Повелитель гроз. Анакир. Белая змея — страница 4 из 81

14

Закат превратил горы в запекшиеся корки пламени.

Когда закат догорел, медленно опустились сумерки, чернилами разлившиеся по ущельям. Великанские вершины скрылись во тьме, и больше ничего не было видно, кроме далеких красных пятен охотничьих костров да время от времени поблескивавших глаз диких зверей.

Каждый раз, когда в горах наступала ночь, в ее сознании что-то слабо колыхалось. Но большую часть времени она была мертва. Однажды ей в голову пришла мысль: Я рабыня. Но вообще-то это почти ничего не значило.

Астарис никогда не задумывалась, не уготовил ли ей Амрек эту участь вместо сожжения на костре. В действительности, купец взял дело в свои руки.

В серый предрассветный час на базаре появился незнакомец, закутанный в плащ с капюшоном.

— Это ты купец Бандар?

— Ну а если и я?

— Тогда вот, если ты, — и в его руки перекочевал увесистый мешочек с золотом.

— И за что же мне это?

— Ты ведь ведешь свой караван через перевал в Таддру, теперь, когда беспорядки улеглись? У меня есть для тебя пассажирка. Придворная дама. Одна из фрейлин принцессы Астарис. Кармианка.

— К чему мне в караване лишний рот?

Человек в плаще поменял позу, и его плащ каким-то образом чуть приоткрылся, а под ним блеснула серебряная молния — эмблема Амрека. После этого Бандар прекратил пререкания.

Это было очень опасное поручение — пробраться по закоулкам дворца, сначала в одиночестве, потом с этой… с этой придворной дамой. Да уж. Он сразу понял, кто она такая, стоило лишь ему увидеть ее волосы. Сначала он сходил с ума от страха. Но как только они оказались на достаточном расстоянии от Корамвиса, его охватили иные чувства. К тому времени до него уже дошли слухи о ее неверности. Бандар и его жена, закрывшись с принцессой в своем  фургоне, перекрасили ей волосы в черный цвет. У глупой бабы, скорее всего, не хватило мозгов понять, в чем дело, но чтобы быть уверенным в ее молчании, он велел ей поклясться в том, что она будет держать язык за зубами, именем одного из десятка тысяч божков, в которых она верила. Теперь Бандар точно знал, какое сокровище приплыло ему в руки, и его ценность превышала стоимость мешка с золотом. Она безропотно покорилась судьбе, эта Астарис. Того, кто вывел ее из дворца — интересно, неужели это действительно был Амрек? — больше не интересовала ее судьба, а она… она, похоже, жила в каком-то безразличном сне. Наверное, потрясение оказалось для нее чересчур сильным. В любом случае, за такую красотку на базаре в Таддре должны отвалить кучу денег. За недостатком воображения он переименовал ее в Силукис, в честь своей матери-искайки, сочтя такое имя огромной честью для этой девки. Как бы то ни было, она послушно откликалась на него, как будто ее собственное имя ничего для нее не значило.

Переход через горный кряж занял целый месяц, и ни разу они не наткнулись на разбойников. Видимо, люди Повелителя Гроз на какое-то время уничтожили все их шайки. В общем, путешествие было благополучным.

В то утро, когда повозки спустились в Таддру, в горах было жарко и ясно.

Это была мрачная земля — влажные черные джунгли и душный зной почти без солнца. Когда-то Рарнаммон построил здесь город, но теперь от него остались одни развалины. Теперь у каждой области был свой собственный правитель или королек, каждый из которых притворно служил Дорфару и Закорису и грызся со своими соседями. Это была земля, где вполне можно было заблудиться и больше никогда не найтись. Воистину мрачная земля.

Они добрались до местности, называемой Тумешем, где вырос довольно крупный и уродливый город из темных приземистых домишек, до боли напоминающих своих обитателей. Тумеш был богатым по меркам Таддры городом, поэтому Бандар мог рассчитывать продать здесь свои товары — в основном, украшения и женщин — ибо драгоценные металлы, камни и красота были в Таддре большой редкостью.

Они остановились на рыночной площади, и в фургон, пыхтя, забралась тучная старуха. Она раздела Астарис и нарядила ее в платье из розовато-лилового газа и медные браслеты, а в черные волосы воткнула бумажные орхидеи. Астарис подняла руку и коснулась волос, слабо улыбнувшись. Она думала о Ральдноре и о краске, которая скрывала его тайну, как и ее. Толстуха, решив, что девчонка совсем спятила, закудахтала на нее и вытолкнула на площадь.

Посередине красовался помост с навесом. Астарис загнали под него вместе с дюжиной других девушек, которые кто плакали, кто глупо улыбались. Ее окружение трогало ее не больше, чем мимолетный туман, ибо она думала только о нем. Это было ее горе и ее утешение. Она жила лишь прошлым.

— Смотри, Бандар, — предостерегла купца толстуха. — За эту не стоит слишком долго торговаться. Может, она и красотка, но явно не в себе, и они это заметят. Да еще и ребенок у нее скоро будет.

Последнее утверждение вызвало у Бандара любопытство. Интересно, это ребенок Амрека или ублюдок Сарита? Ладно, какая теперь разница. В цветастом платье ничего было незаметно, да и скорее всего она все равно его потеряет. Она казалась слишком тощей, чтобы выносить ребенка, а ела, хвала небесам, как птичка.

Торги начались около полудня.

Первой ушла парочка девчонок-иллумиток, шмыгающих носом, а следующей купили красотку из Марсака. Бандар уже начал тревожиться. Он вывел свою пленницу вперед и принялся расписывать ее достоинства толпе. У них что, глаз нет? Такое лицо, такие ноги, такая грудь… а скромница какая. Видали ли они когда-нибудь такую смирную и изящную женщину? Да она создана дарить блаженство!

Но покупатели, к его огромной досаде, все еще не решались. Ему никогда не приходило в голову, что она может быть слишком прекрасна, слишком совершенна, чтобы вызывать влечение.

В конце концов к помосту пробрался здоровый громила, растолкав толпу. Он был высоким для таддрийца и крепко сбитым, но под его спутанными волосами поблескивала золотая цепь, а плащ был сшит из добротной материи.

— Эй, сэр. Я вижу, вы знаете толк в красоте…

— Хватит голосить, купец. Я беру ее. Вот тебе три бара.

— Э, нет, господин мой, так не пойдет. Эта девушка стоит куда больше. Только поглядите на эту прямую спину. Подумайте, каких крепких мальчуганов она сможет вам нарожать…

— Три бара — мое последнее слово. Больше тебе все равно никто не даст.

Цену действительно никто не набавил. Бандар уже начал подозревать, что этот верзила из бандитов, залегших на дне в Тумеше и живущих на то, что успели накопить, после набега Амрека. В конце концов, позорно сдавшись, он продал свою невольницу и получил ничтожную цену.

— Как ее зовут?

— Силукис. — буркнул Бардар.

— Селухис, — повторил верзила, коверкая имя на свой таддрийско-закорианский манер.

Бандар, теперь оскорбившийся еще и за мать, толкнул девушку к верзиле и, пряча в карман три серебряных бара, мысленно пожелал им обоим подцепить друг от друга какую-нибудь заразу.

Его звали Слат, и он промышлял разбоем, как и подозревал Бандар, а также нанимаясь на службу к многочисленным лордам Таддры. Девчонку он купил потому, что она напомнила ему старые фрески на стенах разрушенного города Рарнаммона, где он время от времени отсиживался, когда в других местах становилось слишком уж  горячо. Он был романтическим злодеем, и к тому же импульсивным, и понял, что сделал ошибку, купив ее, как только привел ее к себе в дом.

Но все же он не пожалел для нее вина и мяса, к которым она едва притронулась, а потом отвел в свою спальню. Но в этом деле она оказалась столь же никчемной, как и во всем остальном. Слат любил женщин с огоньком — чтобы повизгивали, ну или хотя бы чтобы у них хватало ума притвориться.

— Да уж, хорошо же ты даришь блаженство, клянусь Зардуком! Теперь придется тебе потрудиться.

Он понизил ее. Она чистила очаги и носила воду. Через три дня он выпорол ее за небрежность. Она оказалась дурочкой, а его ловко провели. Она даже не кричала и не плакала под розгами. Он задумчиво оглядел ручейки крови, струившейся по ее атласной спине. Она оказалась совершенно никчемной, годной лишь на то, чтобы на нее смотреть. Тогда, если уж учить ее хлыстом толку все равно не было, стоило обдумать другую возможность — не исключено, что ее купит какой-нибудь таддрийский лорд. Она будет неплохо смотреться у обеденного стола в каком-нибудь небольшом королевстве — красивая игрушка короля. Слат отложил хлыст и послал одного из своих подручных за целебной мазью.

В этих джунглях жил один лорд, во многих милях к северу. Слат был бы не прочь наняться к нему, если у него была нужда в людях. Он не любил долгое безделье, и, потом, у него была определенная репутация в своем кругу, которая могла сослужить ему неплохую службу. Как он слышал, этот лорд был великим завоевателем, человеком сомнительного происхождения, как и, похоже, все лорды Таддры, который построил свою власть на золоте, сместил своего королька и после этого завоевал еще пять соседних королевств. Подобная личность обещала неплохую поживу. Его влияние росло год от года.

Слат путешествовал не налегке, а со слугами, чтобы продемонстрировать свой высокий ранг. После четырехдневной скачки они добрались до одной из безымянных речушек Таддры и на плотах поплыли в густой сумрак влажного леса.

На этот раз Слат устроил Селухис на своем собственном плоте, под навесом, и следил, чтобы ее хорошо кормили. Она сидела, точно статуя, не шелохнувшись, и почти ничего не ела. С того, самого первого раза он и пальцем ее не тронул. Он холил и лелеял мерзавку, но тем не менее ожидал, что та, будь она проклята, все равно подурнеет. Но она как-то ухитрилась сохранить свою невероятную красоту. Она будто и не ощущала влажной жары, а как-то раз он видел, как бабочка спокойно сидела у нее на запястье почти час. И вообще, она вызывала у него непонятную тревогу, и он не мог дождаться, когда же отделается от нее.

По реке они плыли пять дней. На шестой им преградили дорогу. Слата, который как-то купил в разрушенном городе один пароль за свой нож, проводили с оплетенной лианами пристани на вырубленную в джунглях дорогу.

К вечеру они добрались до стен большого таддрийского города, к которым жались грубые шатры из шкур и деревянные хижины. Вечерние сумерки разбавлял свет костров, на которых готовилась еда, а по грязным уличкам носились собаки и толпились женщины. В дальнем конце города возвышался дворец Правителя, величественное каменное здание с тремя башнями.

Астарис подняла голову, чтобы взглянуть на него. Казалось, оно что-то значило для нее, хотя она так и не смогла, как ни силилась, уловить это в сумерках своего сознания. Некоторое время назад она ощутила какой-то странный проблеск, какое-то беспокойство в своем мозгу, как будто он снова был с ней, снова был жив. Но этого не могло быть. Она почувствовала, как он ушел от нее, и поняла это. Ральднор. Поэтому иллюзия его возвращения мучила ее, как мучает боль в давно зажившей ране, для которой нет причины и которую ничем не уймешь.

В заросшем саду у подножия дворца рубиновые цветы клонили к земле тяжелые чашечки, а рубиновые птицы спали, спрятав головки под крылышки. Один из цветков раскрыл свои лепестки и упорхнул в лес.

Это был старый дворец, построенный без особых затей, зато на века. Потолок главного зала поддерживали массивные, но незатейливые, безо всяких украшений, колонны, а в крыше зияло отверстие для дыма над очагом, поскольку никакого камина не было.

Слата радушно приняли, отвели ему и его слугам пару сквозистых каморок и пообещали устроить после обеда аудиенцию у лорда Хмара. Слат не стал терять времени и весь предобеденный час прогуливался среди цветастых занавесей и рычащих собак, ненароком задавая вопрос то там, то сям. Когда подали еду, он очутился за одним из низших столов, а пища была простой, но обильной. Однако же никто не притронулся к еде до тех пор, пока лорд не уселся за своим высоким столом.

Слат внимательно оглядел его наметанным глазом. Хмар был худощавым, необыкновенно изысканно одетым мужчиной средних лет. Он ел с изяществом, совершенно не свойственным лордам Таддры, и, похоже, ожидал от сидящих за высоким столом того же; и впервые за последний десяток лет Слату пришлось вести себя за едой очень осторожно. У Хмара было очень странное лицо. Оно казалось выточенным из коричневой отполированной кости, слишком тонкое для таддрийца, и совершенно ничего не выражающее — за исключением его глаз. Они были узкими, и в них вспыхивали опасные искорки. Они словно ни на миг не прекращали искать что-то, как будто он ожидал кого-то увидеть в этом зале, какого-нибудь гостя, который мог появиться в любой момент. Слату они показались глазами человека, живущего в постоянном страхе или в невыносимой тревоге.

О нем ходило много разговоров. Слат слышал, что Хмар несколько раз заявлял, будто бы он — сын богини.

В общем и целом, Слату в лорде Хмаре понравилось два  момента. Если он чего-то опасался, то сильный и безжалостный человек, способный защитить его, придется ему очень кстати; а при его утонченности он не мог не оценить рабыню этого человека.

Потом он заметил женщину, стоявшую за спиной у Хмара.

Смуглокожая таддрийка, невысокая и широкобедрая, с жесткими черными волосами, заплетенными в две косы ниже пояса. Ни одной женщине в Таддре и Закорисе не позволено сидеть в присутствии ее господина, за исключением Верховной королевы короля Ханассора. Но одно то, что она стояла рядом с ним, свидетельствовало о ее высоком ранге.

— А кто та девушка сбоку от лорда? — поинтересовался он у соседа.

— Не твоего поля ягода. Ее зовут Паньюма, она наложница лорда вот уже пять лет.

Слат хорошенько пригляделся к ней. Она была из породы тех женщин, что нравились самому Слату, несмотря на мрачный надменный взгляд. Но на ее сандалиях и в косах мерцали золотые монетки, и она наполняла кубок лорда с видом собственницы.

 — Аппетитная крошка, — осторожно заметил Слат, зная, что все сказанное им может дойти до ее ушей и что он может позволить себе быть дерзким, но не непочтительным. — Но разве лорд Хмар не может завести себе еще женщин? В этом нет ничего необычного.

— О, она у него не одна. Есть еще целый десяток, если не больше, насколько я слышал. Даже несколько этих тощих долговязых баб с юга. Но он не выставляет их напоказ. Паньюма — единственная женщина, которую видят рядом с ним.

Позже, когда Слата вызвали к лорду, он отправился к нему с легким сердцем. Разговор был кратким и по существу дела. Слат держался молодцом и предвидел, что в дальнейшем покажет себя еще лучше. В предстоящих походах продвижение обещало стать быстрым, а Хмар, судя по всему, оказался именно таким, каким ему представлялся. Слат подавил отрыжку из уважения к изящным манерам и внутренне ухмыльнулся при виде этих нервозно бегающих глаз. В конце концов он упомянул и о своей головной боли, девушке знатного происхождения, которая могла помешать ему в его службе.

— Разумеется, лорд Хмар, я без колебания вышвырнул бы ее, если бы не ее несравненная красота. Я увидел ее по чистой случайности на одних торгах… — И он принялся рассказывать, как сразу понял, что она сестра какого-нибудь аристократа из разорившейся семьи, и как заплатил за нее пятьдесят баров.

Хмар взглянул на него, и его беспокойные глаза на миг остановились.

— Мне уже рассказали о твоей девчонке. Если хочешь продать ее мне, приведи ее сюда, я посмотрю, что могу за нее предложить.

Потрясенный такой легковерностью, Слат позвал своих слуг, стоявших у двери, и Селухис поспешно привели в зал. Ее уже вымыли и приодели в платье из тонкого алого шелка, а от ее кожи исходил пряный аромат циббы.

Ее глаза поднялись и застыли на лорде Хмаре.

Слат поразился. Впервые за все время в ее лице промелькнуло что-то живое. На миг показалось, будто между Хмаром и девчонкой пробежала какая-то искра — разбойник уловил на обоих лицах узнавание.

— Да, — отрывисто сказал Хмар, но в его голосе звучала странная дрожь. — Можешь сказать моему человеку за дверью, чтобы отдал тебе пятьдесят баров.

Слат, которому уже было не по себе, ожидал, что придется торговаться; но столь безропотное согласие стало для него вторым потрясением. Суетливо кланяясь, он попятился к двери, оставив свою рабыню ее новому хозяину.

У нее было такое чувство, что, проплыв многие мили по безликому океану, она вдруг увидела в море какой-то ориентир. Не несущий ей ничего хорошего, ни радости, ни покоя — ибо все это для нее осталось в прошлом — но нечто странно узнаваемое. Она не понимала, откуда знает его. Она и не знала его, как знают человека. Она узнала его так, как любая вещь узнает свою смерть, и с таким же отчаянием.

Он сказал сдавленным голосом:

— Она здесь. Я чувствую, что Она здесь. Как Она может быть здесь из-за тебя, висская женщина?

По этим его словам она поняла, что и он тоже чувствует свою смерть — и его смертью была она. Они были смертью друг друга.

— Так тому и быть, — сказала она ему.

Он вздрогнул, потом, казалось, снова овладел собой — за исключением бегающих глаз, которые, вместо того, чтобы обегать комнату, теперь внимательно оглядывали ее.

