К счастью, девчонка была занята тем, что боялась медведя и свалиться с осины, так что ничего не заметила.
– Прогони ее, – попросила она.
– Как? – хмыкнул Хорт. Медведица слонялась между осиной и кострищем и, похоже, была готова заниматься этим до вечера.
– Ну скажи, чтоб ушла.
– Дура! Она по-человечески не понимает.
– А ты не по-человечески. Ты же умеешь. Я подсмотрела, как ты с волками разговаривал.
– Так то с волками. Волки умные. Хотя они тоже не словами говорят. Всего-то и было: волчица сказала, что это их место. Ну, я согласился, старшинство ее признал, и мы ушли.
– А со змеями… Помнишь, на болоте.
– Хы! Змеи вообще разговаривать не умеют. Знаешь, почему?
– П-почему?
– У них ушей нету. Не слышат, стало быть, и говорить не могут. Змей я травой отогнал. Есть такая травка полезная. Если растереть, чтоб пахло, и в воду бросить, все змеи уйдут.
– Да, а давеча с вороном… Страшнющий такой ворон. Огромный, черный. Он каркнет, а ты в ответ.
– Это мы так, переругивались от скуки. Вороны, они тоже умные. А эта – дура, как все бабы. Сейчас ей ничего не втолкуешь. Уж если ей втемяшилось, что ты на ее чадо напала…
– Я не напала. Он хорошенький.
– Хорошенький? Вот и сиди теперь.
– А давай слезем и убежим, пока она там?
– Слез один такой. Тихо сиди.
«И ноту убери куда-нибудь», – хотел добавить он, но смолчал. А то и в самом деле свалится. Осина-то над самым обрывом.
Наконец, уже на закате, медведице надоело слоняться туда-сюда, да и вкусности из торбы уже были съедены. Рявкнув на пестуна, она споро погнала медвежат с поляны.
Обр выждал немного, послушал, как они ломятся сквозь приовражный ольшаник, и только после этого спрыгнул на землю сам и разрешил Нюське:
– Падай! Теперь можно. Только быстрей падай, а то скоро ночь. Опять костер палить надо, да и жрать хочется.
Дурочка послушалась и тут же упала. Пришлось ловить. Ну, поймал, конечно. Все-таки не три пуда девчонка весит. И поймал, и к костру отнес. Вот навязалась на шею со своими глазищами, волосами и коленками!
От Нюськиных припасов не осталось ничего. Сожрали даже сушеные грибы, не говоря уже о малине. Рассыпали и слизали остатки тщательно сберегаемой соли. Дурочка причитала над разорванным рукодельным мешочком, разыскивая в измятой траве нитки и иголки. Обр же молча и яростно искал кресало. Без костра эту ночь можно и не пережить.
Кресало нашлось уже в сумерках, далеко от костровища, у самого обрыва. Каким-то чудом уцелели и рябчики, в спешке брошенные на краю поляны.
– Здесь не останемся, – решил Хорт, – мало ли что этим в голову стукнет. До темноты надо уйти подальше.
Сегодня, может, и луна выйдет. На ходу не замерзнем. Как стемнеет, остановимся. Будем костер жечь. Днем при солнышке отоспимся, а потом опять пойдем.
– Куда? – устало спросила Нюська. – Опять туда, где нас нет?
– Тут верстах в пятидесяти лес валят. Туда и пойдем.
– Зачем?
– Пора к людям выбираться. Зима скоро. Один бы я подольше задержался, а тебе в тепло надо.
– А нет ли тут избушки какой, хоть маленькой?
Обр помотал головой.
– А срубить?
– Чем? Ножичком? Может, у тебя топор припасен?
Распространяться о том, что рубить избы он тоже не умеет, Хорт не стал.
– Хватит, – сказал он, – погуляли! Пора и делом заняться.
Дело его ожидало трудное и страшное, но, в конце концов, должна же быть справедливость на свете. Умоется кровью князь-вешатель, будет помнить проклятых Хортов.
Глава 4
– Вот едут они, едут, а дело к ночи. Лес, туман, дорога темная. Смотрят – стоит на дороге некий человек. Босой, оборванный, волосы всклочены.
– Разбойник?
– Не, – рассказчик помешал в котле, поправил костер, значительно оглядел слушателей, – хуже.
Слушатели тоже не поражали красотой одежд и изяществом причесок. Среди ожидавших ужина лесорубов и сплавщиков многие за лето, проведенное в лесу, оборвались до лохмотьев, а космы и бороды собирались подстричь недельки через две, вернувшись домой и попарившись в бане.
– Разбойник бы добро отобрал, а самих, может, и отпустил бы, – зловещим басом прогудел кашевар, – или отбились бы. Мужики здоровые были. А этот подошел как путный. «Мир вам, – говорит, – добрые люди! Заблудился я, а дело к ночи. Смилуйтесь, подвезите до жилья».
– И че?
– И все! – рассказчик полоснул по горлу ручкой поварешки. – Более их никто не видел. Телегу потом у Корявой топи нашли. Добро не тронули. Ни нитки не пропало. А люди и лошади сгинули. Прохожий тот не разбойник, а лешак оказался. Из Сиверской чащобы. Те двое лесорубы были. А лешаки этого страсть как не любят.
– Им бы отчураться, – подал голос кто-то из сумрака, сгущавшегося вокруг костра.
– Вовремя признали – может, и отчурались бы, – рассказчик, прищурившись, поглядел на кашу, соображая, упрела она или еще нет.
