная, а я далеко не нежный учитель. Делайте то, что я прикажу вам, и работайте до одури, тогда доживете до Корамвиса. — Он одним глотком осушил свой кубок и грохнул им по столу. — Если кому-нибудь из вас захочется устроить драку — только отыщите меня. Я с удовольствием окажу вам эту услугу.

Ригон легонько щелкнул по рукоятке короткого меча, заткнутого за пояс, потом развернулся и вышел из зала.

Стоявший сбоку от Ральднора парень сказал очень тихо:

— Закорианский помоечник.

Вечером над Лин-Абиссой замелькали первые белые мухи. Оттепель закончилась. Вскоре трехмесячные снега должны были надежно запереть всю восточную часть Виса за своей неумолимой печатью.

Новобранцы лорда Катаоса ели свой ужин за длинным столом, отдельно от закаленных воинов. Те не обращали на них никакого внимания, ибо их неписаный закон велел не выказывать к новичкам никакого интереса до того, как те пройдут подготовку и испытания. И за длинным столом царило угрюмое молчание, лишь изредка нарушаемое чьим-то тихим шепотом. Ригон уже поставил себя так, как хотел поставить — объектом всеобщей ненависти и страха.

— Да, он сюсюкаться не станет.

— Закорианское отребье.

— Придержи язык. У этих стен есть уши.

— Ты видал, какие у него руки? А шрам на лице? О боги!

После ужина они отправились на свои узкие койки в холодной спальне.

Ральднор долго лежал без сна на жесткой постели, прислушиваясь к их перешептываниям и к собственным мыслям.

За окнами серебристыми искорками падал снег. Затяжной снег.

«Значит, я связался с чужаками и с неизвестностью, вместо того, чтобы остаться в знакомой деревне с ее знакомой безнадежностью», — думал Ральднор. Он вспомнил утопающий в снегу Хамос, пурпурные снежные ночи и волчий вой и подумал об Эраз, лежащей под этим пушистым белым покрывалом, вернувшись обратно в бесплодную землю Равнин.

Он расплатился со своими долгами. Он вернул Заросу все, что задолжал ему, хотя тот и пытался многословно протестовать, но не рассказал ни Заросу, ни Хелиде ни о человеке, встреченном им у меховщика, ни, уже позднее, о том, куда уходит. И они отнеслись к его скрытности с уважением, вероятно, решив, что он решил вернуться вслед за Орваном в разрушенный город, на Равнины. Где-то на задворках Абиссы он отыскал задрипанную лавчонку, где купил запас черной краски, которой потом выкрасил все волосы на своем теле. После совершения этого странного действа его душа и его жизнь, казалось, пребывали в каком-то непонятном подвешенном состоянии между прошлым и будущим, в неизвестности. Он сотворил над собой колдовское превращение и выпустил на свободу, точно волшебники былых лет, необузданные силы стихий. Теперь могло произойти все что угодно.

Но все же остатки древней магии рассеялись не до конца. Она пришла, впервые за много ночей, сюда, во тьму этого заравийского дворца. Белая луна светила ей в спину, и по разбитой вазе ее молочно-белого тела разбежалась паутина трещин, и она рассыпалась, разлетевшись в стороны, точно пепел — или как снег.

Кровать напоминала овал из чеканного серебра, сделанный в форме распустившегося цветка, ибо, как и процессия, которая привезла ее сюда, все вещи, окружавшие невесту Амрека, должны были быть сказочными.

И в сердце этого цветка Астарис в полночь открыла глаза.

Ей приснился сон. Непонятный сон. Женщина, рассыпающаяся в пепел на фоне полной, пугающе белой луны, Астарис выбралась из постели и подошла к окну, раздвинув все занавеси и раскрыв ставни и ступив на заснеженный балкон. Она почти не чувствовала зимнего холода, он был лишь каким-то намеком на задворках ее мыслей. Все ее существо сосредоточилось вокруг ее разума, как никогда прежде. Она прислушивалась, но не к звуку.

А потом она увидела перед собой мужчину, лежащего в темноте. И все же нельзя было сказать, что она действительно увидела или даже почувствовала его. Она ощущала его присутствие, но это скорее было какое-то постижение. Она не спрашивала себя, кто это такой. В этом не было необходимости. В этот миг она сама была им.

Она инстинктивно отстранилась, прервала этот контакт, и расплывчатый образ мужчины померк.

Разгадка тайны Астарис крылась вот в чем: она жила внутри себя, и никакая ее часть не пыталась выбраться из этого кокона, чтобы вступить в общение с другими. Причиной тому была не гордость и не страх, а всего лишь чистейшее, совершенно нечеловеческое самонаблюдение. Она не верила, или почти не верила, во внешний мир и его действующих лиц; она не верила даже в самое себя — в  физическом смысле. Она была разумом, запертым внутри восхитительной клетки из плоти, существом в раковине. Сейчас ее случайно разбудил звук, но раздавшийся не снаружи, а внутри нее.

Точно осажденная крепость, она немедленно забила тревогу, но одновременно и покорилась тоже. Она не поняла ничего из того, что произошло, но ей это было и не нужно. Она и не задавала себе такого вопроса. Она поняла лишь, что на миг свернувшееся морское существо, живущее в оболочке ее тела и бывшее ей, отыскало чье-то чужое лунатическое сознание.

— Кто-то подошел ко мне, — подумала она в странном высокопарном удивлении. — Кто-то отыскал меня.

Герой на час