— Ты вызываешь у меня страх. Это должно быть забавно. Ты никто. Рабыня. Падаль. Все то, чем ты когда-то была, уничтожено. Так это и происходит с нами со всеми. Когда-то и я был не тем, кто есть сейчас. Теперь я Хмар, сын богини, король-Правитель шести муравейников Таддры. Паньюма! — внезапно выкрикнул он, и практически мгновенно занавеси приоткрылись и в зал скользнула маленькая смуглая женщина в поблескивающих сандалиях. Она в упор взглянула на Астарис, и на ее ширококостном лице не отразилось ничего. — Паньюма, — негромко велел Хмар, — уведи ее и приготовь.

— Да, господин, — сказала Паньюма. Вид у нее был как у злобной няньки, потакающей избалованному ребенку. Но Астарис даже не хотела противиться тому, что должно было свершиться. Таддрийка взяла ее за локоть и повела прочь по длинной древней лестнице.

Последние металлические пятна заката уже слиняли с вечернего неба.

Женщина одела ее в черное платье, расшитое золотом, и вплела ей в волосы драгоценные камни. Ее шею, запястья, пальцы и уши увешали золотом. Астарис ощутила странное холодное покалывание в тех местах, где золото касалось ее кожи.

В золотистых сумерках Паньюма провела ее по пустынным коридорам к гранитной стене. В полу скрывался механизм, с которым таддрийка явно была хорошо знакома. Камни расступились, открывая полутемную галерею. Паньюма быстро толкнула ее в отверстие, и двери со скрежетом сомкнулись между ними.

Это было святилище мертвых.

Здесь почивших Правителей хоронили так, как с незапамятных времен было принято предавать земле висских королей. В просторных резных ящиках хранили их кости, поверх которых кучами были навалены серебряные кубки и бронзовые мечи, а повсюду вокруг в застывших позах стояли их воины, ссохшиеся в своих латах в черные мощи со стеклянными кристаллами, поблескивающими в пустых глазницах. В воздухе висели пыль и тяжелый запах древних бальзамических смол.

Но в дальнем конце галереи горел светильник, а на ложе сидел Хмар, поджидая ее. За спиной у него виднелась шеренга из десяти женщин с золотом на шеях и пальцах и фиолетовыми камнями в волосах. Астарис в один миг поняла сразу три вещи. Эти женщины были живы, но не шевелились и не шевельнутся никогда в будущем, и ей предстояло стать одной из них.

— Я вижу, ты понимаешь, — сказал ей Хмар. Он поднялся и подошел к ней, и в руке у него была золотая чаша. — Тебе предстоит стать даром моей матери. Я надел на тебя ее золото и камни, а теперь ты станешь такой же неподвижной, как она. Она преследует меня в темноте. Я разгневал ее. Но она все равно любит меня, моя матушка Анак. Любовь и страх. Вот, возьми чашу. Выпей. Это яд из джунглей, но он не причинит тебе боли. Живая смерть. И она принесет тебе бессмертие. У тебя нет выбора.

Когда она, улыбнувшись ему, протянула недрогнувшую руку за чашей, он побледнел. Она снова напомнила ему о той, другой женщине, которую он знал много лет назад и которую звали Ашне’е.

Астарис осушила чашу. Все еще улыбаясь, она спросила его:

— Сколько мне ждать?

— Недолго, — сказал он.

И это была правда. Она уже ощущала, как прохладная жидкость разливается по ее телу, а через некоторое время перестала моргать.

Теперь я стану той, кем всегда была на самом деле, подумалось ей.

Потом он подхватил ее неподвижное тело и устроил его на ложе; оно все еще было вполне податливым для его целей. Она откуда-то издалека наблюдала за его исступленным экстазом. Он опоил ее не для этого, и она ничего не чувствовала. Когда он закончил, то поставил ее у ложа, будто куклу, сложив ее руки точно так же, как и у всех остальных. Похоже, он говорил что-то, но она больше его не слышала, а скоро перестали видеть и его широко раскрытые глаза.

Она засыпала, она уже почти погрузилась в черный сон, который он подарил ей. Она думала: «Теперь я икона, которой всегда была. Что ж, все совершенно верно; одна оболочка, внутри которой ничего нет. Потом что-то закопошилось в ее чреве, испуганно, ищуще. Тихо, подумала она. Ты был его и моим, но теперь нас обоих нет. Тихо».

Внезапно на нее нахлынула волна черноты и унесла ее с собой.

Ночью, как случалось очень часто, за ним пришла Анак. Он слышал сухой шелест ее чешуй, похожий на шорох мертвых листьев на полу. Белая луна ее лица озаряла подножие его кровати. На голове у нее шипели змеи, и он увидел, как ее змеиные зубы полыхнули неумолимым огнем.

Он закричал, призывая Паньюму, и проснулся.

Женщина держала его в своих смуглых объятиях, называя по имени, но сначала он даже не узнал его мертвую шелуху.

Я Амнор, лорд-правитель Корамвиса, — думал он недоуменно, вслушиваясь в ее отгоняющее злых духов бормотание. Но потом вспомнил, кто он такой, и что чары спасут его. Ибо теперь он и сам поверил в эти вещи, став вечным заложником их ужаса.

15

Всю ночь напролет слышался негромкий плеск воды под веслами. Ему он казался звуком смерти.

Они плыли на узенькой плоскодонке, везущей в Закорис нефть и железо. Ральднор, как и все случайные ее пассажиры, спал под брезентовым навесом на палубе.

Из Дорфара до закорианской части Лота он добрался за сутки, и все эти сутки он был полон лихорадочной надежды, он не прекращал поиска, потому что тогда еще знал, что она жива, и слышал невероятные истории, бродившие по Корамвису. Астарис не приняла яд. Могущественные друзья помогли ей бежать, а куда еще она могла отправиться, если не в Таддру, которая так часто скрывала людей и их прошлое? Да и сам Ральднор нуждался в убежище.

Крин финансировал его путешествие по тайным тропам Дорфара и из Дорфара в относительную безопасность, на запад. Из Закориса ему предстояло перебраться в Таддру, перейдя горный кряж. Его долги перед Крином были неисчислимы. Он собирался расплатиться с ним, когда сможет — и если только сможет. Но ему дали понять, что от него не ждут ни возврата долгов, ни чувства обязанности.

Что же касается того, что он потерял — мифическую корону, власть, о которой он прежде не мог даже и мечтать — после того, как схлынула первая волна смятения, все это показалось ничтожным рядом с мучительной, не дающей ему покоя потребностью найти Астарис.

Солнце нырнуло в воду, затуманенную сумерками. Примерно через час после заката он ощутил, как то почти неуловимое присутствие в его сознании вдруг колыхнулось и угасло. На этот раз он не ощутил насилия, как было с беловолосой девушкой; это была тихая, безмятежная смерть — черный сон принял ее в свои ласковые объятия, из которых ей уже не было пути назад. Но она оставила его опустошенным.

И именно это он и чувствовал — не боль, не горе и не желание плакать. Одну лишь пустоту. Казалось, будто, покинув его, она забрала с собой его душу.

Наступил рассвет, который они встретили уже в Лоте. Он сошел с корабля, но идти ему больше было некуда.

За гаванью раскинулся вонючий рыбный базар и переплетение вымощенных булыжником уличонок, скользких от масла; с другой стороны к городу подступали пышные джунгли и черная патока болота.

Ральднор все утро просидел в душной хижине, где продавали вино и мясо. Повсюду шныряли сопливые ребятишки, а за соседним столом расположились два солдата-закорианца, мрачно задумавшиеся над своими кружками.

В полдень он присоединился к каравану оттского купца. Он шел в Ханассор, столицу, и там было так шумно, что на некоторое время пустота, образовавшаяся внутри него, стала не такой пронзительной. Он боялся отпустить их, снова остаться во влажной тишине города наедине со своей утратой.

Они шли по неровной лесной дороге, своим гомоном вспугивая тучи птиц, поднимавших оглушительный щебет.

Через три дня они добрались до мостов и гатей, проложенных через болото. В воздухе висел омерзительный запах, от которого яркие краски джунглей меркли и расплывались у него перед глазами.

Болотная лихорадка вцепилась в него мертвой хваткой. К тому времени, когда они добрались до Йилы, ему стало так худо, что он уже не чаял остаться в живых.

Он лежал в темной жаркой комнатушке на постоялом дворе, и кто-то из оттцев или йланцев привел к нему врача, видимо, опасаясь чумы. Это был дурно пахнущий костлявый старик, одетый в шкуру какого-то животного, вероятно, какой-нибудь странствующий праведник, но глаза и зубы у него были одинаково острыми и блестящими. Он оглядел Ральднора и сказал:

— Ты болен совсем недавно. Говорю тебе, на плече у тебя сидит бог смерти, и ты должен стряхнуть его.

— Я рад ему, — сказал Ральднор, но отвратительное на вкус лекарство все же проглотил. Он думал, что все равно не переживет эту ночь, и радовался этому.

Ему снился пещерный храм в окрестностях Корамвиса, но стоявшая там статуя была не Анакир, но Астарис, вся из золота и рубинов, с холодными неподвижными глазами.

Утром лихорадка отпустила его.

Оттский караван тоже ушел, не дожидаясь его выздоровления. Он оказался заперт в клетке своего отчаяния.

Он бродил по явно переживавшему не лучшие свои времена городку, заходя в омерзительного вида таверны со стенами цвета желтой блевотины и справляясь о торговцах, уезжающих в любом направлении. Но вся его деятельность была деятельностью лунатика, а его беспрестанные поиски не имели никакого смысла.

В полдень, выбившись из сил, он, точно старик, присел на каменную скамью на площади и принялся наблюдать за йланцами. Вскоре площадь опустела, и остались лишь белая жара, черные тени да унылые крики птиц, доносящиеся из осаждающих город джунглей. Потом появилась высокая фигура, идущая легким неторопливым шагом и насвистывающая.

Ральднор окинул его взглядом — загорелый до черноты мужчина с длинными, до плеч, черными волосами — безо всякого интереса. Еще несколько шагов, и тот резко остановился.

— Во имя всех богов и богинь…

Ральднор взглянул ему в лицо.

— Ральднор! — ухмыльнулся незнакомец, показав белые, как соляные кристаллы, зубы.

— Прошу прощения, — настороженно сказал Ральднор, — похоже, вы меня знаете, но я…

— Яннул Ланнец. Мы служили вместе, ты и я, у этого желтого лиса, Катаоса эм Элисаара. Ну вот, я вижу, теперь ты меня узнал. А ты, должно быть, тот самый заболевший путешественник, который пришел сюда с оттским караваном. У тебя такой вид, как будто богини вытащили тебя из печи прежде, чем ты успел допечься. Все еще служишь Амреку?

Ральднор закрыл глаза и еле заметно улыбнулся.

— Пожалуй, нет.

— Ну, к нам сюда новости из Дорфара почти не доходят… Думаю, ты не откажешься от кружечки черного пива. Идем со мной. Я знаю одну неплохую таверну тут неподалеку…

Ральднор открыл глаза и уперся в него тяжелым взглядом.

— Зачем тебе мое общество, Яннул из Ланна? Из-за меня Ригон сломал тебе руку в Абиссе.

— Как видишь, — ухмыльнулся Яннул, — ему это не слишком удалось. Я выздоровел. Кроме того, ты сполна отплатил ему за меня, как я слышал. В тавернах Абиссы только об этом и болтали.

— О том, что я перешел на службу к Амреку, ты тоже в тавернах услышал?

— А где же еще? Забавная вышла шутка, хотя сомневаюсь, чтобы Катаос оценил ее по достоинству.

— А теперь, — сказал Ральднор, — я слишком долго испытывал свою удачу и безвозвратно впал в немилость. Из-за меня умерла одна женщина. Вторая по счету женщина, которая погибла потому, что любила меня. А я, Яннул, теперь изгой, у которого нет ни дома, ни очага. Если меня узнают, то убьют на месте, без суда и следствия. Тебе стоит быть более осмотрительным с тем, с кем пьешь, друг мой.

— У нас в Ланне, Ральднор, судят о человеке по тому, каким  его видят, а не по тому, что он сам рассказывает о своих делах.

Я буду рад выпить с тобой, но если с тех пор, как мы в последний раз виделись, ты перестал считать меня своим другом, то так и скажи, и я оставлю тебя в покое, сарский упрямец!

На плоской крыше таверны, под черным навесом было прохладнее и почти пусто.

Сначала они пили молча, но к концу первой кружки Яннул поведал Ральднору о том, что случилось с ним в Лин-Абиссе. Бродя по ночным улицам в лихорадке и полубреду, он в конце концов привалился к калитке, ведшей во внутренний дворик одного дома в торговом квартале. Там его обнаружили две женщины — жены хозяина дома, возвращавшиеся с вечеринки, как выяснилось позже — и немедленно выразили желание оставить его у себя. Искусный врач, приглашенный хозяйками, вернул ему здоровье, сообщив ему потом, что кроме всего прочего его хозяин Катаос еще и отравил его.

— К счастью, мой железный организм избавился от этой дряни, хотя я и заблевал половину сточных канав в Абиссе, — заметил Яннул, — а снадобья старого лекаря помогли мне выздороветь окончательно. Пусть это тебя не тревожит. Ты же видишь, я жив и здоров.

Что же касается его руки, то врач сложил ее заново безукоризненно — за счет отсутствующего купца. Похоже, обе дамы что-то нашли в нем, и вскоре он очутился у них в постели, расплачиваясь с ними за то, что спасли ему жизнь. Однако, прослышав о скором возвращении своего невольного благодетеля, Яннул благоразумно покинул гостеприимный дом.

Он нашел место на корабле, отплывавшем в Закорис, а после того, как сошел на сушу, за какую только работу не брался, пока не наткнулся на одну акробатическую труппу. Они были не слишком умелыми, а к тому же еще и довольно вздорными, поэтому, проведя с ними несколько дней в дороге, решил дезертировать в первом же городке, которым и оказался Иила. Здесь он нанялся на работу к одному торговцу лесом, зарабатывая себе на проезд в Элисаар. Закорис казался Яннулу слишком суровым краем, хотя на родину он пока возвращаться не намеревался. Но в Элисааре жонглеров и танцовщиков очень любили. Кроме того, он знавал одну хорошенькую элисаарскую женщину-змею…

Первая часть этого рассказа вызвала у Ральднора гнев и смятение. Но потом он, к своему удивлению, обнаружил, что даже смеется над некоторыми наиболее забавными местами. Он-то считал себя совершенно эмоционально, если не физически, умершим. Яннул, в свою очередь, не стал настаивать, чтобы Ральднор рассказал ему о своей жизни, и тот промолчал. Его горе и так было велико; распространяться о нем было бы все равно, что без толку бередить рану. Но все же он обнаружил, что нуждается в Яннуле; человеческое общество притупляло его боль.

После обеда Яннул уладил все свои дела, державшие его в Йила. На следующее утро они уже были на пути в Ханассор, к морю, сопровождая двоих или троих торговцев, везущих клетку со скалящимися черными болотными тварями.

В одной придорожной гостинице они услышали новости из Дорфара.

Амрек, казалось, умер вместе со своей вероломной невестой; теперь же он покинул ту эмоциональную могилу, в которой находился. Он был полон сил и решимости и приступил к плану всей своей взрослой жизни — очистить Вис от гнусной расы Равнин. Уже вышел эдикт: смерть всем до единого степнякам, находящимся в Дорфаре. Его драконы сбивались с ног, разыскивая их. Они прочесали все мелкие городишки и деревеньки в поисках своих жертв. Остались лишь немногие, да и те старые, больные и ничего не соображающие. Но эти немногие были поголовно перебиты.

Неожиданным поворотом истории — интересовавшим закорианцев в этой гостинице куда больше, чем истребление жителей Равнин — была реакция на него короля Зарависса, старого Тханна Рашека, которого иногда звали Лисом. Ведь лис уж точно должен был быть более хитрым?

Он известил Амрека, что не видит чести в этом деянии. «Значит, Амрек, сын Редона, ты собираешься прославить свое имя, проливая кровь? Начав со смерти моей дочери, Астарис эм Кармисс, которую ты умертвил без суда и следствия, продолжишь убийством девственниц и младенцев?»

Ответ не заставил себя долго ждать. Это грозовые боги Дорфара повелели Амреку начать эту священную войну — они не желают больше терпеть мерзких поклонников змеи-богини. Землетрясение, напугавшее Корамвис, было предупреждением для них. Действительно, Амрек отлично понимал, что Зарависс в свое удовольствие торговал с Равнинами, а его затея должна была в один миг положить этому конец. Что же касается обвинения Рашека в убийстве девственниц, относительно этого заравийцы могли не беспокоиться. Вряд ли отыскалась бы хоть одна убитая девушка, которая смогла бы с полным правом носить это звание после пребывания в плену у солдат-драконов.

В гостинице остроумие Амрека оценили, хотя в целом закорианцы считали его спятившим королем, гоняющимся за призраками, точно капризный ребенок.

Ральднору, съежившемуся у огня в прохладе лесной ночи, все споры и веселье казались каким-то далеким отголоском, криком отчаяния, донесенным ветром из его прошлого. Новая боль пронзила его поверх еще не утихшей старой. Мой народ, — думал он. — Мой народ. Полузабытые образы обступили его в холодной ночи: Эраз, его мать, мужчины и женщины из его юности, дракон, плюющий на снег, солдат, гнавшийся за ним по Лин-Абиссе, и, наконец, Аниси, белая, как зима, бескровная, как сама смерть. А он был заодно с  Амреком — Амреком, его братом, убийцей и безумцем. А потом нож в его ране провернулся еще один, последний раз. Он украл у этого человека женщину. Если бы он не сделал этого, может быть, Амрек в сени ее безмятежности позабыл о том, что хотел обрушить свою месть на Равнины? Но все это пришло слишком поздно — вина, понимание и стыд.

Он увидел, что Яннул внимательно смотрит на него в красных отблесках пляшущих языков пламени.

— Плохие новости для жителей Равнин, — сказал Яннул. — Может быть, их повелительница змей остановит Амрека.

