– Ну отчего же насильно.
Широкие усы качнулись, приподнятые улыбкой. Капрал сунул руку за борт мундира, извлек сложенный вчетверо, изрядно засаленный лист.
– Во где вы у меня все. Поименно, как положено. Ты вчера на все согласился, документ подписал и задаток принял.
– Какой задаток? – Хорт похлопал по карманам. Карманы, разумеется, были пусты.
– А тот, который вчера с нами пропил. Тоже не помнишь? Вот гляди, тут и подпись имеется. Твоей рукой крест поставлен. Узнаешь?
Обр глянул на накарябанные печатными буквами имена, на ряд кривых крестов, среди которых красовались две-три корявые подписи, и усмехнулся.
– Нет, не узнаю. Крестом не подписываюсь. Грамотный я.
– Че? Грамотный? – развеселились парни.
– Ученый – во щах моченный!
– Его медведь в берлоге обучал.
– Не, леший, по воде вилами.
– Ты ври, да знай меру! – хмыкнул капрал.
– К чему мне врать? – тихо произнес до предела обозленный Хорт. Насмехаются они. Нашли развлечение. Вилами по воде, говорите. Ну ладно. – Вот моя подпись!
Отодрал от колеса ком налипшей рыжей глины, повернулся к тележному борту. Что это поможет, он, конечно, не рассчитывал, просто не желал, чтоб тупые смерды над ним смеялись. Писать он умел не шибко хорошо, только печатными буквами, но родовое имя Маркушка научил его подписывать красиво, по-благородному, со всякими фигурами и заковыристыми завитками.
Писать было неудобно. Глина крошилась. Обр так старался, выводя буквы, что даже жарко стало, несмотря на осенний холод и мокрую одежду.
– Хм, – бурчал над ухом капрал, – О-бе… Обре… Ну и имечко выдумал!
Видно, сам он тоже был не шибко грамотный.
– Оберон Свенельд Александр, я полагаю, – произнес за спиной спокойный, весьма приятный голос.
Только тут Хорт понял, что натворил. Родовое имя, собственноручно начертанное, горело на борту телеги как смертный приговор. Оставалось только одно. Мазнув рукавом по обличающей надписи, последыш Хортов резко развернулся, с разгону врезался головой в живот преграждавшего путь здоровяка, походя сшиб с ног еще кого-то из рекрутов и рванул, не разбирая дороги, через широкий замковый двор.
Ворота? Закрыты решеткой и заперты. Спрятаться в доме – поймают. В стенах – никаких лазеек и проломов. А ноги сами несли его привычной дорогой, к разрушенному водостоку на задах поварни. Нырнул за угол, но оказалось, что здесь не поварня, а, судя по запаху, конюшня. Водосток нашелся на том же месте, что и в Укрывище, но был забран толстой решеткой, прочно вмурованной в стену. Задыхаясь, чуя за спиной топот погони, Обр метнулся вдоль стены. Лестница! Одним духом он взлетел по ней, твердо веря, что там, снаружи, под стеной река или на худой конец полный воды ров. И плевать, что вода холодная. Нырнул под кровлю, тянувшуюся вдоль всей стены, с разгону метнулся к бойнице.
Он был так уверен в удаче, что едва удержался на краю. Никакой воды внизу не было. Крутой глинистый склон с торчащими кое-где обломками скальной породы и побитыми первым морозом стеблями чертополоха. Грохнешься – костей не соберешь.
Топот сзади неумолимо приближался. А может, и вправду шагнуть вперед. Все лучше, чем снова руки палача, смертный балахон и петля на шее. Он вздохнул поглубже, зажмурился – и всего на миг опоздал. Сразу несколько рук выдернули его из бойницы, как морковь из грядки. Правда, морковь очень злую и весьма опасную.
Один в поле не воин, особенно если этому одному всего шестнадцать. Но тело, насквозь пронзенное страхом смерти, билось до последнего, корчилось на грязной соломе, до крови обдирало руки, пытаясь содрать ремни, грызло случайно угодившую в рот веревку.
Схваченный на стене, Обр отбивался как дикий лесной кот, поэтому связали его без всякого порядка, но зато от души. В ход пошли вожжи, рваные уздечки и разный веревочный хлам, который можно найти на конюшне.
– Ишь, бегать вздумал! – отдуваясь, пыхтел капрал. – Дурак деревенский! Ну ничего, сейчас ты у меня поумнеешь. Я тебя бегать-то отучу. Ты у меня раком ползать будешь. Если выживешь.
Капрала можно было понять и даже пожалеть. Левая бровь у него была рассечена до крови. Правая рука замотана тряпицей, сквозь которую тоже сочилась кровь. Нож у Хорта отобрали, но зубы-то остались при нем.
– Что ты намерен с ним сделать?
Сквозь прилипшие к разбитому лицу волосы Обр увидел хорошие мягкие сапоги светлой кожи. Сапоги медленно приближались, брезгливо огибая навозные кучи. Над сапогами колыхался синий бархатный подол с оторочкой из пушистой седой лисы.
– Да кто его знает! – прохрипел капрал в некотором недоумении. – Бешеный он какой-то. Ну, ничего, и не таких обламывали! Вот щас растяну прямо тут или на крюк подвешу и выпорю до кровавых рубцов. Так и буду пороть каждый день, до самой границы. Подохнет – не велика потеря, а выживет – сдам вместе с остальными.
Хорт замер и даже ремни оставил в покое.
– Где ты его раздобыл, такого резвого? – промолвил тот самый мягкий голос, из-за которого он ударился в бега.
