– Как-то тут все запутано.
– Что делать. Все мы между собой в родстве.
«Мы» Хорту понравилось. Выходило, что этот распрекрасный господин, как ни крути, все-таки хозяин замка, без дураков считает его ровней.
– Вот, взгляни! – продолжал господин Стрепет. – Твой отец женился на Исонде Ингеборге из свейского рода Альфхейн.
Тонкая указка из светлой липы уперлась в отцовское имя. Возле имени яркой киноварью был поставлен крестик и цифры. Год смерти. Такие же крестики стояли у имен Конрада, Германа, Ольгерда, Сигурда. Будто кровь пролили. Только одно имя без алой меты – Оберон Александр Свенельд Хорт.
– Сосредоточься, прошу тебя, – вывел его из задумчивости фарфороволицый хозяин замка, – это весьма важно. Исонда Ингеборга, твоя уважаемая матушка, урожденная Альфхейн, дочь благородного Арнольда… – Кончик указки переместился на голубую полосу и пополз по ней вверх. – Брак был, бесспорно, неравный, поскольку род Альфхейн не слишком древний. Основатель его, прапрадед прекрасной Исонды был простым ратником из свеев, получившим титул и земли за доблесть всего двести лет назад. Что дало ему право жениться на…
Оберон Александр Хорт зевнул.
– На Лирондель Стрепет, родной сестре моего прадеда по прямой линии.
Указка переместилась на золотую ленту и поехала вниз. Свиток разматывался. Цветные полосы выползали из прошлого и, сплетаясь, ползли к настоящему, к алым крестам над именами Хортов. Голова немного кружилась, должно быть, с голоду.
– Ты понял? – настойчиво поинтересовался хозяин замка.
– Что понял? – очнулся Обр.
– Твоя мать, Исонда Ингеборга, урожденная Альфхейн, доводится мне внучатой племянницей.
– Внучатой? – удивился Хорт.
Собеседник его был, конечно, чахлым и хилым, но выглядел никак не старше отца или даже Германа. Хотя, если приглядеться… Фарфоровая поверхность щек и высокого лба будто тронута сетью трещинок. Мелкие, незаметные морщинки. Печать времени.
– Я живу уже довольно давно, – заметил господин Стрепет, – и хорошо помню Исонду. Конечно, тогда она была еще ребенком. Милая девочка. Кудряшки до пояса, башмачки с голубыми бантиками. Очень доброе создание. Слуги ее обожали.
– Я не помню ее, – сказал Обр. – Совсем.
– Матушка скончалась при твоем рождении?
– Нет. Лошадь понесла. Я был с ней тогда в седле. Упал, ударился головой. Потерял память.
– Значит, ты еще более одинок, чем я думал. Прискорбно, когда нет даже воспоминаний.
Хорт дернул плечом. Сейчас он скорбел в основном о том, что не ел уже больше суток.
– Как видишь, мой дорогой Оберон Александр, я твой единственный родственник. Во всяком случае, тот, который тебя признает.
«Ну, – подумал Обр, – и че?»
– Как ты смотришь на то, чтобы остаться здесь, у меня?
Хорт с тоской посмотрел в окно. Кажется, снова дождь. И высоко – не выскочить, а за дверью наверняка ошивается этот Рад.
Хозяин замка слегка раздвинул тонкие, будто нарисованные губы. Улыбнулся.
– Ты можешь уйти, когда захочешь. Я же обещал. Никто не станет тебя удерживать. Но вначале подумай немного. Ты каким-то чудом избежал казни, скрываешься уже более полугода, и пришлось тебе, я вижу, несладко. Устал, изголодался, а скоро зима. Здесь твою тайну знаю только я, и я еще раз обещаю тебе защиту. Все травят беглого разбойника, но никто не посмеет поднять глаза на моего родственника, одетого в соответствии со своим высоким положением, живущего в замке и представленного ко двору.
Обр вздрогнул.
– Ко двору – это значит князю?
– Да, разумеется. Мы довольно часто беседуем наедине, и ты, если пожелаешь, мог бы…
Но Оберон уже не слушал. Он хорошо представлял, что мог бы сделать, встретившись с князем наедине. Очень хорошо представлял. Во всех подробностях. Недаром говорят, если дела совсем плохи, жди перемены к лучшему.
– Я согласен, – выпалил он и, спохватившись, добавил, – премного вам благодарен.
– Не говори «премного благодарен», ты же не холоп. Следует говорить: «Я вам чрезвычайно признателен». М-да, манеры у тебя не для княжеского двора. Но прежде всего тебя надо одеть… хм… и обуть… и причесать.
– Поесть бы сначала, – не выдержал Хорт.
Глава 6
– Других средств нет. Только парик. Думаю, светлый, цвета спелой ржи, на висках небольшие букли, сзади – кудри попышнее.
– Ни за что, – сказал Обр.
Впервые в жизни он стоял перед зеркалом. В зеркале отражался лесной разбойник или того хуже – лешак-оборотень. Нос крючком, скулы торчком, глаза мрачные, о взгляд порезаться можно. Губы разбиты, на лбу гуля с голубиное яйцо. Волосы слиплись в косицы и тоже торчат в разные стороны. К тощей шее прилип березовый банный лист. Бурые пятна крови на рваной рубахе, серые пятна не отмытой с первого раза грязи на лице.
Да, хорош! В таком виде не то что в княжеский терем, не во всякий кабак пустят. Может, и вправду парик нацепить? «А что, – подумал Хорт, – стану белобрысым. Белобрысых все любят». И покосился на брадобрея, любовно расправлявшего светлый паричок. Но трогать мертвые волосы неизвестных девок, да еще и на голову их цеплять… Б-р-р!