Ральднор покачал головой.

— У нее есть зубы, но она, как и ее народ, никогда не пускает их в ход. И они ржавеют от неиспользования.

И, вспомнив, как утратил свою наивность и веру в Абиссе, когда читал о дорфарских богах, он улыбнулся про себя и подумал: «А сейчас я утратил все».

Ханассор. Черный улей Закориса, чьи пчелы славились не медом, но своими жалами.

Уходящий в чрево конических утесов, окруженный стенами, о которые разбивались красные на закате, точно вино, волны, скрытный и скрытый город, похожий на мозг в черном гранитном черепе.

Айгур, старый король, был мертв, а короткий траур окончен. Старшие сыновья оспаривали друг у друга престол, как обычно, ибо Закорис еще не расстался со своим военным наследием. Состязание выиграл Йил, перебив братьям спины. На престол вместе с ним взошли три сотни его жен, а свою первую королеву он короновал за то, что перерезала горло, будучи беременной его ребенком, болотному леопарду.

Все это они узнали еще у ворот.

Под скалами Ханассора царила вечная ночь, и свет факелов разгонял мрак.

Они пообедали в каменной гостинице, где танцовщица развлекала публику, снимая с себя прозрачные одежды при помощи двух рассыпающих алые искры головешек. На нежном бедре синел шрам. Видимо, как-то раз она оказалась недостаточно осторожной.

Они расспросили хозяина, который сообщил им о том, что один корабль готовится отплыть в Саардос, и предложил пригласить капитана за их стол. Через некоторое время загорелый дочерна мужчина с золотой серьгой, поблескивающей в левой ноздре, подошел и уселся рядом с ними.

— Я Дроклер, хозяин «Дочери Рорна». Слышал, вы хотите отправиться в Саардос. Я, как правило, не беру пассажиров, ну, кроме рабов, понимаете.

Около получаса они проторговались с ним по поводу платы за проезд. В конце концов согласие было достигнуто, и они позвали писца, чтобы составить договор, поскольку здесь, в Закорисе, жизнь и свобода обычно ценились довольно дешево. Дроклер мог написать лишь свое имя, но зато сделал это со зверским росчерком. Они сложили свои документы, расплатились с писцом и отправились спать.

На заре матрос пришел за ними, чтобы проводить в огромную пещеру, где стояли на якоре ханассорские корабли. Усадив их в лодку, он повел ее сквозь сводчатые пещеры, между ледяными белесыми сталактитами и тускло поблескивающими лесами мачт, в утро и широкий зев океана.

«Дочь Рорна» покачивалась на волнах, оказавшись кораблем-башней западных морей с тремя рядами весел, уже спущенных в хрустальную воду, наполненным свежим ветром парусом и блестящим гербом Закориса — двойной луной и драконом.

— Какая красавица! — восхитился Яннул.

Матрос лишь хмыкнул: он не был человеком сентиментальным и давно привыкшим к своему кораблю.

Он проводил их на борт и показал им их тесную каюту в глубине башни. Он сообщил им, что обедать они будут в каюте Дроклера, и вышел, бросив на них кислый поздравительный взгляд.

Спустя несколько минут палуба дрогнула и заколыхалась у них под ногами, свидетельствуя об отплытии. Ряды весел дружно заработали, и корабль величественно выплыл из бухты, точно гигантский деревянный зверь, вглядывающийся в океанский простор красными глазами, намалеванными у него на носу.

Путь в Саардос занимал две недели, и это было неспешное, небогатое событиями путешествие, единственными запоминающимися моментами которого были скрип шпангоута, треск паруса, крики морских птиц да время от времени перебранки матросов, под небом таким ясным, что оно напоминало расписную эмаль.

В команду входили и женщины, корабельные проститутки, ибо торговля не прерывалась и на время Застис. Это были видавшие виды своенравные создания, дравшиеся как дикие кошки. Волосы у них были того же самого тусклого серо-черного цвета, как и у моряков, от постоянных едких соленых ветров.

Днем Яннул с Ральднором наслаждались времяпрепровождением всех пассажиров с незапамятных времен — книгами, игрой в кости или вином — или прогуливались по палубе. На закате они ужинали за столом Дроклера, вместе с Джарлом, командиром гребцов, немногословным и грубым, и Элоном, палубным офицером, ничем не примечательным тихим человеком, который за едой изучал нескончаемые манускрипты, переплетенные в черную кожу и похожие один на другой, как близнецы.

По ночам в их каюту украдкой пробирались женщины. Яннул принимал то, что ему предлагали, а тех, которые казались ему неискусными, брался лично обучать ланнским методам. А Ральднор лежал в одиночестве, прислушиваясь к плеску воды и постанываниям, доносившимся до него со всех сторон. Их женщины были ему не нужны, а спать он не мог. Со временем он приобрел привычку по ночам бродить по кораблю. В свете луны вода казалась белой, как молоко. Он думал о разрушенном городе на Равнинах, о белом волке и беловолосой девушке. Его словно что-то вело.

Где мой дом? Неужели все-таки там, после всего того, что я сделал, чтобы сбежать оттуда? Равнины и тень Амрека. А почему нет? Меня ненавидят, как и мою землю, и считают мертвым и беззубым, как и мою землю. Ашне’е, моя мать, кладет свою призрачную руку на мой мозг и поворачивает его к югу. Тогда, возможно, моя цель — не Саардос, а Равнины. Возможно, я вернусь домой.

За день до бухты Саардоса Дроклер почтил медного бога Рорна на носу корабля фунтом ладана.

Равнодушная маска бога смотрела на них сквозь пелену сладкого синеватого дыма. Она была уродливой и грубой, лишенной как страсти и изящества заравийской Ясмис, так и жестокого величия драконоголовых икон Дорфара. Он все с той же близорукой неподвижностью взирал на длинные волны, не обращая внимания на их слова, на их присутствие, на их щедрую жертву.

Ослепительное лиловое солнце, источая пар, опустилось в море. С юга надвигались черные груды кучевых облаков, а порывы ветра, точно гигантская рука, давили на трепещущий парус.

Узкая скалистая полоска суши, которой был Элисаар, исчезла в темноте.

За обедом Джарл за столом не было.

— Скверная погода для входа в гавань, — заметил Яннул.

Ветер снова налетел на корабль, и тарелки дернулись в своих углублениях. Испуганно звякнули подвешенные на цепях люстры, роняя горячий воск.

— Рорн животом мается, — сказал Дроклер.

Клок неба, видный сквозь высокое окошко башни, налился чернотой. Корабль, точно ощущая зреющие под его днищем незримые силы, метался, словно обезумевшее от страха животное.

— Вы сможете дойти до Саардоса в такую непогоду?

— О, разумеется. Мы идем по ветру и используем еще и весла. В этом месте нет подводных скал. Не стоит волноваться. Ешьте спокойно. Или, может быть, у вас пропал аппетит?

Элон встал и отложил книгу в сторону. Не говоря ни слова, он вышел, и когда дверь на палубу открылась, каюту наполнили пурпур бушующих волн и белизна внезапно сверкнувшей молнии.

Дроклер поднялся на ноги.

— Продолжайте обед, господа.

В этот миг «Дочь Рорна» завалилась на бок жутким, но при этом почти фривольным движением. По всему кораблю послышался грохот обрушившихся вещей, которые не были закреплены. Одна из низко висящих массивных люстр стремительно качнулась и с ужасающей силой полетела прямо в висок Дроклеру. Раздался тошнотворный хруст. Капитан без единого звука рухнул на стол.

Два младших офицера, поднявшихся вслед за ним, от души  выругались. Один побежал за корабельным врачом, и оставленная открытой в непроницаемую темноту дверь захлопала на порывистом ветру.

Яннул и оставшийся офицер уложили Дроклера на полу. Он хрипло дышал, но если не считать этого, казался мертвым. Офицер принялся делать неуклюжие религиозные жесты, призванные умилостивить одно из множества суровых и равнодушных морских божеств закорианцев.

Яннул поднялся.

— Загляни ко мне попозже, — пробормотал он, проходя мимо Ральднора. — Сейчас весь мой обед достанется морю.

Наполненная ревом неистовствующей воды тьма на палубе поглотила его. Ральднор двинулся за ним следом и на пороге столкнулся с врачом, на лице которого застыло плохо скрытое выражение ужаса. Потерять капитана, находясь в плавании, было очень скверно, ибо закорианцы не забывали обо всех своих распрях и войнах даже на кораблях. Молния копьем ударила в палубу. Ральднор увидел жуткие синеватые силуэты, копошащиеся вокруг паруса, и хлопья желтой пены, летящие из-под весел.

Весла.

Джарл все еще заставлял своих подчиненных грести, даже в такую бурю. Но разве можно было еще надеяться на что-то, кроме как перенести этот шторм? Кроме того, с каждой новой волной в люки заливалось все больше и больше соленой воды, и вскоре у гребцов должны были появиться сломанные ребра, если еще не что-нибудь похуже, из-за вихляющихся рукояток весел.

Ральднор свернул и протиснулся сквозь узкое и низкое отверстие, ведущее на нижние палубы.

Зловещую затхлую тьму усугубляли почти физически ощутимый запах страха и мерцающие фонари. С шипением плескалась вода — нижние места уже заливало — скрипели стальные лопасти весел и хрустели от напряжения мышцы гребцов. Джарл сидел на помосте, словно и не замечая пены, лизавшей его ноги, беспрестанно отбивая молотком ритм для гребцов, и его лицо было уродливой застывшей маской. Он был очень похож на Ригона. Они явно были родственниками. Ральднор сделал глоток ненависти из зловонного воздуха и прокричал:

— Остановитесь! У вас течь!

Не обернувшись и не сбившись с ритма, Джарл процедил сквозь зубы:

— Опорожняй свои проклятые кишки где-нибудь в другом месте, дорфарианец! Мы идем в Саардос.

Ральднор ощутил, как его люди напрягают слух, пытаясь расслышать его слова, несмотря на то, что их жилы трещали от физического напряжения.

— Остановись, Джарл, и задрай люки, пока не утопил корабль и не погубил половину своих гребцов.

— Не тебе мне приказывать, сопливый ублюдок! Убирайся,  пока я не перебил тебе спину.

«Дочь Рорна» неожиданно закрутилась у них под ногами. Раздался оглушительный в своей какофонии гром, и потоки вспененной воды хлынули сквозь люки, расколов их, точно разбитое стекло. Люди, очутившиеся по горло в воде, с криками бросали весла, которые, выйдя из-под людской власти, поворачивались и били тех, кому не удавалось увернуться. Слаженный ритм распался.

Ральднор прыгнул на Джарла и с размаху воткнул кулак ему под ребра, потом, выхватив у него из рук молоток, обрушил между его шеей и ребром удар, вполне достойный его туши. Перекрывая смятенные крики и вопли. — Ральднор велел им втянуть весла и задраить люки. Через некоторое время он спустился в этот хаос и взялся за работу вместе с ними. Эти гребцы были наемниками — только военные корабли да пираты сажали на весла рабов — поэтому у них не было ни четкой дисциплины, не беспрекословного послушания. Он чувствовал, что они находятся на грани вызванного паникой бунта, поэтому быстро выстроил их в цепочку и велел вычерпывать воду, пока они совершенно не вышли из повиновения. Вдруг чей-то голос выкрикнул:

— Ветер унесет нас за Саардос, в море ада! Мы упадем в Эарл!

— Все это россказни для баб и ребятишек! — крикнул в ответ Ральднор. — Никак у нас здесь появилась чья-то подружка, пытающаяся выдать себя за мужика?

Послышался грубый хохот, и после этого никто больше не жаловался. Ральднор уже знал, что больше всего пугало закорианцев, и это была не смерть.

Когда они вычерпали из трюма воду, он оставил их под командованием Элона и потащил Джарла, закинув его к себе на спину, в его каюту на корме.

Казалось, буря бушевала уже чуть менее яростно. В грозовых облаках появились просветы, хотя море швыряло их вверх-вниз, словно мяч. Оно слизнуло с палубы людей и припасы, а взамен оставила массу бьющихся и извивающихся морских тварей.

Яннула он обнаружил в башне с белым, точно мел, лицом.

— Возможно, моя жертва пошла нам на пользу, — пробормотал он. — Ох, оказаться бы в Ланне, где холмы синие и, что самое главное, неподвижные.

Волны выбили окошко, и осколки стекла и разбитых тарелок плавали на полу, примерно на дюйм залитом водой.

Пришедший с палубы Элон спросил:

— Судовой врач еще здесь? Кое-кому из моих людей перебило кости.

Врач быстро вышел вслед за ним. Дроклер больше в нем не нуждался. Он был мертв.

Волны улеглись, и море, казалось, дымилось. Этот дым превращался в серый сумрак, который, извиваясь, расползался над палубой. Они вычерпывали воду и жарили уснувшую рыбу на коптящих кострах, чтобы восполнить запасы провизии, унесенные морем.

— Сэр, ваша помощь очень помогла нам, — сказал Элон Ральднору. — Теперь, когда Дроклер погиб, нам нелегко будет вернуться в Саардос.

— Так Джарл будет вставлять вам палки в колеса, да?

— Ох, это точно. И ему вряд ли пришлось по вкусу то, что вы уложили его на глазах у его гребцов. Предупреждаю вас, сэр, будьте начеку, пока Находитесь на борту «Дочери Рорна».

— Благодарю за предупреждение. Но ведь нам остался всего день пути, разве не так?

— Теперь нет, — покачал головой Элон. — Этот шторм сбил нас с курса, а где кончается этот туман, ведомо одним богам.

Вскоре серая пелена еще сгустилась, превратившись в кокон черного бархата, окружавший корабль. Ни луна, ни звезды не пробивались сквозь эту завесу.

Одна из женщин принесла им рыбу и графин с вином. Яннул, уже почти совсем пришедший в себя, оставил ее у себя на ночь.

Весь следующий день они плыли сквозь туман. Это был безмолвный призрачный мир. Он изменялся, превращаясь то в галеры, то в горы, то в стаю гигантских птиц, расползающиеся и перетекающие одно в другое.

В полированной металлической поверхности, служившей зеркалом, Ральднор видел, как быстро сереют его волосы. Некоторое время их еще нельзя будет отличить от волос всех членов команды, того тусклого черного оттенка, обычного для всех моряков. Причиной тому были соленые морские ветры. Скоро соль выжжет последние остатки черной краски, а замену разбившемуся флакончику, который он обнаружил после шторма в своих вещах, найти негде. Тогда он станет беззащитным среди своих врагов, желтоволосый человек, равнинное отребье. Но, как ни странно, в этом тумане все это казалось почти неважным. Его, как и корабль, несло по воле ветра в безбрежном море без руля и ветрил. Никакого выхода не было, и поэтому он почти не волновался об этом.

Матросы опустили тело Дроклера в стальную воду. Отзвучала короткая и суровая закорианская молитва. Он камнем пошел ко дну, увлекаемый грузом, привязанным к его ногам. Примерно через полчаса после этих импровизированных похорон их призрачная тюрьма начала разрушаться. Через час над волнами не осталось ничего, кроме ночной тьмы.

Со всех сторон, насколько хватало глаз, не было видно ни малейшего признака суши. Все корабельные инструменты, при помощи которых можно было определить его местоположение, смыло за борт. На черном небе не было ни луны, ни звезд.

Легкий ветерок подталкивал по волнам «Дочь Рорна».

В полночь тишину разорвал рог дозорного. Впереди по левому борту на горизонте что-то красновато поблескивало.

— Слава Зардуку, это маяки Саардоса! — воскликнул один из офицеров. На палубе поднялся радостный шум. Все опасались  какой-нибудь беды, беспомощные в этом призрачном мире.

Ветер был против них, дуя с востока, поэтому они решили оставаться на месте и ждать утра. Открыли и осушили бочонки с пивом. Ральднор видел, как Джарл пьет под королевской мачтой, и понял, что он находится в том странном состоянии, когда можно пить, не испытывая от этого никакого удовольствия и не пьянея. Завтра его гребцы доставят их в Саардос, и он, вне всякого сомнения, спустит с них три шкуры.

Саардос. А за Саардосом — Равнины. Ральднор думал об этом во мраке своей каюты. И в этой тьме к нему пришло чувство незавершенности — такой конец был чересчур прозаическим. Это был намек судьбы, которого он не понял и не ответил.

Его разбудил рассвет, похожий на пепел розы. И звук, которому явно не было места в его сне.

Яннул все еще спал, в кои-то веки один. Над ними скрипели палубы корабля. Звук проникал сквозь дерево, плоть и кости, вызывая у него мурашки.

На палубе тот пепельно-алый свет, который проник в его каюту, был заревом, охватившим небо и море. Все остальное смутно чернело — огромная королевская мачта с обвисшим парусом, слабо трепыхавшимся на легком ветру, туша башни, широкий нос, группки жмущихся друг к другу мужчин и женщин, замерших, прислушиваясь и вглядываясь в алеющий горизонт. В воздухе висел негромкий зловещий гул, точно звук какой-то гигантской трубы, ревущей глубоко в сердце земли. Но определить, откуда доносился этот гул, было нельзя — он был повсюду вокруг, всеобъемлющий, как это утро.

Одна из женщин вдруг завыла, крича о морских дьяволах. Здоровый моряк, вразвалку проходивший мимо, ударил ее по лицу.

— Заткнись, потаскуха.