– Вдоль лезвия ножа глядеть надо было, – со знанием дела заметил один из сплавщиков, принюхиваясь к каше.
– Врешь! – возразили ему. – Через нож только оборотня отличить можно. Чтоб лешака узнать, надо поглядеть на него меж ушей вороного коня. Тогда он в своем виде и предстанет. Выше самой высокой сосны, а руки, как корни, до земли свисают. Идет – деревья гнутся. В Сиверской чащобе их тьма-тьмущая. Вот мы тут сидим, а они, может, на нас из кустов глядят.
– Ну, готово, – заявил кашевар, – таскай со всеми.
Глубокие деревянные ложки чинно, по очереди погрузились в пухлую кашу.
Ужин был последним. Кашевар постарался, собрал все остатки: и гречу, и горох, и последние корочки давно заветрившегося сала. Назавтра предстояло вести тоже последний, уже собранный плот по застывающей Мологе в столичный Повенец.
– Мир вам, добрые люди!
Обр, остановившийся на краю светового круга, слегка удивился, увидев два десятка мрачных, перепуганных лиц с приоткрытыми ртами, с запутавшейся в бороде и усах кашей. Чего это они? Вроде поздоровался, сказал все как положено. Вид смирный, оружия на виду не держит.
Больше часа он пролежал в кустах, разглядывая артельную ватагу, сидящую у костра, но ничего опасного не заметил. Обычные смерды-работяги, усталые и оттого спокойные. Нюська начала мерзнуть, ежилась, дышала на руки, и он наконец решился выйти к костру. Получается, зря.
Руки мирных работяг потянулись к топорам, а один выхватил нож и зачем-то принялся вертеть у себя перед носом.
– Хлеб да соль! – вежливо, как велит обычай, продолжал Хорт. Но и это не помогло.
– Ем свой, а ты подальше стой! – скороговоркой отчурался кашевар. Поварешку он держал на отлете, как топор.
– Да стою я, стою, – мирно отозвался Обр, торопливо соображая, что с ним не так. Ну одежа рваная, так какой же ей быть после блужданий по лесу. Ну волосы, с утра безжалостно обрезанные тупым ножом, торчат во все стороны. Так за это не убивают. Неужто и тут его опознали?
– Кто таков?! – рявкнул самый здоровый, в сплавных сапогах, поднимаясь во весь рост и постукивая обухом топора по ладони.
Не опознали. Уже хорошо.
– Заблудились мы, дозвольте погреться.
– Ну и где мы теперь вороного коня возьмем? – сурово спросили у костра.
«Во дают, – подумал Хорт, – либо совсем одичали, либо допились тут до белой горячки».
Самым догадливым оказался кашевар.
– Оборотень? – напрямик спросил он.
– Не…
– Лесовик?
– Ты, дядя, совсем того! – разозлился Обр.
– А ну, перекрестись!
По виду зашевелившихся мужиков Хорт понял, что, если сейчас не перекрестится, в ход пойдут топоры. Торопливо попытался вспомнить, как это делается. Маркушка, помнится, умел креститься, но делал это всегда второпях, будто украдкой.
Обр поднял руку ко лбу, мучительно соображая, что делать дальше. Может, просто нырнуть в темноту, угнать у них плот, как хотел с самого начала, и пусть выбираются как знают. Таких дуботолков учить надо. Только вот беда: плот-то больно велик. Одному никак не справиться.
– Мир вам, добрые люди! – раздалось за спиной.
Ну, конечно, дурочка. Выскользнула из-за плеча, перекрестилась как положено и легкой походкой двинулась к костру, к новым «добрым» людям.
– Дозвольте обогреться, дяденьки.
Жить она боится! А мужиков с топорами в темном лесу не боится, значит?!
– Ух ты, – умилился кашевар, – откуда к нам такая чуда-юда? Мамка-то тебе позволяет с парнями по лесу шляться?
Хорт быстренько повторил ее движения и шагнул следом.
– Брат и сестра мы, – решительно сказал он, чтоб сразу пресечь глупые разговоры, – шли в столицу, у развилки, где старая дорога на север уходит, решили срезать.
– У Крестового камня?
Обр кивнул. Кто его знает, как тот камень называется. Дорогу и развилку он видел только глазами леса.
– И, ясное дело, заблудились, – посочувствовал кашевар.
– Уже две недели в лесу, а то и поболе, – соврал Хорт. На самом деле с тех пор, как они покинули Городище, прошло больше месяца. – Охотник я хороший, так что с голоду не померли.
С этими словами он выволок к костру двух свежепойманных глухарей. Тут уж мужики обрадовались ему как родному. На всех двух птиц, конечно, не хватит, но суп может получиться знатный. От каши и горького сала всех уже воротило.
По этой причине Обра окончательно было решено признать человеком, пустить к костру и позволить подчистить остатки каши. Дали бы и хлебца, но последние сухари приели еще вчера. Хорт ел с осторожностью, понемногу и дурочку толкнул в бок, чтоб сразу не наваливалась.
Широкая Молога плавно несла неуклюжий плот. Тяжелая холодная вода слепо ощупывала песчаные косы, подтопляла заросли бурой после морозов крапивы, над которой торчали сухие зонтики дудника[33]. Еловый лес стоял над низкими берегами темной глухой стеной.
Плот был длинный, рук не хватало, так что Обр ворочал шестом наравне со всеми. Когда же нужды в шесте не было, лежал, уткнувшись лицом в сырые бревна, с головой укрывшись изодранным плащом, и мучился.