– А руки, – продолжал стенать брадобрей, – вы только посмотрите на руки.
Обр поглядел вниз. Ну и что такого. Все пальцы на месте. Руки как руки. С костяшками, разбитыми после вчерашнего, с застарелыми мозолями от весел и более свежими от ножа, который в лесу служил ему и топором, и пилой, и лопатой. Ну, копоть въелась от возни с костром. Так это отмоется. Обычные мужские руки. Не то что девичьи, с розовыми, исколотыми иголкой пальчиками. Так, про это не думаем. Про это думать больше нельзя.
– Чтоб эти ногти отчистить, нужен не я, а скотник с лопатой.
Надо же, сколько у некоторых пустых хлопот! О ногтях Хорт вообще никогда не задумывался. Обкусывал, если мешали. Но чаще они сами ломались.
– Не может быть на одном человеке столько грязи!
– Из грязи да в князи, – проворчал в бороду один из слуг, втащивших в комнату, отведенную Обру, здоровенный резной ларь.
Оберон Александр медленно развернулся. Дом, конечно, чужой, холопы тоже чужие, а сам он тут из милости, но оскорблений от всякой швали больше терпеть не станет. Хватит, натерпелся уже за эти полгода.
Увидев лицо Обра, брадобрей попятился, зацепился за угол ларя, разодрал красивый, черный с серебряной искрой чулок. Ларь грохнулся на пол. Слуги переглянулись и тихонько принялись отступать в сторону двери. Но путь к отступлению был отрезан. В дверях бесшумно, как хорошо воспитанное приведение, возник хозяин замка.
– Друзья мои, я ценю ваше мнение, но все же просил бы обращаться с моим родственником со всей возможной почтительностью. Здесь твоя новая одежда, мой мальчик. И я бы рекомендовал прислушаться к советам господина Ферхейма. Он великолепно знает свое дело.
Оберон угрюмо кивнул. Ради того, чтобы потолковать с князем с глазу на глаз, он был готов на многое.
На следующее утро он снова стоял перед зеркалом. Надлежало явиться к завтраку в приличном виде. Вид получился что надо. Ворон на огороде пугать хорошо. От ужаса будут падать еще на подлете.
Правда, от парика удалось отбиться. Природную брезгливость он побороть не смог. Брадобрей покряхтел-покряхтел, заставил вымыть голову в трех водах и соорудил из криво и косо обкромсанных Обровых волос подобие приличной прически. Укрощенные черные патлы ровно спадали, закрывая уши, и красиво заворачивались внутрь, едва касаясь воротника. Еще бы серьгу сюда, как у Германа.
А вот камзольчик такой Герман даже в пьяном виде не надел бы. Полы до колен врастопырочку, шнурочки крученые, пуговички золоченые. Гладкая ярко-зеленая ткань блестит, сверкает, переливается, неприятно цепляется за грубую кожу пальцев, за зудящие кончики чисто-начисто подстриженных, подпиленных ногтей. Штаны тоже топырятся на тощих ногах и так шуршат при ходьбе, аж мурашки по всему хребту. Обр пошевелил пальцами в тонких шелковых чулках. Не протянут долго эти чулочки. Зато сапоги хороши. Мечта, а не сапоги. Мягкие, легкие, теплые.
В дверь скромненько постучали. Не дождавшись внятного ответа, бочком просочился слуга.
– Кушанье поставлено в общем зале. Прошу господина следовать за мной.
Сказано было почтительно, глаза холоп держал долу, но по губам, Обр ясно видел, скользнула тень ехидной усмешки. Еще бы. Не каждый день выпадает удовольствие полюбоваться на такое пугало.
Ну хорошо же! В чужой монастырь со своим уставом не ходят, но становиться посмешищем Обр тоже не собирался.
– Ступай, друг мой, – сказал он надменно, подражая господину Стрепету, – я буду позже.
Слуга ухмыльнулся уже в открытую и исчез. Как только дверь захлопнулась, Хорт кинулся к ларю и принялся копаться в нем, как петух в навозе, одновременно сдирая с себя золотисто-зеленую красоту. Под руку все время попадалась такая же красота, только синяя, фиолетовая, белая с серебром. Но в конце концов повезло. Из своей комнаты он вышел немного взлохмаченный, но все же похожий на человека, а не на ряженную под фазана ворону. На дне ларя нашлась теплая вязаная рубаха с высоким горлом, из тех, что надевают под кольчугу, и штаны из мягкой замши, вроде старых фамильных, но новые и как раз по размеру. Подумав, что являться к трапезе в одной рубахе здесь, наверное, не полагается, Обр в последнюю минуту нацепил сверху длинный жилет из той же замши. Хорошо! Ничего не топорщится, не шуршит, нигде не мешает.
Общий зал он нашел, отловив в коридоре пробегавшего мимо холопа. Шагнул в дверь под высокой аркой и сразу расстроился. За большим столом, под могучими белеными сводами на широких столбах, сидело десятка два молодых парней, одетых в блестящее, переливающееся и шуршащее. Стараясь не замечать приподнятых бровей и насмешливых взглядов, Хорт скромненько уселся с краю и почти сразу получил огромное удовольствие. К своему месту во главе стола хмуро прошествовал господин Рад, наряженный как родной брат Обра. Только жилет небрежно распахнут, так что виден кожаный пояс. А на поясе – ножны, в ножнах – немалого размера кинжал. Хорошо ему! У Обра-то нож пропал во время истории с вербовщиками.