Это был Джарл. Не глядя по сторонам, он направился к люку, ведущему в трюм, и его угрюмо-насмешливое лицо казалось лишенным каких-либо чувств. Откуда-то с палубы прозвучала команда Элона. Мужчины тут же принялись за работу, женщины поспешили к канатам. Подняли якорь, поставили паруса. Огромный корабль точно по мановению волшебной палочки ожил — весла коснулись воды. Деревянный корпус, напрягшись, пришел в движение, подгоняемый легким теплым ветерком, словно живой. Но это была лишь иллюзия жизни. Рассвет замер. Солнце не поднималось, а темнота не рассеивалась; лишь розовато-серая дымка все так же висела над морем. И так же звучал этот дьявольский гул, казавшийся ее звуковым выражением.

Ральднор подошел к поручню.

Внезапно где-то под поверхностью воды раздался оглушительный грохот, который ничуть не удивил его, хотя внутри у него все заледенело от страха, над которым он был не властен. Дьявольские трубы умолкли. Море чудовищно вздыбилось, подхватив их беспомощный кораблик, и Ральднор кувырком покатился по палубе,  успев заметить вырвавшуюся из воды молнию. Свечение ширилось, превращаясь из малинового в зловеще-белое. Его лицо, руки и шею опалил обжигающий черный дождь. Люди кричали. На корабль трепещущими крыльями огненной птицы налетел ветер.

Вцепившись в поручень, Ральднор с трудом поднялся, глядя на вздымающееся и опадающее море.

Океан содрогался в родовых схватках, но дитя, выходящее из его чрева, было чудовищным, невообразимым: тлеющий черный конус, рвущийся к небу. Трещины в его расплавленных боках пыхали белым паром. Зияющий рот изрыгнул молнию и извергся жидким пламенем.

— Огненная гора!

Обезумевшие от страха моряки заметались по палубе. Все они знали легенду об Эарле, горящих горах, поднимающихся прямо из моря — драконьих глотках, изрыгающих огонь. Закорианцы кричали от ужаса. Они попали в ад, и начались их вечные муки.

Ральднор попятился по палубе назад и распахнул дверь, ведущую в башню. Он попытался крикнуть им, чтобы укрылись внутри, но люди лишь повернули к нему побледневшие лица и невидящие глаза и тут же отвернулись, не переставая кричать. Внезапно в самую их гущу полетел град раскаленных углей. Люди бросились к люкам, и лишь теперь некоторые побежали к башне. Они сталкивались, дрались и ругались, пытаясь протиснуться внутрь. Ральднор увидел, как над чревом морского пика небо раскололось пополам, а вода расцвела белыми цветами взрывов. «Дочь Рорна» встала на дыбы. Люди с дикими воплями катились по палубе и, вываливаясь за борт, оказывались в кипящих волнах. Парус, точно по волшебству, вдруг охватило пламя.

Он почувствовал, как под палубой дрогнули и остановились весла.

Перед его глазами с ужасающей четкостью встала картина паники, снова охватившей гребцов в маленьком аду гребной палубы. Он сквозь напирающую толпу пробился к двери, добрался до люка и каким-то образом спустился в зловонную тьму. Там царило смятение, а возвышение, на котором в прошлый раз отбивал ритм Джарл, пустовало. Спрашивать о том, куда он делся, сейчас было не время. Ральднор уселся на его место и взял молоток, как уже сделал когда-то. Оглушительными ударами он начал выбивать ритм. Наступила относительная тишина; в каком-то смысле они все были рабами этого неумолимого боя.

— Гребите! — прикрикнул он на них.

— Корабль горит! — завопил кто-то. Остальные подхватили его крик.

Он с грохотом опустил свой молот.

— Мне что, испробовать эту дубину на ваших головах? Давайте, по местам, ишь, распустили сопли!

Подчиняясь ему, они заняли свои места. Его тон и поведение сейчас почти в точности повторяли Джарла. Гребцы как один похватали свои весла.

 Сверху донесся грохот, приглушенные крики, полыхнул огонь.

Он ускорил ритм. Это была скорость, которую использовали в бою, для тарана или для бегства. Он не оставлял им времени на панику.

Лишь инстинкт подсказал ему, когда они очутились в относительной безопасности. Сквозь люки океан казался залитым кровью и чернилами, но корабль перестал содрогаться. Он замедлил ритм, потом вообще прекратил стучать. Они повисли на своих веслах, точно кто-то одним махом погасил в них жизнь.

Он поднялся по трапу вверх, но люк никак не хотел открываться. Когда Ральднору все же удалось приоткрыть его, оказалось, что его придавило мертвым телом.

Палуба тоже была усеяна мертвецами. Мертвецами и трепещущим фиолетовым пеплом. Кое-где еще виднелись бессильные языки пламени; но выбравшиеся из укрытия люди уже боролись с ними. Парус пылал. Ветер кружил искры, точно стаи светлячков. В воздухе висел удушливый дым.

Вулкан остался позади, полускрытый во мраке, озаряемом белыми и красными зарницами. Время от времени по морю пробегал отдаленный рокот.

На многие мили вокруг на воде покачивались обгоревшие предметы. Они скинули туда же своих мертвецов. На этот раз никаких молитв не было.

16

В заштопанных парусах пел ветер.

— Мы больше не держим курс, — сказал Элон. — Наши инструменты испорчены. Звезды указывают, что мы далеко от Элисаара, но их очертания очень странные, и доверять им совершенно нельзя. Таллат говорит, что по его мнению пыль от огненной горы искажает размер и очертания всего в небе. Кто может в этом усомниться? Прошлой ночью луна была огромной и цвета синей сливы. Нет, мы не можем определять путь по звездам.

— Нужно вернуться назад, — рявкнул Джарл, сидевший напротив него за столом Дроклера.

— И снова пройти через Огненные врата? Буря и горящая гора унесли половину нашей команды, и еще десять гребцов. Они поднимут бунт, если я прикажу им снова пойти на такой риск.

— Ты слишком мягкий и безвольный, Элон. Они поднимут бунт потому, что знают, что ты спустишь им это с рук. Уступи свое место мне. Вот увидишь, я все улажу.

— Вообще-то, это ты уступил свое собственное место вулкану, — заметил Ральднор.

Джарл вихрем обернулся к нему.

— Почему эта сухопутная крыса сидит с нами на совете?

— Потому, Джарл, что он уже дважды доказал, что командует гребцами лучше тебя, — парировал Элон.

— Где ты был, Джарл, когда мы уходили от огня? — выкрикнул Таллат, младший из двух офицеров.

— У меня были дела внизу.

— Ну да, спасение твоей никчемной, вонючей и грязной шкуры!

Элон заколотил по столу, чтобы унять пререкающихся.

— Ветер несет нас на юго-восток, — сказал он серьезно и хладнокровно. — Дозорные видели стаи птиц, что должно означать какую-то сушу поблизости.

— В этих морях нет суши.

— Возможно, какой-нибудь островок, слишком маленький, чтобы наносить его на карту. Тем не менее, возможно, нам удастся найти там пресную воду и пищу. Да и люди отдохнут немного. Потом решим, что нам делать с нашим кораблем и нами.

Каждый вечер на закате они делали зарубку на притолоке двери, ведущей в башню. Море было невероятно, жгуче синим; время от времени на поверхности воды мелькали островки синего огня. Днем небеса принимали невообразимые цвета; по ночам люди делали суеверные знаки, отгоняющие зло, глядя на аметистовую луну и ядовито-желтые звезды.

Скудость пищи, которую после шторма выдавали строго ограниченно, уже начала сказываться на них. Обедов за столом Дроклера больше не было — лишь тушеная рыба и сухие галеты, одинаковые для всех.

Обожженные люди лежали на палубе под навесом, издавая стоны, бормоча, плача, умоляя дать им воды. Тусклоглазые женщины, как умели, ухаживали за ними. В серой предрассветной дымке на пятый после извержения день Ральднор очнулся от мертвецкого сна и, выйдя на палубу, обратил внимание на странную, зловещую тишину. Не было слышно ни вскрика, даже ни шепота.

Яннул, вышедший вслед за ним, остановился и сказал:

— Они что, все умерли?

— Ну да, — раздался насмешливый, почти веселый мужской голос. — Понадобилось лишь совсем немного помочь им.

Из-под навеса вышел Джарл, поигрывая своим ножом, с которого капала кровь. Вслед за ним выскользнула еще пара матросов, постаравшись сделать это как можно более незаметно.

— Ты прикончил их, — ахнул Яннул. Его рука потянулась к его собственному ножу, потом бесполезно упала.

— Они только зря проедали нашу еду, — выпалил один из дружков Джарла. — Все равно завтра подохли бы. А не завтра, так послезавтра. Лучше уж сразу.

— Заткнись, — рявкнул Джарл. — Мы что, еще оправдываться должны перед этой сухопутной крысой?

Он прошел мимо, и его приспешники прошмыгнули следом.

Рассвет уже тронул море своей кистью.

Яннул злобно выругался.

— Ты что, откажешься от лишней доли еды? — мягко сказал Ральднор, глядя на ободок солнца, поднимавшегося из воды. — Как и сказал дружок Джарла, они все равно умерли бы, и в мучениях. А теперь они ничего не чувствуют, а мы сможем поесть.

Яннул обернулся к нему, но в свете зари новое удивление перекрыло старое.

— Ральднор, — сказал он. — Твои волосы… они… белые.

Ральднор не взглянул на него. Его глаза и лицо были совершенно пусты.

— Морская соль, — сказал он спокойно. — Она обесцвечивает лучшую краску. Я с Равнин, Яннул.

Яннул снова негромко выругался.

— Я думал в Абиссе… я удивлялся… Но, Ральднор, все это время в Корамвисе ты осмеливался обманывать Амрека?

— Ирония, достойная попасть в анналы старых мифов, которые я когда-то читал. Да, я был самым близким военачальником Амрека. Я был его правой рукой. Я чуть не переспал с его матерью и отнял у него невесту. Я потерял свое положение из-за собственной опрометчивости, а не из-за моей расы. Никто не знал о моем происхождении. Я был дорфарианцем, и все мои преступления были преступлениями дорфарианца. Я — брат Амрека.

— Его брат..?

— Сын Редона. Не от Вал-Малы, как ты можешь догадаться. Меня выносила Ашне’е, ведьма с янтарными волосами. Я появился из того же лона, что убило моего отца. — Слова неудержимо лились из него, но он не чувствовал ни облегчения, ни боли. На горизонте темные облака сливались с морем, скрывая невысокий еще солнечный диск.

— Значит, по закону Дорфара, ты его король, — сказал Яннул. В его голосе не было ни сомнения, ни вопроса. И ситуация, и странное, ничего не выражающее лицо рассказчика были очень убедительными. Кроме того, Яннул всегда чувствовал атмосферу загадочности, окружавшую человека, которого он называл своим другом.

— Король Дорфара.

Ральднор одними губами улыбнулся морю, своим мыслям.

— Вон там остров, который обещал нам Элон, — сказал он.

Яннул, вздрогнув, обернулся и увидел его. И в тот же миг с мачты раздался крик дозорного, и матросы гурьбой высыпали на палубу.

Это был крошечный клочок суши, со всех сторон атакуемый морем. Вид у него был неуютный. Но люди кричали и хлопали друг друга по плечам.

Лишь мертвые под своим навесом хранили молчание, как будто были мудрее, или просто были и так всем довольны.

Остров.

Он имел форму плоского блюда с крутыми скалами в центре, над которыми стояли облака белых брызг, водопадами обрушивавшихся на широкое плато. От пляжа иссиня-черными рядами тянулись джунгли, звенящие от птичьего гомона. Пестрые стаи носились в облаках, оглушительно крича в страхе перед пришельцами.

«Дочь Рорна» встала на якорь в бухте, и вскоре с нее спустили шлюпки Лишь женщины и горстка мужчин остались на борту вместе с офицерами, чтобы приглядывать за кораблем. Их отвыкшие ноги ступали по суше неуверенно. Взрослые мужчины катались по перламутровому песку и играли им, точно ребятишки.

Элон разбил их на группы, отправив искать воду и еду. Таллат и Ильрад смастерили рогатки и вернулись с подстреленными тушками каких-то пестрых птиц. Остальные плескались в сапфировых озерцах, набирая полные пригоршни этих жидких сапфиров и тут же с радостными воплями разбрызгивая их. Это был воистину край изобилия, край, где можно было ничего не беречь.

Остров был необитаем — по крайней мере, они не заметили здесь ни одной живой души.

Яннул сорвал орхидею и вставил ее в прореху в своей рубахе.

— Как думаешь, мне удастся заставить какую-нибудь из них прижиться на корабле? Дамы в Элисааре за такой цветок отдали бы полжизни.

Теперь очень многие из них упоминали в своих разговорах Элисаар и Закорис. Даже этот крошечный клочок земли вселил в них надежду. Даже жгучее, небывало синее море не так сильно занимало их мысли.

Когда они сидели с жареным мясом и свежей водой на берегу, из леса выбежала группа моряков, тащащих какие-то желтые плоды. Они все были немного не в себе от радости, но эти люди казались совершенно помешавшимися. На их шеях висели гирлянды из цветов, они неудержимо хохотали.

— Это что еще такое? — спросил у них Элон.

— Необыкновенный плод! Восхитительный плод! — воскликнул один из них. — Он дает в голову, точно заравийское вино!

Таллат неодобрительно прищелкнул языком.

— Вы ели его? Очень зря. Никто из нас не знает, что здесь растет. Он мог бы оказаться ядовитым.

— Мог бы… мог бы…

Моряки принялись кривляться, передразнивая его. Они были действительно пьяны, сок стекал по их щекам и подбородкам, капая на грудь. Они снова набросились на плоды.

Элон отвернулся. Матросы принялись веселиться на пляже.

Ральднор увидел, как из-за деревьев показался Джарл, а следом за ним вышли двое или трое его приспешников. Он подошел к куче плодов и принялся рыться в ней.

— Значит, это вкусно?

— Это еще не означает, что их можно есть, — сказал Элон. — Мне казалось, ты должен был остаться на корабле и приглядывать за своими гребцами.

— Только властители Эарла осмелятся потревожить дочурку Рорна в этом море. Я приплыл сюда на шлюпке, как и ты, палубный офицер. — Джарл откусил кусочек плода и прожевал, потом  осклабился. — Твои матросы куда больше разбираются в еде, чем ты, Элон. — Прихватив парочку плодов, он отправился с ними к другому костру, вокруг которого плясали пьяные моряки.

Постепенно, один за другим, кто с самодовольным видом, кто нерешительно, люди переходили к его костру. Одни подпадали под воздействие его жестокой властности, других привлекала его непоколебимая самоуверенность. Раздалось несколько одобрительных криков по поводу убитых раненых.

Вскоре собравшиеся вокруг Джарла разошлись не на шутку. Они принялись снова спускать лодки на воду, приплясывая и оглушительно хохоча.

— Они собираются увезти вахтенных с корабля. Палубный офицер, вахта необходима, даже в этом пустынном море.

Элон взглянул на белую кромку воды.

— Я могу остановить их своей властью, Таллат? Похоже, у этого костра не так много народу.

— Они опьянели от этих плодов…

Элон, не говоря ни слова, поднялся. Напряженный, он зашагал по берегу к буйствующим морякам и их лодкам. Ральднор тоже поднялся и пошел следом; Таллат, Яннул и еще несколько остальных последовали его примеру. Пестрые птицы медленно кружили в небе.

Внезапно Джарл отделился от толпы. Плод подействовал и на него тоже, хотя цветочной гирлянды на нем не было, и поведение его тоже отличалось от остальных. Поскольку он привык к вину, то опьянение не смазало и не изменило черты его характера, а скорее обострило, усугубило их.

— Что ты делаешь, Джарл? — спросил Элон.

— Собираюсь привезти на остров последних матросов, гребцов и шлюх. А ты что, не хочешь позволить им тоже побывать на острове?

— Везде они побывают. Скоро я пошлю им смену, когда люди отдохнут.

— На корабле не нужна вахта, Элон. Не здесь.

— Я не отдавал тебе приказа распустить вахтенных.

— Ты. Ты вообще не можешь больше что-нибудь приказывать или не приказывать. Идите жуйте свой хлеб с водичкой, миледи, пока мы, мужчины, развлекаемся.

— Ты ответишь за это в Ханассоре, — негромко пообещал Элон.

— Ханассор, — сплюнул Джарл. Он не разделял их уверенности. — Ты сначала доберись дотуда. И у меня тоже есть кого призвать к ответу. Эту сухопутную крысу у тебя за спиной, например. Во имя Зардука, дорфарианец, ты можешь не совать свой нос в чужие дела?

— Этот берег принадлежит мне ровно настолько же, как и тебе, — отрезал Ральднор, — а твой голос слышно очень далеко.

Рука Джарла метнулась к поясу и выхватила нож. Повисло напряженное молчание.

— Убери нож, — сказал Элон.

Кто-то из мужчин возбужденно хихикнул:

— Пускай подерутся. Ставлю десять дрэков на Джарла.

Поднялся одобрительный гомон.

— Ну, дорфарианец, пойдешь против меня? Ты уже видел, каков этот клинок в действии, — сказал Джарл. — Беловолосый!

Рука Ральднора словно сама по себе сделала привычное движение, и в ней сверкнул нож. Несколько человек заметили уверенную отточенность этого жеста, и веселье немного приутихло.

— Да, ты уже пускал в ход этот клинок — против полумертвых людей, — сказал Ральднор. Я принимаю твой вызов.

Джарл бросился вперед, но Элон как-то ухитрился вклиниться между ними. Джарл, разъяренно зарычав, ударил палубного мастера ножом. Белый песок оросила красная влага. На ноже Джарла вспыхнула алая полоса. Джарл прыгнул в ближайшую лодку, его люди последовали примеру вожака. Они оттолкнулись от берега и оказались на воде в считанные секунды после того, как Элон рухнул на землю.

Таллат бросился вперед и положил голову друга к себе на колени, но глаза Элона уже затягивала непроницаемая пелена смерти. Его кровь уходила в песок.