– Да в Повенце, господин Стрепет, в «Доброй кружке». Он там самого Гриню Ломаного свалил и даже не запыхался. Я сразу понял: он для нас годится. И учить почти не придется. Сразу к господину Юхану в пластуны. За обученных, ясное дело, платят больше.
– Сколько рассчитываешь за него получить?
– Ну, за всех по семь гривен с головы, а за этого – восемь. Он у нас, оказывается, еще и грамотный.
– Сам-то он не пойдет. Всю дорогу придется связанного на телеге держать.
– Пойдет, куда он денется! Хотя крови мне, конечно, попортит.
– Хлопот не оберешься. Оставь-ка ты его мне.
– Как это «оставь»?
– Да так. Десять гривен – и никаких хлопот.
– Хм.
Послышался звон монет, а Обра снова скрутило. Капрал его не опознал, а этот, в сапогах, опознал наверняка. Десять гривен против пяти сотен награды. Неплохая сделка.
– Все, он ваш, – буркнул капрал, – только развязывать не советую, – и, напоследок наградив Обра тяжелым пинком, направился к выходу.
– Послушай! – окликнул его господин в сапогах. – Он что, действительно вчера напился до потери памяти?
– Как бы не так, – с досадой фыркнул капрал. – Отнекивался, как красна девица. Пришлось дури ему плеснуть.
– Так-с. А какой именно дури? До утра-то доживет?
– Да ничего такого. От этого не помирают. Средство проверенное.
– Хорошо. Ступай.
Новый хозяин Обровой судьбы приблизился, тщательно следя, чтобы полы плаща не касались грязной соломы.
– Развязать? – спросил третий голос, незнакомый, глухой и низкий.
– Пока не стоит. Ты меня слышишь, Оберон?
Хорт оторвал голову от навозной подстилки, чтобы взглянуть в глаза своей смерти. Серый свет сырого осеннего вечера скупо сочился в распахнутую дверь, но длинный плащ переливался глубокой морской синевой, серебристый мех оторочки блестел, точно под солнцем. А поверх плаща его милость, хозяин замка, еще и муфту нацепил, тоже на седой лисе, чтобы не студить лишний раз руки на коварном сквозняке.
Обладатель прекрасного плаща оказался тонок, хрупок, хоть и довольно высок. Легкие волосы цвета серебристого меха были скромно собраны в хвост, но все равно стояли вокруг головы невесомой шапкой. «На одуванчик малость похож, – подумал Обр, – а лицо-то как у дорогой фарфоровой куклы. Правильное, красивое и такое же бледное. Руки в муфте прячет, нос в воротнике. То ли запах не нравится, то ли и вправду мерзнет. Такого одним плевком до смерти убить можно».
Зато за спиной хлипкого господина, опустив руки на широкий кожаный пояс, стоял такой крепкий и спокойный дядя, что робкая надежда получить свободу разом увяла.
– Ты меня слышишь? – повторил человек-одуванчик.
Хорт дернул подбородком, показывая, что слышит. Во рту у него по-прежнему находилась веревка.
– Я не выдам тебя.
«Да, как же», – с горечью подумал Обр и отвел взгляд.
– Не веришь? Я вижу, ты очень неглуп. Но никто не мешал мне выдать тебя еще во дворе.
«Ага! С капралом делиться не захотел», – мгновенно сообразил неглупый Обр.
– Ты можешь быть свободен. Сейчас я выведу тебя из замка, – сказал господин.
– Че?
Такого поворота Хорт не ожидал.
– Не говори «че». Следует говорить: «Простите, я вас не совсем понимаю». Итак, если ты не станешь драться, убегать, хвататься за нож и вообще вести себя буйно, то через пять минут будешь свободен.
– Прах гнилой! – прошепелявил Обр.
– Это надо расценивать как знак согласия?
«Что я теряю?» – подумал Хорт и кивнул.
– Развяжи его.
Серьезный дядя не стал тратить время на многочисленные узлы и петли и ловко избавил парня от пут с помощью ножа. Особо не церемонясь, поставил на ноги. Обр зашатался, но устоял и локоть из рук избавителя поскорее выдернул.
– Идти можешь? – поинтересовался человек-одуванчик.
Этого Хорт не знал, но снова кивнул, торопливо соображая, где же кроется подвох.
Но никакого подвоха не обнаружилось. Владелец плаща на седой лисе покинул конюшню и в самом деле двинулся к воротам. Шел он до того плавно, что Обр усомнился, уж не снится ли ему все это. Казалось, шикарные сапоги вообще не касаются брусчатки двора, а синий плащ – просто часть ранних осенних сумерек.
Последыш Хортов брел за ним без всякого изящества, думая только о том, чтобы не упасть. За спиной топал серьезный дядя, мрачно дышал в затылок.
Таким порядком они и прибыли к воротам. Человек-одуванчик качнул рукой, небрежно, будто муху отогнал, и прикрывавшая воротную арку решетка поползла вверх. Другой конец темного прохода под башней закрывали могучие ворота из кованых железных полос. Дорогая штука! Не всякому по карману. В Укрывище ворота были из дубовых плах, крест-накрест скрепленных вот такими полосами. «Одуванчик» легко коснулся ворот. Послышался скрип, и на темной створке обрисовалась тонкая светлая щель, прямоугольник прорезанной в воротах калитки.
– Прошу! – пригласил провожатый. Обр последовал за ним и оказался снаружи, на том самом глинистом склоне, который едва не стал его могилой. От ворот по склону сползала разбитая мерзлая дорога. Густые сумерки уже смыкались над ней, дышали холодным туманом, прятали, превращая в опасных чудовищ голые кусты и деревья.