Они похоронили его, засыпав песком и галькой, на краю джунглей, но могила его была неглубокой. Их лопаты очень скоро зазвенели о камень. Кроме того, здесь явно водились дикие звери, незамеченные прежде и не показывающиеся сейчас, чье присутствие выдавали лишь легкие шорохи в лесу да яркие огоньки глаз. В темнеющем небе, жадно крича, кружили птицы. Поэтому они вырыли его из песка и положили на кучу хвороста и лиан и подожгли ее. Так было лучше, но запах горелой плоти преследовал их по всему берегу.

Таллат ушел от них и долго стоял в сумерках, глядя на тлеющие и дымящиеся угли, когда-то бывшие Элоном. Мужчине не пристало плакать, и если он все же не мог сдержать слез, то должен был горевать в одиночку. Ральднор с внезапно нахлынувшей болью вдруг вспомнил, как когда-то давно тоже еле сдерживал слезы, шагая за похоронными носилками Эраз в Хамосе.

Непомерно раздутая луна всплыла над деревьями.

На плато разгоралось красноватое зарево, слышались песни, шум дудок и громкие крики, заглушавшие шорох волн и приглушенный гул водопадов.

Пока они ходили за хворостом для погребального костра Элона, вернулись лодки. Хохочущие мужчины и визжащие женщины гурьбой бросились к деревьям с фонарями и бочонками пива из личного запаса Дроклера. Теперь они пили, поедали плоды и распевали песни, сидя вокруг своих костров у скал.

Таллат медленным шагом вернулся к ним. Его лицо было мрачным.

— Таллат! — один из матросов схватил его за локоть. — Таллат, давай возьмем шлюпку, поплывем на корабль и уйдем на нем. Должен быть какой-то безопасный путь до дома. Оставим их на их острове.

— Нет, — отрезал Таллат.

Волна наползала все дальше и дальше на песок, тихо шепча  что-то, словно мать ребенку.

— Клянусь Зардуком, — сказал матрос, — я не расстроюсь, если они все отравятся этими плодами, как ты и говорил, Таллат. Это было бы справедливо. Я не стал бы о них плакать.

Море проглотило последние отблески солнечного света. Визгливый женский голос на плато затянул какую-то песню.

Яннул беспокойно поерзал.

— Они там тертые калачи — ну, большинство из них — и могут за себя постоять. Но среди них была одна девчушка — думаю, она из Элисара — закорианские пираты захватили ее в плен еще совсем крошкой. На палубе она еще держалась, но по ночам ей было страшно. Пожалуй, они там что-то чересчур развеселились. Ты не станешь возражать, если я пойду и заберу ее оттуда?

— Твоя галантность делает тебе честь. Но эта задача может оказаться потруднее, чем тебе кажется. Идем вместе. Двое ребят ригоновой выучки стоят двадцати пьяных закорианцев.

Они отделились от кучки сидевших на пляже и исчезли в черноте джунглей.

Их путь сквозь джунгли начался в атмосфере какой-то мрачной веселости. Она разрядила напряженность, охватившую обоих, и отчасти напомнила ту скрытность, которая связывала этих двоих в Лин-Абиссе. Но все же по мере того, как они неуклонно углублялись в темные заросли, окружение леса начало потихоньку оказывать на них влияние, подавляя их своим безмолвным мрачным присутствием.

В сердце джунглей царил мрак, и лишь луна серебрила листья жутковатой призрачной синевой. Бесчисленные глаза, сверкавшие на опушке, здесь, в зарослях, мерцали как звезды. Трава шелестела, склоняясь под неощутимым ветром.

— Повсюду шпионы, — прошептал Яннул.

Но ни один из них не улыбнулся. Ральднору казалось, будто весь лес подступается к ним вплотную, одушевленный, не спускающий с них глаз, враждебный. Впервые он ощутил холодность теней, которые не были холодными в физическом смысле, гнет, почти физический запах древности, чего-то гниющего. Этот остров, безмятежный в свете дня, с наступлением ночи ожил, наполнившись собственной темной жизнью, и обнаружил чужаков, без спросу ступивших на его землю и лишивших его девственности. Они потревожили его первобытную тьму. Он ненавидел их.

Внезапно за высокими зарослями папоротника вдруг открылось оранжевое плато.

На голых камнях моряки со своими женщинами кричали и пили, объедаясь и осушая вскрытые бочонки. Огромный костер пылал, облизывая трескучими языками небо. Две или три женщины танцевали голышом, держа в руках горящие головешки в подражание огненным танцовщицам из Зардука.

— Видишь свою девчонку? — спросил Ральднор.

— Нет. Придется подойти поближе.

Через несколько шагов навстречу им бросилась женская фигура.

— Янал из Лана… и Ральнар, — заплетающимся языком выговорила она, мгновенно узнав обоих, в особенности Яннула. Но это была не та, которую искал Яннул. Однако она отвела их к огню и угостила пивом, попытавшись повиснуть у Яннула на шее. Увидев это, один из лежащих вокруг пьянчужек, шатаясь, поднялся с налитыми кровью глазами.

— Ты же со мной, Ханот. Не трать время на этих сухопутных крыс. Джарл хочет быть уверенным, что ты решила присоединиться к нам, к мастерам, — ухмыльнулся он и завалился, увлекая женщину за собой.

— Вот она, крошка Релла… или Рилка, не помню, как ее там, — сказал Яннул. — Похоже, у нее неприятности.

Он бросился к нескольким фигурам, возившимся в темноте, и Ральднор следом за ним. Они быстро растащили четырех матросов и справились с ними поодиночке. Яннул подхватил брыкающуюся и царапающуюся девчонку, в конце концов все же убедив ее — едва не лишившись при этом глаз — что это не продолжение затевавшегося изнасилования, а Яннул, с которыми она делилась своими тайными страхами в темноте. Она была маленькой и хрупкой, с четким прямым профилем, очень нетипичным для закорианцев. Скорее всего, она действительно была из Элисаара. Она робко улыбнулась ему, но ее надежда тут же сменилась ужасом.

— Ага, значит, мы все-таки дождались этой неслыханной чести, — раздался у них за спиной голос Джарла. — Собаки пришли набить брюхо.

— Сражаемся спина к спине, — скомандовал Ральднор Яннулу, — как на тренировочной площадке в Абиссе. — Он почувствовал, как его лицо расплывается в неудержимой хищной ухмылке. — Но сначала закуска. Этот негодяй явно состоит в родстве с Ригоном, а у нас обоих с ним свои счеты.

Он не мог различить лицо Джарла, ослепленный огнем костра. Это ничего не меняло. Внезапно им овладела нестерпимая, жгучая ненависть. Он ощутил, что она не принадлежит ему, а просто наполняет его, как пустой сосуд. Ненависть — остров просто источал ее. Она проникала в его кровь, в его разум.

Он почувствовал, как давно затянувшиеся раны в его душе вдруг открылись, затопив его мучительной болью. Но теперь там не было места ни Аниси, ни Астарис — ни нежной женщине с мыслями, похожими на искрящийся кристалл, ни второй, которая была вся теплый огонь. Не сейчас. Это было совершенно чуждое, жуткое и неодолимое ощущение. Одержимость. Он чувствовал, как эта стихия собирается, фокусируясь в пурпурном оке джунглей и ища выражения через него. Он ощутил, как что-то внутри него прорвалось, выпуская это наружу. Страх. Ужас. Но это заставляло его ухмыляться и смеяться в безумном, невообразимом ликовании.

Джарл внезапно содрогнулся и обеими руками схватился сначала за горло, потом за живот. Из его губ вырвался пронзительный крик. Он упал, крича и извиваясь, и начал кататься по земле, пока не угодил прямо в костер.

Повсюду вокруг гуляющих охватила паника. Они умолкли, подняв головы и прислушиваясь к какому-то ощущению внутри себя, как животные, принюхивающиеся к ветру.

Возмездие обрушилось на них стремительно и неумолимо. Они корчились и кричали, как демоны, объятые болью и ужасом.

Яннул настойчиво спросил у девушки:

— Ты ела плоды?

— Они дали мне пива и кусочек плода, — прошептала она с огромными от страха глазами, — но у меня во рту целых три дня и маковой росинки не было. Меня вырвало.

— Вот и хорошо, — сказал Яннул. Лицо у него было очень бледным.

— Мы больше ничем не можем им помочь, — сказал Ральднор.

Он направился обратно в лес, дрожа, точно старик после лихорадки, и они зашагали следом за ним.

Когда они возвращались, было очень тихо. Они ни разу не заметили ничьих таз. Слышалось лишь пение водопада да шум моря.

На пляже люди Таллата сидели, съежившись, вокруг костра.

— Все-таки эти плоды оказались ядовитыми, Таллат, — сказал Яннул.

Маленькая элисаарианка заплакала. Он принялся утешать ее.

Ночью они спали у костра. На рассвете Таллат с двумя своими людьми отправился на плато, чтобы посмотреть, не осталось ли там тех, кто пробовал плоды и остался в живых — как подружка Яннула. Они вернулись назад меньше чем через час и никому не рассказали, что они там видели. Вместе с ними не пришел больше никто.

Они забрали остатки жареной птицы и наполнили пресной водой бочонки, после чего отправились обратно на корабль. Дул крепкий ветер — теплый и ласковый. Скоро островок исчез из виду. Это их радовало. Десять мужчин и одна женщина — вот и все, что осталось от команды этого потрепанного, обугленного корабля, некогда прекрасного, гордо рассекающего воды западных морей. Их было недостаточно, чтобы сесть на весла; им оставалось лишь положиться на волю ветра и волн. Все были изнурены, ошеломлены и опустошены тем, что с ними произошло. Прошло много дней; они перестали делать зарубки и потеряли им счет. С небес на них смотрели звезды, незнакомые и равнодушные. Настал штиль.

— Мне конец, Ральнар эм Дорфар, — сказал как-то Таллат, обращаясь к нему по имени, которым стал сам называть его. — Еда вся вышла, ветер утих. Этому синему морю нет конца. Мы упокоились в аду. Это путешествие было проклято с самого начала.

— Вы везли проклятие с собой, — сказал Ральднор. — Разве у вас не говорят, что брать на борт преступника, которого разыскивают — к беде?

— О, это просто морские байки. Большая часть наших людей была преступниками, Ральнар. Думаю, они заплатили за это. У нас принято заключать договор со смертью. Это наш способ добраться до богов.

— В этом путешествии было слишком уж много смертей.

— Я знаю это, Ральнар. Элон был моим отцом. Он тебе не говорил? Он зачал меня от одной девушки в Ханассоре — по неосторожности, в Застис, но он позаботился о том, чтобы я получил образование, и купил мне должность на этом корабле. Проклятый корабль! Я слишком много унаследовал от него. Он был хорошим человеком, но мне досталась его слабость.

Ральднор сказал мягко:

— Я догадывался о твоем горе, хотя ты и очень хорошо скрывал его. И я тоже однажды сдерживал свое горе, чтобы никто не догадался о нем. Мужчине не зазорно плакать.

— Да, Ральнар. Но у нас другие обычаи. Как вышло так, что твои волосы побелели после огненной горы? Я слышал, что такое бывает от страха или потрясения, но ты храбрый человек. Куда храбрее, чем этот ублюдок Джарл.

— Это след другого страха, — сказал Ральднор. — Куда более старого. Страха признаться, кто я такой.

Таллат взглянул на него, но ничего не сказал. Он дружески взял Ральднора за руку.

— Что ж, поступай, как пожелаешь, Ральнар. И Яннул тоже, а Реша поступит так же, как и он, в этом нет никаких сомнений. У каждого из нас свой путь. Очень надеюсь, что удача повернется к вам лицом. Но очень в этом сомневаюсь.

Он спустился в трюм вместе с остальными закорианцами. Больше они наверх не поднимались.

Корабль смерти неподвижно покоился на волнах, а на закате над его мачтой пролетели три птички.

— Поблизости земля! — воскликнул Яннул. — Возможно, она окажется лучше, чем предыдущая.

На небо вплыла холодная луна, принеся с собой холодный ветер. Он дул всю ночь, а в воде резвились серебристые рыбы.

Реша заснула под боком у Яннула. В конце концов остался бодрствовать один Ральднор. Он увидел, как из океана, точно гигантский зверь, поднимается черная туша земли.

Когда взошло солнце, вершины окрасились кармином, а долины остались черными, точно не желая отпускать ночь.

Он подумал о Таллате.

«Ожидание не бывает слишком долгим. Боги или судьба — всем им нужно время». И, со всех сторон окруженный смертью, он ощутил, как в его душе проснулся росток надежды. Он наклонился и  разбудил Яннула.

17

Пригнав корабль почти к самой земле, ветер покинул их. Побережье, изрезанное узкими бухточками и окаймленное темными лесами, щерилось скалами. Пейзаж казался суровым и безлюдным.

Дневная жара упала с небес и поднялась с поверхности океана.

Ральднор, в одиночестве сидевший на палубе, заметил в воде какое-то движение, решив, что это играют рыбы. Но рыбы резвились на поверхности, никогда не уходя в глубину. Вскоре он понял, что это узкая лодка, сделанная из выдолбленного ствола какого-то черного дерева, схожая с рыбачьими челноками Закориса. В ней сидела одна фигура — мужчина, без усилия двигающий веслами. Когда он приблизился, явно направляясь к кораблю, Ральднор увидел его загорелое лицо, на котором не было ни удивления, ни любопытства, лицо, странно замкнутое на себе, но при этом умиротворенное. У мужчины были очень длинные волосы, рассыпающиеся по плечам, груди и спине.

Они были пшенично-желтого цвета.

Кровь бешено застучала в жилах. Ральднор поднял руку, приветствуя гребца. Тот в ответ тоже поднял руку, но в ответ ничего не крикнул.

Узкая лодочка подплыла вдоль борта корабля к трапу, волочившемуся по воде. Мужчина поднялся на палубу и встал, глядя на Ральднора. Они были одного роста, но тело незнакомца, хотя и мускулистое, было таким худым, что казалось почти костлявым. На нем была лишь набедренная повязка; все остальное было обнажено и загорело, но тем бледным загаром, которым покрываются очень белокожие люди и который сходит с наступлением холодов.

— Ты степняк, — сказал Ральднор. Мужчина засмеялся.

Он явно не понимал его речь и не пытался говорить сам. Он указал на лодку и дал понять, что Ральднор должен идти за ним. Ральднор покачал головой, махнув рукой в сторону башни и позвав Яннула и девушку.

Незнакомец не выказал никакого беспокойства. Лодка казалась недостаточно просторной, но каким-то образом он уместил в нее всех троих и взялся за весла, работая ими с той же легкостью, что и прежде. Перед ними почти игриво плыли островки синего огня. Корабль остался позади — обглоданный скелет, чернеющий на фоне голубого неба. Суша становилась все ближе и ближе. Лодка, похоже, направлялась к вдающемуся далеко в море скалистому мысу, поросшему густым лесом. Там не было видно никаких признаков жизни, но над лесистыми склонами наверху курились голубоватые дымки.

Мужчина так ни разу и не заговорил и даже не шевельнул губами. Его рот казался каким-то неуловимо странным, как будто не привык выговаривать слова. Возможно, он был немым. Немой мужчина с Равнин, удивленно раздумывал Ральднор.

Челнок пристал к берегу. Незнакомец направился к первой линии деревьев. Там в тени стоял глиняный сосуд. Он напоил их водой, потом повел в лес.

* * *

Это был дом из дерева — высокое и просторное сооружение, построенное из глины, которой обмазали каркас из жердей, где опорами были стволы гигантских деревьев. Крышу покрывали толстый слой листьев и птичьи гнезда, чьи обитатели то и дело роняли на пол свой помет, издавали нежные переливчатые трели и беспрестанно носились туда-обратно сквозь высокие окна. Лесной народ жил в этом доме, купаясь в чистых ручьях и готовя на бесчисленных кострах на поляне. Они не ели ни мяса, ни рыбы, употребляя пищу в основном в сыром виде: фрукты и ягоды, растения, корни и листья, а также молоко, которое давало небольшое стадо черных коз. Все они были желтоволосыми и светлоглазыми. И ни один из них не говорил. В конце концов, когда они лежали в тени дома перед закатом, до Ральднора дошло, что они не говорят, потому что у них нет в этом необходимости. Они, как и обитатели Равнин, общались мысленно, а поскольку их жизнь была более спокойной и больше удовлетворяла их, они не видели необходимости изъясняться друг с другом какими-либо другими способами. Его охватило яростное разочарование при мысли о том, что этот способ общения, который должен бы был принадлежать ему по праву рождения, недоступен ему. Он снова ощутил себя калекой, глухонемым среди слышащих и говорящих.

Яннулу и девушке Реше, похоже, было еще больше не по себе, чем ему, хотя обо всех них очень заботились. Молчание беспокоило их, хотя и в силу других причин.

Ночь цвета индиго слетела, точно стая птиц, на глиняный дом, поблескивая белыми глазками звезд. Ральдор поднялся и ушел в ночную прохладу. Светлячки порхали от куста к кусту, плетя золотистый узор. Внизу глухо рокотало море.

Кто-то подошел к нему сзади из-за деревьев, легконогий, точно лесной зверь. Он скорее почувствовал, чем услышал ее приближение. Кожа у него почему-то пошла мурашками.

Это оказалась старая женщина.

Она была одета, по обычаю этого лесного племени, лишь в одну набедренную повязку, но тем не менее в ее теле не было ничего уродливого, хотя она не могла бы похвастаться ни гладкой кожей, ни упругой грудью молодой женщины. Ее волосы поблекли и поседели, но все еще остались густыми и очень длинными. У нее были очень странные глаза, большие и желтые, как у совы. Она уселась, поджав ноги, на траву, с гибкостью, которая дала ему паузу. Потом сделала знак, что ему тоже следует сесть лицом к ней.

Она посмотрела прямо ему в глаза. Через миг в мозгу у него что-то пугающе забрезжило. Он вздрогнул, на лбу у него выступил пот. На этот раз контакт оказался очень трудным, хотя и без боли.

Дрожа, он прислонился к стволу дерева, и вдруг услышал голос, который произнес:

 — Не нужно ничего бояться.

Он удивился, почему понимает ее, ибо здешние жители не знали языка тех краев, откуда он был родом. За это он мог бы поручиться. Он попытался выразить свои мысли. Голос сказал:

— Я не использую слова, только силу мысли. Ты толкуешь ее таким образом, который больше тебе подходит.

Голос был бесполым. Он слепо попытался задать ему вопрос. И услышал ответ.

— В этом краю много людей. Не все из них живут так же, как мы. Но все могут мысленно разговаривать друг с другом — при необходимости. Некоторые из нас восприимчивее и сильнее остальных — мы исследователи. Мы ищем боль в страдающих умах и исцеляем ее. Меня послали исцелить твою боль, чтобы ты обрел способность разговаривать, которая принадлежит тебе по праву. Я вижу теперь, что были и другие. Женщины. Возлюбленные. Снежные волосы и огненные волосы. С ними ты мог разговаривать. Что ж, в этом есть своя логика. Не бойся меня, я вижу твое горе. Позволь мне увидеть все. Я помогу тебе стать собой.

Но его разум лишь закричал ей в ответ, мучимый яростной болью.

— Значит, есть другая страна, — сказал голос, — и темные люди, которые правят ей. У нас есть легенды об этом месте. Не бойся своей смешанной крови. В этом твоя сила, а не слабость. Я вижу твою мать глубоко в коридорах твоей памяти. Смотри, вот она. Ты ее видишь? Такой ты увидел ее новорожденным ребенком. Она исхудавшая и больная — твое рождение далось ей нелегко. Но до чего же прекрасная! В ней сила, настоящая сила, неколебимая, точно лесное дерево. Вспомни о том, каково было ее прошлое и ее будущее. Разве ты назвал бы эту женщину слабой? Думаешь, она не оставила тебе ничего своего? Да, плачь, бедное дитя. Плачь. Она твой дух, а вторая половина — король. — В голосе послышалась странная интонация, похожая на сожаление. — Ты кажешься себе таким незначительным, Ральднор, сын Ашне’е и Редона, короля Драконов. Таким незначительным.

В его черепе словно засело пылающее копье, но боли не было. Тьма клубилась там, бескрайняя, будто море, но не было и страха. Теперь голос, ведший его по незнакомым комнатам его собственного сознания, обрел пол и имя. Он принадлежал Ашне’е.

Яннул насвистывал, шагая по поляне за глиняным домом. Реша, по своему обыкновению, сидела под деревом, уныло глядя на мужчин и женщин, копошащихся в негустом лесу ниже по склону. Они прожили здесь уже десять дней и успели привыкнуть одеваться так же, как и этот народ. Реше это очень шло, к тому же, на борту «Дочери Рорна» на ней вряд ли было надето многим больше. Яннул легонько взъерошил ее волосы. Обычно он думал о ней примерно так же, как когда-то в далеком прошлом о своих сестренках — с ласковой снисходительностью, к которой изредка примешивалась нотка раздражения. Их сексуальные отношения нисколько не нарушали общей картины, поскольку в Лане, где хутора далеко отстояли друг от друга,  сестры нередко не только спали со своими братьями, но и выходили за них замуж, а иногда и вообще за своих отцов.

— Ну, Реша из Элисаара, я обещал тебе, что найду способ поговорить с ними?

— Обещал. У нас в Элисааре хвастунов порют.

— Правда? Ничего себе. Неудивительно, что ты прыгнула на закорианский пиратский корабль, а не осталась там… Эй, оставь в покое мое ухо! Выслушай меня. Я немного пообщался кое с кем из мужчин. Метод очень прост. Мы рисовали картинки на сланце и делали знаки. Я много чего узнал. Там, за холмами, есть города — большие города, с королями, дворцами и тавернами — и превосходными борделями. Ай! Теперь ты еще и кусаться вздумала, да? Послушай, маленький баналик, когда Ральднор вернется оттуда, куда он отправился с той старухой, мы с тобой и с ним отправимся искать удачи за холмами. Там разговаривают — по-человечески. Мы быстро обучимся их языку. Вообрази себе город, которым управляет желтоволосый король.

— Мы будем там чужаками, всеми презираемыми, — пробормотала она. — Они сожгут нас или закидают камнями — как Висы из Дорфара делают с народом Равнин.

— Нет, Реша. Сама подумай. Разве здесь мы изгои? Я заметил, что желтоволосые люди более справедливы. Ты знала, что Ральднор тоже с Равнин?

— Он смелый, — сказала она. — Я старалась изо всех сил, чтобы он заметил меня, но он был воздержан. Он хороший человек.

— И сын Редона, Верховного короля. Да, тут кто угодно удивится. Это еще больше тебя раззадоривает, да, бесстыдница? Вставай, я научу тебя ходить на руках. Нам понадобится ремесло, чтобы прокормиться, когда мы уйдем отсюда.

Сгустились сумерки, и между деревьями принялись носиться крошечные летучие мыши.

Яннул и Реша лежали под деревом. Она послушно подчинялась всем его командам, и ее тело — сильное и гибкое — училось очень быстро, хотя и было слишком соблазнительным. В косых красных лучах заходящего солнца он потянул её на землю, чтобы преподать несколько другой урок.

Теперь, когда тени удлинились, сквозь лес к ним шел человек.

— Ральнар, — сказала Реша.

Яннул поднял глаза и вгляделся в фигуру. Да, она была ему знакома. Солнце обожгло кожу почти дочерна, а выгоревшие добела волосы теперь были почти той же длины, что и у Яннула. Но все же, когда человек подошел ближе, Яннул не стал торопиться приветствовать его и снова вгляделся в его фигуру и лицо, все еще не до конца уверенный. Все они многое пережили и изменились в этом кошмарном плавании, а потом было еще и это девятидневное отсутствие, когда Ральднор ушел куда-то с мудрой старухой. Но разве могло все это вызвать  громадные, странно необъяснимые изменения, которые Яннул заметил в Ральдноре? Он прошел по полянке и остановился рядом с ними, глядя вниз. Выражение его лица было отстраненным, как будто он видел их после долгой отлучки, неподвижным — как будто он совершенно не знал их. Его глаза были широко раскрытыми, горящими, ясными. Яннул с тревожным изумлением подумал: «Эта старуха, похоже, она кормила его ароматическими листьями. В лесу у него были видения». Но это как-то не вязалось с новым обликом его друга. И внезапно к Яннулу пришло понимание. «Он был опустошенным, выжженным дотла, отравленным. А потом его словно наполнили заново. Чем-то лучшим». Но вслух сказал лишь:

— У тебя странный вид. Ты был болен?

— Нет, Яннул, — покачал головой Ральднор. Даже его голос стал каким-то другим. Теперь это был голос… да, короля. Лес, окружавший их, зловеще притих. — Впервые за всю свою жизнь, — сказал Ральднор, — я примирился с самим собой. Это редкий и чудесный дар.

Реша прошептала:

— На нем печать богов.

Ее пальцы замелькали, сделав быстрый религиозный жест. Яннул выругал ее.

— Не будь дурочкой. Он пережил много бед. Наверное, старуха помогла ему примириться с ними.

— Нет. Я видела такой взгляд на лицах жрецов перед тем, как они прыгали со скал в море, чтобы почтить Рорна.

— Хочешь сказать, что он умрет? Молчи лучше, глупая девчонка!

Реша насмешливо глянула на него.

— С этого момента, Ланнец, все люди будут для него как пыль на ветру или соленые морские брызги. Никто из нас не сможет причинить ему зло. Он принадлежит богам. А боги защищают своих.

Утром в глиняном доме появились новые люди. И они тоже принадлежали к лесному народу, почти не отличаясь от остальных цветом и стилем своей одежды. Они привели с собой трех скакунов — молочно-белых зеебов необычного размера — и льняную одежду для двух мужчин и одной женщины.

Яннул недоумевал.

— Они привезли нам все необходимое. Как ты заставил их понять тебя, Ральднор?

— Теперь я могу разговаривать с ними, — сказал Ральднор.

Яннул ничего не ответил. Он слышал рассказы о телепатических способностях жителей Равнин, и теперь, собственными глазами убедившись в этих чужих лесах в том, что это правда, новость о том, что Ральднор тоже обладает ими, воспринял с легкой дрожью. Реша же раз и навсегда перестала удивляться чему бы то ни было, что делал Ральднор. Он принадлежал своим богам, и это все объясняло.

Они покинули глиняный дом еще до полудня, ведя белых зеебов по узкой лесной тропке вслед за одним из желтоволосых. Лесной полумрак сначала сгустился, потом рассеялся. Они дошли до скалистой вершины, под которой тянулась заросшая травой охристая равнина под кобальтовым небом. Проводник показал вниз и вдаль. Ральднор кивнул. Проводник развернулся и исчез среди деревьев.

— Куда мы направляемся? — спросил Яннул, когда они миновали скалы и оседлали своих скакунов. — В какое-нибудь село? Или в тот город, о котором они говорили?

— Здесь, на Равнине, три города. Я отправлюсь в первый, но у вас, естественно, могут быть свои планы.

— Я собирался заняться своим старым ремеслом, — сказал Яннул, которого все больше снедала тревога. — Город подходит для этого лучше некуда. А ты?

— У меня есть дело к их королю, кто бы он ни был.

— К их королю! Ничего себе у тебя честолюбие!

— Я всегда был честолюбив, Яннул. У меня было положение, но не было направления. Теперь я знаю, куда мне идти и что делать.

— И что же?

— Вернуть себе то, что принадлежит мне по праву рождения. По второму праву. Эта страна уже дала мне первое.

— Верховный король Виса, — сказал Яннул. — Нелегкая задача.

— Нет, Яннул. Это, хотя и важно, все равно вторично. Мое королевство — Равнины. В прошлом у них были свои правители. Теперь у них есть новый правитель.

Яннул взглянул на него. Ральднор казался спокойным и отстраненным, а его пылкие слова не были тронуты никакими эмоциями. Ральднор обернулся в седле и взглянул прямо на него. Впервые за все время Ланнец ощутил поток невероятной личной силы, исходящей от товарища, точно свет — силы, которая казалась живой, непостижимой, нерушимой. Она казалась совершенно немыслимой в человеке, которого он знал лишь человеком, ибо сейчас Яннул видел, что, по капризу богов или нет, Ральднор стал чем-то большим.

— Что та мудрая старуха с тобой сделала? — спросил Яннул, пытаясь ухмыльнуться.

— Исцелила мою слепоту, пробудила меня от сна. Указала мне цель, ради которой я был рожден.

Этот бесстрастный голос, как ни странно, был исполнен, как и лицо перед Яннулом, безграничной силы.

— У тебя такой вид, словно ты готов съесть эти города, чтобы получить то, что тебе нужно, и выпить море, чтобы добраться до равнин Виса.

— Своеобразная закуска. И все же, что бы мне ни пришлось сделать, я это сделаю, — сказал Ральднор.

Яннул чуть отпустил поводья. Зееб Ральднора трусил впереди него. Что ж, в этом была логика. Беловолосый, похоже, обошел их всех. Яннул набрал полную грудь чужого летнего воздуха. То пламя, которое бушевало в душе Ральднора, опалило его. Он знал, что его товарищ больше не свободен. Если вообще хоть один из них теперь был свободен. Даже в этот тихий, напоенный жужжанием насекомых  полдень, он ощущал разрушительные силы, силы возмездия, пробуждающиеся под землей. Надвигался какой-то катаклизм, который сравняет все, ветер из первозданного хаоса. И все они попадутся, точно рыбы в невод. И здесь, перед ним, ехал этот незнакомец, его товарищ, которого он когда-то звал своим другом и которому предстояло стать тем самым рыбаком.

18

Путь занял три дня. Сначала они миновали россыпь деревушек и два небольших городка, платящих подати городу, который за это защищал их от разбойников. Хотя внешне и напоминающие степной народ Виса, желтоволосые жители Равнины совершенно отличались от них нравом. Они были деятельными, общительными, а иногда и хитрыми. У них не существовало загадочного негласного кодекса чести — у них были свои грабители и мятежники, да и стычки тоже случались. Всего пять лет назад город воевал со своим ближайшим соседом. Кто знает, сколько мертвых тел, покоящихся в земле, помогало ныне питать ниву?

Ральднор, похоже, умел бегло говорить на их языке. Яннул начал усердно ему учиться. Приучился он — как и Реша — и натягивать капюшон, приближаясь к населенным местам или встречаясь на дороге с другими путниками. Обитатели Равнины не проявляли никакой враждебности к обладателям невиданных черных волос, но их любопытство и удивление временами очень докучало. Мысленная речь, похоже, не была здесь в большом почете. Видимо, процветание и обилие земных благ понемногу приводило это искусство в упадок.

Они добрались до города вечером третьего дня. Обнесенная прочными стенами крепость с высокими башнями, возведенная на насыпном холме, словно парила в восьмидесяти футах над Равниной. Этот город не мог похвастаться красотой висских городов. Несмотря на башни, он казался каким-то съежившимся, приземистым. Он носил имя Ваткри. За его стенами по Равнине и склону холма стекали многочисленные дома и таверны, повсюду расхаживали солдаты в синей форме, которую они уже видели в городках. Несмотря на это, никакой проверки у ворот не было. Вежливые ответы на несколько кратких вопросов — и они уже внутри. Был День правосудия — день, когда король давал публичную аудиенцию, разрешал споры и судил преступников на площади перед своим дворцом.

— У нас в Лане тоже есть такой обычай, — сказал Яннул, — а в Дорфаре нас называют варварами.

Город ступенями поднимался к своей цитадели. Узкие, извилистые улочки были полны прохожих, виноторговцев и карманников. В суматохе с головы Реши упал капюшон, и по толпе пробежал взволнованный шум. Девушка окинула зевак надменным взглядом и зашагала дальше. Толпа расступалась перед ней, глядя на нее с разинутыми ртами. Яннул тоже скинул свой капюшон, и после этого они передвигались по городу уже более свободно. Когда они добрались до площади перед дворцом, там уже была изрядная давка.

— Ох уж эти крестьяне, — с презрением протянула Реша. — Разве в Элисааре, Закорисе или Дорфаре король опустился бы до личного разговора с толпой всякого сброда?

Они спустились по ступеням и оказались на площади. Дворец, возвышавшийся за ней, вздымал к небу высокие шпили, а на его красных стенах пестрели яркие расписные фризы. Сам король восседал в кресле из слоновой кости, перед ним, преклонив колени, стояли двое просителей, а вокруг них толпились придворные, советники, писцы и офицеры. Что-то привлекло взгляд Яннула — стяг, колышущийся за креслом короля.

— Ральднор, — сказал он, — посмотри только….

На голубом фоне была вышита женщина с белоснежной кожей и золотыми волосами — женщина с восемью змеевидными руками, чье тело заканчивалось витками змеиного хвоста.

— Это их король? — спросила Реша, хотя это и так было очевидно.

— Похоже на то, — отозвался Яннул, не в силах оторвать глаз от стяга.

— А вон та женщина? Она что, его жена?

Яннул снова взглянул на возвышение и сразу понял, чем вызван ее интерес. Король оказался молодым и очень красивым. Справа и чуть позади от него, полускрытая в тени гигантского дерева, сидела женщина в белом одеянии. Уже собравшись было ответить, что это никто иной, как любимая и единственная жена короля, которой он поклялся хранить вечную верность, а за нарушение этой клятвы на него обрушится немедленное и ужасное божественное возмездие, Яннул прикусил язык, внезапно обнаружив, что Ральднор куда-то исчез. Яннул оглянулся по сторонам, потом взглянул вперед. Даже в этой белокурой толпе выбеленные морской солью волосы заметить было очень легко.

— Во имя богов… Он просит аудиенции у их короля!

Взяв Решу за локоть, Ланнец принялся пробираться сквозь толпу к возвышению, на котором сидел прекрасный король. Просители уже удалились, один с неудержимо расплывающейся по лицу улыбкой, другой мрачнее тучи, как и следовало ожидать. Теперь писец поспешно подскочил к королю, что-то сказал ему и попятился обратно. Король нахмурился. Его глаза прочесали толпу и остановились на Ральдноре. Король что-то сказал. Писец обернулся и поманил Ральднора.

Тот вышел из толпы и двинулся вперед. Толпа зашумела, послышались выкрики; потом все стихло. Даже среди такого сборища своих братьев по расе Ральднор был очень заметным. Не видя его лица, Яннул снова ощутил ту невероятную, почти физически ощутимую волну силы и уверенности.

— На колени! — рявкнул писец. Его слова гулко разнеслись над притихшей толпой.

— В той стране, откуда я пришел, — сказал Ральднор, — один король не преклоняет колени перед другим. — Его голос был тихим и очень спокойным, но в толпе не осталось ни одного человека,  который не расслышал бы эти слова.

Толпа сдержанно зашумела, потом утихла.

— Значит, ты заявляешь о своем царственном происхождении, — сказал король. — И в каком же городе ты король? Полагаю, что Вардат и Тарабанн оспорили бы твои права.

— За вашими морями есть другая земля, король. Мои владения там.

Юный король улыбнулся.

— Интересно, ты просто мечтатель? Или безумец?

Повисла звенящая тишина. Стоя позади Ральднора и не видя ни его глаз, ни лица, Яннул тем не менее видел, какое впечатление они произвели на короля, глаза которого расширились, а потом сузились. Он процедил сквозь зубы, не то потрясенно, не то разгневанно:

— Ты осмелился испробовать на мне колдовские уловки! — И разъяренно накинулся на писца: — Кто этот человек?

Писец что-то зашептал. Король снова поднял глаза; на этот раз его взгляд уперся в Яннула и Решу. Их вид явно лишил его мужества. Он взглянул на Ральднора.

— Ты говоришь, что прибыл из другой страны, страны, где живут черноволосые люди. Эти мужчина и женщина — ты привел их сюда в доказательство твоих слов?

— Я сам — доказательство своих слов, король. Прочти то, что скрывает мой разум. Я открываю его для тебя.

Глаза короля снова сузились.

— Это искусство ведомо жрецам Ашкар. Ты просишь, чтобы они выслушали тебя?

— Мой господин, — сказал Ральднор, — мое королевство очень мало. Его народ похож на народ Ваткри. Но там живет и один черноволосый деспот, который ненавидит мой народ просто за их цвет. Каждый миг, потраченный нами здесь, продлевает их гонения и страдания.

Король закричал. Он выскочил из своего кресла. Стража бросилась к нему, но он оттолкнул их. Даже одетая в белое женщина вскочила на ноги.

— Не пытайся ворваться в мой разум со своими бредовыми снами! — завопил он. Стража бросилась к Ральднору; пробившись сквозь толпу, они схватили и Яннула с девушкой тоже.

Извиваясь в неумолимых руках одетых в синее солдат, Ланнец мельком заметил лицо ваткрианского короля. На нем были написаны ярость и ужас. Вокруг гудела и волновалась толпа.

Над полом красного дворца плавали пески сумерек.

Джарред Ваткрианский шагал сквозь них, расхаживая туда-обратно перед огромным камином. Он был молодым королем, очень молодым. Его отец умер в цвете лет, совершенно внезапно, оставив ему трон из слоновой кости прежде, чем он успел подготовиться к этому. Он правил уже полгода; теперь, столкнувшись с этим чужеземцем, он понял, что этого было совершенно недостаточно.

— Кто этот человек? — спросил он снова. — Откуда он?

Светловолосая девушка в белом платье, сидевшая под одной из многочисленных ламп, сказала ласково:

— Может быть, он тот, кем себя объявляет, и пришел оттуда, откуда говорит. Разве не стоит принять во внимание эту возможность, брат мой?

— Это невозможно, — отрезал Джарред. Ее рассудительная, неторопливая мудрость сердила его.

— Почему? Всегда существовали легенды о другой стране, стране темноволосых людей. И неужели ты не помнишь карты старого Джорахана Просвещенного — морские пути, которые ведут из Шансара на север?

— Он ворвался в мои мысли. Во времена нашего отца это стоило бы ему жизни — осмелиться мысленно говорить с королем — а он сделал даже больше. Я не смог закрыться от него. Он проломил все преграды — мысленно разговаривал со мной против моей воли. Скольким это под силу?

— Некоторым жрецам, — отозвалась она.

— Некоторые жрецы говорят, что им это под силу, — усмехнулся Джарред. — В способностях скольких из них ты убедилась лично?

Она сказала задумчиво:

— Говорят, что это величайший дар, данный нам Ашкар — разговаривать внутри нас. Сколькие из нас пользуются им, и могли бы мы воспользоваться им, если бы захотели?

— Мы с тобой, Сульвиан, — сказал он, — с детства.

— О, мы с тобой. И в этот самый момент мы с тобой говорим при помощи рта. Нет. Мысленная речь стала преградой для процветания, поскольку трудно быть нечестным, когда все твои мысли открыты, как на ладони, трудно красть, убивать и наживаться. Сейчас лишь лесной народ пользуется мысленной речью, брат мой. Должно быть, Она жалеет нас.

— Ашкар каждый день возносят почести в храмах этого и всех остальных городов. Сомневаюсь, чтобы Она возражала против этого или против даров, которые возлагают на Ее алтари.

— Кто знает, — проговорила Сульвиан, — что бы предпочла получать от нас богиня. Наше золото или нашу честность.

Дверь открылась. Появился Верховный жрец ордена Ашкар Ваткрианской — очень худой и прямой человек в темном одеянии с фиолетовым Змеиным Оком на груди, какое носили все жрецы. Он не стал ни кланяться, ни падать ниц, поскольку его положение в некоторой степени было даже выше, чем у самого короля.

— Ну, Мелаш, ты пришел как раз вовремя, чтобы спасти меня от лекции моей мудрой сестрицы. Она чересчур серьезно воспринимает свои обязанности жрицы.

— И это очень радует меня, король. В грядущие дни нам понадобится мудрая рука Ашкар.

— О чем это ты, Мелаш?

— Я только что вернулся с допроса этого чужестранца и  двух его спутников, король, как ты и просил.

— И?

— И, мой король, он тот, за кого себя выдает. И даже больше.

Лицо Джарреда побледнело.

— Ты ошибаешься, Мелаш.

— Нет, король, не ошибаюсь. Я прощаю то оскорбление, которое ты нанес мне, усомнившись в моих духовных способностях. Я понимаю, что этот чужестранец вломился в твое сознание и напугал тебя.

— Ничего не напугал! — разозлился Джарред.

— Напугал, мой король. В этом нет ничего постыдного. Он напугал и меня тоже. Он был с нами очень честен. Он доказал мне, что до того, как он ступил на нашу землю, у него не было ни цели, ни направления; его разум был закрыт. Теперь его разум обладает такими возможностями, каких я никогда не встречал и о каких даже никогда не слышал. И его цель, вероятно, нарушит равновесие нашего мира.

— Ладно, расскажи мне, что он доказал тебе. Все с самого начала. Посмотрим, можно ли верить его россказням.

Мелаш принялся рассказывать.

— Что за глупости ты несешь, Мелаш! — воскликну Джарред, когда жрец закончил. — Ты что, потерял рассудок? Он рассказывает нам какие-то небылицы, услышанные где-нибудь на базаре!

— Нет, король, — покачал головой Мелаш, — но если ты сомневаешься, то спроси его сам.

— Так приведи его, — с каменным лицом приказал Джарред.

Дверь за спиной жреца мгновенно распахнулась. Чужестранец вошел в комнату, но лишь его белые волосы оказались на свету. Все остальное тонуло во мраке.

— Ты вызвал его мысленно? — проскрежетал Джарред.

— В этом не было необходимости, — спокойно сказал Мелаш. — Он может читать все наши мысли, хотим мы того или нет.

Джарреда охватила дрожь, но он подавил ее. Он вернулся в круг света и уселся в свой трон из слоновой кости, рядом с Сульвиан.

— Как тебя зовут, чужеземец? — осведомился он холодным и неприветливым тоном.

— Ральднор, король.

— Подойди, Ральднор. Я хочу тебя видеть.

Жрец склонил голову и застыл, точно изваяние, безмолвно отрекаясь от слов своего повелителя.

Незнакомец сделал несколько шагов. Свет лампы заиграл на его лице и необыкновенных глазах. Эти глаза впились в лицо Джарреда.

— Мелаш, Верховный жрец Ашкар, рассказал нам все, что ты открыл ему, Ральднор. У тебя живое и богатое воображение, поздравляю. Ты ничего не упустил, даже богиню приплел, Ашкар, которой, по твоим словам, поклоняются в этой твоей… другой стране, пусть и под другим именем. Будь добр, расскажи мне, чего ты надеешься достичь при помощи этой невероятной чепухи?

— Помочь моему народу, — ответил странный незнакомец. — Я узнал о других городах Равнины, их реках и кораблях. И о Шансаре на севере.

— Не надейся, что тебе удастся одурачить нас! — выплюнул Джарред.

Рука Сульвиан внезапно сжала его локоть.

— Послушай.

Снаружи поднялся ветер; он стонал и выл в дворцовых башнях. Где-то вдали беспорядочно хлопали незакрытые ставни. Жрец поднял голову. Это был пыльный буран Равнин, но сейчас ему было совсем не время. Комнату внезапно наполнило предчувствие чего-то дурного.

Джарред зажмурился, но он уже все увидел, и тьма в его мозгу вдруг ожила, наполнившись яркими образами. Он видел дымящиеся руины, рабов, которых гнали сквозь снега в цепях, и ветер, треплющий желтые волосы мертвецов. Видения нахлынули слишком быстро, и он не смог сдержать их. Из ниоткуда материализовался черноволосый мужчина с горящими безумием глазами — мужчина, состоящий из ненависти и движимый этой ненавистью.

За стенами дворца ветер мел пыль по извилистым улочкам Ваткри. Мужчины ворчали, проснувшиеся дети в страхе плакали, женщины спешили в храмы. В огромном, с колоннами, святилище Ашкар, выходящем на священные рощи, змеи с шипением метались в своей яме. Сильный порыв ветра захлопал ставнями, загасил лампы на алтаре. Послышались крики суеверного ужаса, и переполошившиеся птицы, спавшие на крышах храма, тучами вились в воздухе.

Сульвиан поднялась с кресла.

Лампа, закоптив, угасла, но и в темноте она смогла найти дорогу. Она различила Джарреда, съежившегося в своем огромном кресле из слоновой кости, и жреца с серым лицом. Но чужестранца она видела, так ясно, как будто лампа все еще светила, но только не снаружи, а внутри его тела, откуда-то из его глаз.

— Ты заковал наш город в тиски страха, — сказала она. — Отпусти его.

— Вы сами себя заковали, — ответил он. — Тебе страшно, Сульвиан, жрица Ашкар-Анакир?

— Нет, — прошептала она. Потом: — Да. В твоих мыслях я видела свою смерть. Черный король убил меня.

— Не тебя, — сказал он. — Хотя она очень походила на тебя.

Внезапно она очутилась в его сознании; он показал ей, какой увидел свою возлюбленную: бледную, как лунный свет, с такими же белыми, как у него, волосами, обледеневшими на ветру.

— Аниси… — сказала она. — Но была еще и другая…

— Ее больше нет, — сказал он. — Амрек, Черный Король, виноват в смерти обеих.

— Должно быть, ты очень ненавидишь его, — прошептала она.

— Мне его жаль.

Она почувствовала в его голосе невероятную силу, столь неодолимую, что она могла жалеть врага, которого собиралась уничтожить.

— Это ты вызвал ветер? — спросила она его.

— Нет. Я не один из магов Шансара.

 — Но ветер же поднялся.

— Да, Сульвиан. Он поднялся.

— Джарред…. — проговорила она. — По законам городов ты оспорил его право на королевскую власть.

Он ничего не ответил.

Ветер за окнами внезапно утих. Сквозь спутанные клочья облаков проклюнулся золотой серп луны.

В Тарабанн-на-Скале ветер прилетел с юго-запада. Жрецы, стоя на высоких минаретах Ашкар — выстроенных в виде разящих змей — увидели длиннохвостое облако, походящее на питона из пыли и бури.

Он свирепствовал над Тарабанном два дня и ночь. В ту ночь луна была темно-синей, будто сапфир, а дневное солнце приобрело цвет запекшейся крови. Вздымающиеся волны затопили солончаковые отмели, простиравшиеся на две мили от Скалы до моря. Корабли носило по бурным водам, точно щепки, с домов срывали крыши. К каким только молитвам не прибегали жрецы! Они раскуривали свои благовония и обнажали свой разум, и то, что они узнали, встревожило их. На следующий день после того, как ветер улегся, Верховный жрец Ашкар-на-Скале пришел к Клару.

— Похоже, повелитель, в Ваткри теперь новый король.

Клар, бывший королем Тарабанна, который бок о бок сражался со своим отцом в последней войне с Ваткри, закончившейся пять лет назад, отложил позолоченную книгу.

— Новый король, говоришь? А что случилось с тем сопливым щенком, Джарредом?

— Он жив, король. Не забывай, что мысль и все, связанное с разумом, покрыто пеленой и все это лишь наше понимание…

— Значит, эта задача оказалась вам не по зубам. Понимаю.

— Воистину, король, ты не понимаешь. Там, в Ваткри, какая-то… какая-то сила. Я не могу иначе объяснить то, что почувствовал. Безграничная сила. Большая, чем королевская. Я бы сказал, что такая сила не может принадлежать человеку. Она как-то связана с ветром, но при этом происходит не от ветра.

— Ты говоришь загадками, — отрывисто бросил король, резко хлопнув застежками книги.

— Когда-то боги ходили по земле, король. Так говорят нам легенды. Когда-то Она говорила с людьми, как любящая сестра.

— Ты хочешь сказать, что по Ваткри разгуливает бог?

— Я не стал бы заходить столь далеко в своих суждениях, повелитель.

Клар остерегался магии жрецов. В нем скрывалось два человека: один был торговцем, другой солдатом, и ни у одного не было времени на мистику. Внутренняя речь умерла для него с тех пор, как его брат — единственный, с которым он мог разговаривать на ней — пал при осаде одного из ваткрианских городков. Тем не менее, он уважал жрецов, хотя и не любил, когда их дела перекрывались с его простым и незамысловатым мирком.

— Хорошо, — сказал он. — Я пошлю кого-нибудь в Ваткри. Посмотрим, что там такое стряслось, а, старый жрец? Не волнуйся. Молодец, что рассказал мне.

Но люди Клара отсутствовали всего два дня. На третий они вернулись вместе с шестью ваткрианцами, которых встретили по дороге. У этих ваткрианцев был очень странный вид. Клар не мог понять, в чем дело. Они принесли письмо, но, хотя его и запечатывала королевская печать, оно было не от Джарреда. Клар прочитал его и поднял пораженные глаза.

— В этой бумаге один человек смеет называть меня братом и приглашает на сбор на Площади королей в Пеллеа.

— Король, — сказал главный среди ваткрианцев. — Это древнее место сбора, которое использовали наши предки.

— Вот именно, — сказал Клар, — наши предки, и никто после них. Последний сбор состоялся сто — сто пятьдесят лет назад. Во имя Ашкар! И все остальное я тоже правильно понял? Мне надлежит решить, вместе с остальными королями, прийти или нет на помощь этой стране Степей, о которой никто прежде не слышал и которую никто не видел?

— Да, король. Лорд Джарред послал людей еще и в Вардат, и в Шансар тоже.

— Клянусь Ашкар! Я думал, что этот Ральднор послал тебя, а не Джарред.

— Они связаны, как братья, — сказал ваткрианец. — Ральднор тоже королевской крови, сын Верховного короля и жрицы. — Вид у него был не смущенный, а, напротив, очень гордый.

— Ну-ну, — сказал Клар. — Ну-ну.

Синеватые стены Вардата ветер штурмовал всего одну ночь, качая рыбачьи лодки на его широкой реке. В саду короля рухнуло дерево. Его посадили в час, когда он родился, и этот знак показался ему дурным. Его жена, Эзлиан, Верховная жрица Ашкар Вардийской, собственнолично отправилась к богине и вернулась к нему на заре, бледная, но улыбающаяся своей особой улыбкой.

— Не тревожься, Сорм, муж мой. Это знамение предвещало не твою смерть.

— А что же тогда, ради Ашкар?

— Грядут перемены. Ветер принес их. Мы не должны ни сопротивляться, ни горевать; и то, и другое излишне и совершенно тщетно.

— Перемены к худшему?

— Просто перемены, — сказала она, целуя его в лоб.

Сорм любил жену и безгранично доверял ей. Его нельзя было упрекнуть ни в недостатке мужества, ни в слабости, но все же в делах духовных он всецело полагался на нее. Еще с детских лет она обладала способностью мысленно разговаривать почти со всеми, кто этого хотел.

В юности она на год ушла жить к лесному народу, после чего,  вернувшись, ни разу не ела мяса и проявила необычайные способности к исцелению, как физическому, так и духовному. Он своими глазами видел, как она каким-то образом разговаривала со львом на желтых холмах за Вардатом, тогда как он с ножом в руке дрожал от ужаса за нее. Змей из ямы в храме она называла своими детьми, и они, точно живые браслеты, обвивали ее щиколотки и шею и отдыхали в ее волосах.

Ваткрианские гонцы прибыли через десять дней после того, как рухнуло дерево.

Сорм задал точно тот же вопрос, что и все остальные.

— Кто этот человек?

У Эзлиан, углубившейся в себя, сделался озадаченный вид. Через некоторое время она сказала:

— Есть одна вардийская легенда о человеке, рожденном змеей, о герое. Его звали Ральданашем. У него была темная кожа и светлые волосы. Легенда гласит, что у него были Ее глаза.

— Да, жрица, — сказал ваткрианец, именуя ее титулом, который считался выше титула королевы, — этот мужчина темнокожий и очень белокурый. Его глаза опаляют.

— Так значит, он что-то вроде бога? — сказал Сорм, чувствуя, что во рту у него сухо, словно в пустыне.

— Мы должны отправиться в Пеллеа и выяснить это, — постановила Эзлиан. Потом, улыбнувшись своей улыбкой, добавила, — но, естественно, все будет так, как решит мой повелитель.

В Шансаре никакого ветра не было.

Горы отделяли его от плодородных равнин и лесов юга, и горы властвовали в нем. В Шансаре было много воды; то был край рек, озер и болот, из которых выдавались массивные каменистые выступы и пики, какой-то великан в незапамятные времена попытался устроить здесь переправу. У него было больше сотни выходов к морю. Джорахан, ваткрианский ученый, доживавший свои дни в каком-то захудалом южном городишке, оставил после себя карты, на которых были обозначены эти, большей частью никем не используемые, пути. В Шансаре было множество корольков и множество племен. Корабли они строили по необходимости. Иногда они отправлялись вдоль берегов на юг, пиратствовать. Они обожествляли магию, но и у них тоже лишь их святые могли общаться мысленно — и влюбленные или члены одной семьи. У них была своя богиня. Ее звали Ашара. У нее был рыбий хвост, а восемь ее рук представляли собой белые реснички, какие обычно бывают у озерных тварей.

Три ваткрианца, один из которых был проводником, вошли в горы, пересекли древний перевал, спустились в Шансар и выменяли длинную узкую лодку. С ними был еще и четвертый человек, не ваткрианец, высокий мужчина с белыми волосами. Они подчинялись ему, как королю, но он пришел сюда собственным гонцом, чтобы известить о себе в этом краю, который не отвечал на призывы с юга. Кроме того, место сбора тоже было здесь; Джохаран пометил его на  своих картах. Оно давно было заброшено и уцелело лишь благодаря силе традиций да ходившим вокруг него суевериям.

Они поплыли по бескрайней глади жемчужной воды, и этот чужеземный король садился на весла наравне с ваткрианцами — под небом, лиловым от зноя. Деревенские женщины, стирающие белье на берегах, глазели на их южную одежду. Мужчины задирались.

«Я направляюсь к Груди Ашары», — говорил им беловолосый. Так они называли древнее место сборов. Они беспрепятственно пропускали его. У них были какие-то непреложные древние законы, приказывавшие отпускать с миром людей, идущих на Грудь Ашары. Кроме того, стоило забиякам лишь поговорить с беловолосым, как они тут же исполнялись убежденности, что у него есть смысл и цель. Караван длинных лодок тянулся примерно на милю позади каноэ ваткрианцев, не из враждебности, а из желания посмотреть, что намерен делать беловолосый иноземец.

Они добрались до цели вечером и поднялись по его шероховатым, замшелым ступеням. Несмотря на свое имя, это место ничем не напоминало грудь, ни женскую, ни богини. Почти на самой вершине стояло обветшавшее жилище жрецов, где обитало пять или шесть стариков, которые с трудом передвигались, но о прибытии гостей откуда-то знали. Один из них встал на пути у беловолосого. Он поднял свой посох, потом швырнул его под ноги пришельцу. Посох содрогнулся и превратился в черную змею. Ваткрианцы с бранью шарахнулись; шансарцы, поднявшиеся на гору вслед за ними, принялись делать в воздухе магические и религиозные знаки.

Ральднор взглянул дряхлому жрецу прямо в лицо. Потом сказал, очень спокойно:

— Разве дитя боится рук, носивших его?

Он протянул руку и поднял змею, которая в его руках мгновенно распрямилась. Он подал жрецу его посох. Из глаз старца полились слезы. Он сказал:

— Чужестранец, ты объявляешь себя Ее сыном?

— Разве может человек судить о таких вещах? — вопросом на вопрос ответил Ральднор, глядя в выцветшие старые глаза. — Я предпочитаю говорить, что моя мать была Ее дочерью.

— Ты кощунствуешь, — дребезжащим голосом произнес жрец. Он дрожал. Потом закрыл глаза и пошатнулся. Ральднор осторожно взял старика под руку, чтобы не дать ему упасть.

— Теперь ты знаешь, кто я, — сказал он.

Старый жрец прошептал:

— Я заглянул в его разум. Он должен получить то, что хочет, чего бы ни попросил.

Поднялся ропот, словно ветер, поющий в горах.

— Здесь есть маяк, который созывает королей Шансара, — сказал Ральднор. — Я пришел засветить его.

Они проводили его на вершину холма. Там оказался глубокий кратер, со дна которого тянулось высокое мертвое дерево. Никто  из них не знал, кто посадил его; оно явно прожило долгую жизнь, прежде чем засохнуть. Его чахлые белые ветви, казалось, тянулись прямо к небесным вершинам. Ральднор высек огонь и поджег дерево. Языки пламени проворно разбежались по всему великану, охватив костлявые сучья. Казалось, будто мертвое дерево в один миг ожило, покрывшись чудесными алыми цветами. Люди сначала взволнованно забормотали, потом умолкли. В Шансаре была легенда о перемене, которая постигнет мир, когда на засохшем дереве распустятся алые цветы.

Наступила ночь, и горящее дерево казалось красным копьем, рассекающим тьму.

Потом поднялся ветер.

Он дул порывами, унося огненные цветы во мрак. Небо наполнилось дымом и яркими переливчатыми искрами. Ярко, видимый на бесчисленные мили окрест, горел маяк; ветер разносил пахучий дым.

Это был слишком древний, слишком магический знак, чтобы страна, поклонявшаяся магии, оставила его незамеченным. Племена приходили за советом друг к другу, забыв старую вражду и гордость. Короли встречались в бесплодных черных скалах или на берегах озер. Они собирались и шли к древнему месту, словно магнитом притягиваемые пылающим деревом. Ибо ночь, в которую на Груди Ашары сгорит дерево, сама по себе была мифом и пророчеством.

— Как он будет говорить с ними? Что скажет им?

Это была третья ночь, проведенная на Груди Ашары. Три ваткрианца сидели у своего костерка, чуть поодаль от дома жрецов. В ту ночь склоны озаряло множество костров, а под горой теплые искры сверкали миллионом рубиновых глаз, рассыпанных по всему темному плату. Дерево наверху все еще дымилось. Огню явно нравилась такая еда.

— Сколько уже пришло? — снова спросил ваткрианец.

— Только Ей ведомо, — отозвался другой. — По меньшей мере, половина королей Шансара и еще многие находятся сейчас в пути, как говорит Урл. Что же касается того, что он будет говорить — он король, и даже больше. Клянусь Ашкар, я пойду за ним. Мной овладела лихорадка, сам не знаю, почему. Вы тоже ее чувствуете, да и весь Ваткри чувствовал еще до того, как он уложил нас на обе лопатки. Это лихорадка, и все эти племена, собравшиеся вокруг горы, тоже подхватят ее.

— Я люблю его, — сказал кто-то.

Еще кто-то расхохотался и отпустил грубую шутку, вороша угли в костре.

— Нет, не той любовью, про которую ты подумал, дурья башка. Это как любовь к земле, к краю, где ты родился, что-то, к чему ты жаждешь вернуться, за что готов отдать свою жизнь, лишь бы только оно осталось и твоим детям тоже.

— Э, да ты романтик. Нет, я питаю к нему не любовь. Но ему нужна справедливость — только она одна. И он сын короля, но при этом в лодке или на подъеме работает наравне с нами — я очень ценю это в любом человеке. Он может помочь, но при этом не становится королем ни на йоту меньше. Таковы были короли встарь.

Кроме того… та страна черноволосых людей очень богата и сама просится к нам в руки. Они тоже поймут это, те пираты внизу.

Потом они завернулись в свои одеяла и заснули.

Ральднор обратился к ним, его голос разносился до краев кратера, но этот голос звучал не только у них в ушах. Он говорил с каждым из них в его разуме. Они встревожились; маги принялись бормотать заклинания и делать в воздухе пассы. В воздухе стоял гул заклинаний, точно жужжал пчелиный рой.

Потом наступила тишина — постепенно, не сразу. Их подхватил огромный вал, будто вода, вырвавшаяся из-под земли, вспучившая землю, заполнившая кратер, несущаяся вниз по склонам, увлекая за собой камни, на лежащее внизу плато. Сначала один человек, затем другой. У каждого была какая-то крошечная трещинка, какой-то разлом в непробиваемой броне, окружавшей их разум. Каждый почувствовал, что сквозь эту трещинку, сквозь этот разлом проникает что-то чуждое, но это проникновение было слишком стремительным, чтобы они успели почувствовать какой-то страх. В тот миг они не ощущали ни жадности, ни жалости, ибо он затмил их мысли своими собственными. На этот краткий миг он превратил каждого из них в самого себя. Они увидели его стремления и его цели, его боль, его страсть и его силу — так, как будто все это было их собственным. Они почувствовали его горе, гнев и решимость во что бы то ни стало добиться своей цели. Потом все померкло, слиняв, точно закатные краски с неба, испарившись, точно влага в жару.

После этого было много пересудов. Они перекрикивались друг с другом, пока колдуны занимались своим делом. Но буря пролетела и улеглась. Что бы они ни сделали, это уже не имело значения.

— Как можно одновременно разговаривать со столь многими, просто используя свой мозг? — поражался ваткрианец, который рассуждал о захвате земли Висов. — Он что, бог? Только посмотрите, как они спорят.

— Да и пускай. Они уже приняли решение. Он принял. Звери, бегущие к морю, чтобы утопиться, могут по пути обсуждать, что они делают, но море все равно получит их.

В святилище старый жрец сидел, положив посох в виде змеи на колени. Он тоже, как и все остальные, ощутил, как его сознанием завладел чей-то чужой разум. Но внутренняя уверенность и суровая выучка многих лет жречества позволили ему заглянуть в глубины души Ральднора и увидеть там его прошлое, его одиночество, вину и боль, теперь навсегда потерявшие свое значение, но все же оставившие свой неизгладимый слет, подобно глубоким шрамам.

«Мы спрашиваем: он что, бог, этот человек? — думал жрец. — Но он теперь принадлежит тому, чему мы не можем дать имя. Он нашел свою душу, но утратил при этом себя самого. Ральднор, или Ралъданаш из мифов. Он сказал, что его мать была Ее дочерью… Да, я вижу ее. У нее было Ее лицо. И его народ — я так явно вижу их перед своими глазами, когда он вызывает их лица в своей  памяти. За бескрайними морями — но они поклоняются Ей…

Как такое возможно? Странная раса, дремлющая ныне, но он разбудит их. И он принадлежит им, он дитя своего народа. Больше не человек, но собирательное существо. Да, вот что он. Не король и не бог, но их суть, их выражение».

Посох дрогнул у него в руках. Он улыбнулся, но его узкие губы остались неподвижными. Он так часто наводил эту иллюзию, что теперь она почти въелась в дерево. Посох верил в то, что он змея. Он сам именно так объяснял этот феномен.

За стенами домика день сгущался и уходил. Он ощутил, что они изменили линию поведения и начали склонять друг друга в том направлении, которое уже было за них выбрано.

«Но, кем бы он ни был, приходилось ли нам встречать другую такую силу? — подумал жрец. — Под силу ли нам сдержать ее? Когда-нибудь борьба будет окончена. Он что, просто сгорит, как это магическое дерево? Что тогда сможет превратить его обратно в человека?»

Лето уже потихоньку клонилось от своей золотой середины, когда три короля прибыли в Пеллеа вместе с домочадцами, лордами своих земель и городов. Они пришли каждый по своим причинам, каждый со своим любопытством, страхами и нетерпением. Они говорили с Джарредом и глазели на темноволосого мужчину и темноволосую женщину, разгуливающих в изысканных ваткрианских нарядах. Похоже, чужак, Ральднор, повез свои требования в варварский Шансар и отсутствовал уже два месяца по ваткрианскому календарю.

— Ты потерял его, — сказал Клар. — Колдуны уничтожили его, и это к лучшему.

Но Джарред уже не был тем юнцом, которого он помнил; теперь к его миловидности прибавилась еще и спокойная уверенность в себе. Клар заметил и то, какой стала Сульвиан.

— А она сохнет по этому чужеземному королю, кем бы он ни был, — удивился Клар. — Она будет горевать, если он не вернется.

Клар пробыл в Пеллеа два дня, когда с гор спустились часовые. Они видели на верхних перевалах всадников — в ваткрианской форме и с оружием, с белоголовым человеком во главе, следом за которыми тащились сотни две шансарцев на своих тощих болотных лошаденках. Клар заключил, что чужак вел вражескую армию, чтобы разбить цивилизованных людей юга. Он призывал к действию, но добился лишь одного. Эзлиан Вардатская посмеялась над ним — нет, не грубо, а ласково, и это было еще хуже. Он привел в боевую готовность горстку своих людей. Когда через четыре дня армия появилась на Пеллеанской равнине, он выехал ей навстречу. И тогда его череп, казалось, раскололся от впечатлений — ярких, аморфных, восхитительных. Казалось, это был какой-то наркотик. Это неумолимо напомнило Клару о погибшем брате, с которым он мог говорить в своих мыслях, и в глазах у него защипало. Он отогнал от себя эмоции и оглядел незнакомца.

— Вижу, ты действительно таков, как о тебе говорят. Хорошо выбрал место для своего похода — край магов. И, клянусь Ашкар, ты привел сюда своих братьев.

Но он въехал вместе с Ральднором, бок о бок, в Пеллеа. Что-то задевало его, глубоко задевало, но каким-то образом он успокоился.

Сбор назначили на утро.

Пятеро шансарских Королей, приехавших с Ральднором с озер, с угрюмыми лицами сидели за ним. Было ясно, что они уже приняли свое решение. Ваткрианцы рассказывали о неслыханном единении, о слиянии разумов, у того маяка в Шансаре, но если его кто-то даже ожидал или боялся, ничего не произошло. Ральднор говорил с ними как принц, умно и честно. Он показал им, что они могут получить, но не утаил и того, что могут потерять в том случае, если люди темных рас отыщут их, люди, горящие куда большим желанием развязать войну, чем они.

— Ну что, леди Эзлиан, — сказал Клар, — никакой мистики, на которую вы так надеялись, а?

— Мы уже видели свои знаки, — сказала она. — Она долго беседовала с Ральднором во время их прогулки с Сульвиан по старым запущенным садам разрушающегося дворца Пеллеа. Повсюду рыскали хищники и ползали змеи, но они вряд ли беспокоили эту троицу, как предположил Клар.

Когда наступили сумерки, в древнем зале запылали факелы. Свет озарил запавшие глаза и молчаливые лица.

— То, о чем ты просишь, Ральднор Висский, безмерно, — сказал Сорм Вардатский. — И не только в смысле битвы или власти. Я спрошу тебя лишь о том, что мы потеряем, когда полностью подчинимся тебе?

Эзлиан поднялась и легонько коснулась ладонью плеча Сорма.

— Если вам суждено потерять что-то, мой повелитель, то это уже потеряно.

Джарред тоже поднялся.

— Я передаю свою армию в твое полное распоряжение, Ральднор, король. Клянусь тебе здесь и сейчас, что твоя битва станет моей битвой.

Сорм подал голос:

— Эта женщина рядом со мной сказала за меня. Считай меня своим полководцем, Ральднор, король.

Клар оглянулся по сторонам. Внезапно он встретился взглядом с черноволосым мужчиной, сидевшим по правую руку от Ральднора, которого называли Яннулом.

— Ты, — крикнул Клар, — а что ты скажешь на то, что твой товарищ призывает нас напасть на твоих сородичей?

— Моя рука и мой меч принадлежат Ральднору, — сказал черноволосый, — как и мечи и руки нескольких моих земляков. Никто из нас не родня дорфарианцам.

— Ладно, мне плевать, — сказал Клар. — Я тоже с вами. Когда волк грызется с волком и клянет своего шакала, это лучшее  предзнаменование.

* * *

Сульвиан бродила по темному саду, глядя на светлячков, отражавшихся в стоячей воде пруда. Перед разбитой урной она приостановилась, ощутив в своих мыслях легкий трепет, потом обернулась и увидела Джарреда.

— Тебе не следует гулять без сопровождения, — нахмурился он.

— О, здесь я в безопасности. Все кажется таким древним и безмятежным. Я рада, что ты сначала заговорил со мной в моих мыслях.

— Я все перезабыл. Думаю, со временем у меня будет получаться лучше. Клар все еще обдумывает поход вместе с Ургилом Шансарским, обсуждая морские пути Джорахана. В нижних залах шум такой, что ничего не слышно. Похоже, они столковались. Нужно начать призыв. Странно, что наши люди с такой охотой идут на эту войну.

— Ты ведь понимаешь, почему, — сказала она.

— А ты? — спросил он. — Ты счастлива, сестра?

— Счастлива? — Запутавшиеся в ее волосах светлячки еле заметно поблескивали. — Ты хочешь сказать, что я должна быть счастлива, потому что меня обручат с ним и выдадут за него замуж, чтобы скрепить союз между его страной и нашей? Или, может быть, счастлива оттого, что напоминаю женщину, которую он когда-то любил? — Джарред не произносил ни слова. Она сказала: — О, я знаю, он будет добр ко мне. Я знаю, что он будет дарить мне наслаждение, что я рожу ему ребенка. Странно, но я почему-то знаю все это. Знаю и то, что он не может полюбить меня. Это невозможно. Он выше любви. Я стану женой демона, как в сказке.

— Но, — возразил Джарред, — ты же любишь его.

— Да. А как же иначе? Теперь я не смогу полюбить никого другого. Он превратил меня в ту, другую женщину. В Аниси. Он возродил ее — в моем теле. Не нарочно — просто так случилось, когда я очутилась в его сознании.

— Это нелепо, — сказал Джарред. — Откажемся от этого брака. Пусть женится на какой-нибудь из дочерей Сорма.

— На восьмилетней девочке? Нет. Он должен оставить свое семя здесь, в этой земле, когда покинет ее. Думаю, он никогда больше не вернется назад. Нет, Джарред. Я хочу выносить его дитя. Это хоть что-то. О, хотя и не слишком много. Ах, эта земля! — сказала она. — Она сделала нас последним этапом его пути — всего лишь обломком, средством.

Появилась луна, вынырнув из листвы дерева и облив сад своим светом.

— В лунном свете есть что-то жестокое, — сказала Сульвиан. — Он стирает все тени. Ох, Джарред, когда все будет кончено, останемся ли мы с тобой, или неумолимый свет сотрет и нас тоже?

Где-то на заросших развалинах террасы запела ночная птица. Когда она замолкла, над Пеллеа повисла тишина. На пляжах бескрайней страны единственным, что нарушало ночную неподвижность, было море.

Змея пробуждается