разговор.
– Да уж конечно не Аскольд Сенежский! – хмыкнул Ивар. – Стражник один. Кстати, он-то меня и нашел. Там не просто так, там любовь была. Его потом на войну сослали. Должно быть, там и сгинул. Ангелика сейчас, говорят, хворает, ребенком не занимается. Ходила за девочкой преданная нянька. Она и при родах была. А более Людвик никого к ребенку не допускал. В замок заберем?
– У меня в замке не сиротский приют, – мрачно заметил старший крайн.
– Правда? А я думал, это он и есть. Кто тут не сирота?
– Ты из меня благородного героя не делай! Если вы все сели мне на шею, это еще не значит…
– В замок нельзя, – благоразумно вмешалась Хелена, – начнет везде бегать, свалится откуда-нибудь. Пусть здесь у нас остается.
– Няньку надо оттуда забрать. Людвик наверняка подумает, что это она проговорилась. Я сам слетаю, – вызвался Филипп.
– Вот и хорошо! – обрадовалась Хелена. – И девочка к ней привыкла. Под присмотром будет.
В дверь деликатно грохнули пудовым солдатским кулаком. В медленно открывшуюся щель просунулся насмерть перепуганный стражник. Смотрел он только на Липку, на остальных боялся глянуть даже мельком.
– Э… светлый князь, там это… у ворот народ собравшись. Просят и молят, чтоб господин Ивар простили и того… спели все-таки. Клянутся, что это чужие были, а город ни в чем не замешан. У нас за господина Ивара…
– Любого порвать готовы, – пробормотал Обр.
– Преступник изловлен, – неприязненно покосился на него стражник, – а прочие не виноваты. Очень просят. Уходить не ходят.
– Это ж надо набраться наглости! – возмутился господин Илм. – Гнать – и все дела!
– Нет! – жестко заметил горбун, поднялся легко, как молодой. – Ивар, споешь со мной.
– Не надо! На сегодня достаточно! – решительно выпрямился Филипп. – Я прикажу и…
– Нет! Идем, Ивар! Я твой щит.
Откуда-то из темноты возникла лютня. Красавчик без возражений принял ее.
– Пойдем, я отведу тебя к Анне, – сказала госпожа Хелена.
Обр глазам не верил. Все уже закончилось, а до него, до его беды никому и дела нет.
«Конечно, тут у них дела иные, государственные. Они княжеством правят. Где уж тут думать о бедной Нюське», – с глухой горечью размышлял он, сидя в оконной нише обширной княжеской спальни.
Владетельная чета обитала тут же в башне, на самом верху. Князь Филипп отчего-то ненавидел главный дом и наотрез отказался там поселиться. Ну да, они ж крылатые. Отсюда, наверное, улетать удобней.
Из окна была видна громадная необычайно тихая толпа у ворот замка и слышен голос, легко парящий над толпой вместе с весенним ветром. Слушать бы и слушать, уплыть по ветру вместе с песней. Слова были простые, да и песня вроде знакомая, вовсе не грустная, вот только певец печален. Или певцы? Временами казалось, что поет не один, а два голоса.
Нюська устало дремала, почти затерявшись на просторах пышной постели. Обр тревожился, донесет ли ее обратно до той корявой березы, но оказалось, что это вовсе не нужно. В замок крайнов можно было шагнуть прямо с порога спальни.
Глава 16
Ночью Обр жутко захотел есть. Должно быть, от дневных переживаний. Или оттого, что за весь день так и не съел ничего, кроме пирога на ярмарке. Выхлебал остатки бульона, которым перед сном Жданка поила измученную Нюську. Не помогло. Стало только хуже.
Ничего не поделаешь, придется пробираться на кухню. Нашел плошку, ощупью скатился по лестнице, зажег фитиль от камина, по пустому и темному коридору прошмыгнул в знакомую арку. Подобрал со дна котла остатки вчерашней пригоревшей каши. Прихватив еще кусок хлеба, жуя, двинулся обратно.
– Поди-ка сюда!
Обр едва не поперхнулся. Жесткая корка стала поперек горла.
У камина, не в кресле, а прямо на подушках, очень близко к огню, устроился, обхватив острое колено, горбатый хозяин замка, господин Лунь.
– Садись.
Хорт сел, неловко поджав ноги, торопливо проглотил проклятую корку.
– С этим надо что-то делать. С тех пор как Хелена вышла замуж, мы живем так, будто в стране по-прежнему голод.
– Да ладно, я по три дня не жрать могу, – осторожно поделился опытом Обр.
– Я тоже, – печально поведал господин Лунь, – но мне это не нравится. Предпочитаю обедать каждый день. Однако госпожа Жданна на кухне более чем неуместна.
– А вы кухарку наймите, – посоветовал Оберон, – или там повара, как в богатых домах положено.
– Это верно, но, к сожалению, совершенно невозможно.
– Боитесь, что не пойдет никто? – не подумавши, ляпнул Обр.
– Почему не пойдут? – слегка обиделся господин Лунь. – Пойдут. Бегом побегут. Однако присутствие посторонних в моем замке крайне нежелательно.
– Почему?
– Я никому не доверяю. И не без оснований. Вот ты, когда сюда заявился, что сделал?
Хорту захотелось забиться под самую большую подушку и больше из-под нее не вылезать. По крайней мере, пока этот не уйдет.
– Я не хотел, – прохрипел он. – Ей даже больно не было. Я женщин сроду не обижал.
– Верю. В действительности ты и не мог ничего сделать. Но, к несчастью, я очень привязан к этой непутевой особе. Слишком привязан. Полагаю, ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – выдавил из себя Обр, сразу вспомнив о своих бедах. Хорты не просят помощи. Но сейчас он чувствовал себя так, будто снова задыхался в ледяной воде под гнилыми мостками в Кривых Угорах. – Что мне делать? – давясь каждым словом, выговорил он.
Странный собеседник молчал, смотрел на огонь.
– Этот ваш Ивар говорил, я чего-то отдать должен, – отчаянно ненавидя себя за унижение, продолжал Оберон.
– Отдать? Что ты готов отдать?
– Все что угодно. Только нет у меня ничего. Тряпки эти – и то чужие. Правда, я могу украсть, – слегка оживился он. – Но это ведь не поможет?
– Нет.
– Значит, жизнь, – выдохнул Обр. Ну да, травник так и сказал: жизнь за жизнь.
– Так любишь, что готов умереть вместо нее?
– Да!
Собеседник все смотрел на огонь. Тянул к нему руки, будто ему было холодно.
– Хорошо. Представь, что все получилось: ты умер, она поправилась. Похорошела – все парни заглядываются. И в скором времени вышла замуж.
– Че?!
– А что в этом особенного? Обычное дело. Детишек нарожала. Домом обзавелась и зажила счастливо, как ты и хотел. А тебя вспоминает иногда, с годами все реже и реже.
– Нет! Она моя!
– Так мы же договорились, что ты умер. Жизнь за жизнь.
– Прах гнилой!
– Ну, хорошо, давай иначе. Красиво умирать не требуется. Надо только уехать и более никогда ее не видеть.
Обр вскочил, распинав подушки. На язык рвалось всякое. Пламя в камине качнулось, опало, грозя потухнуть.
– Как много мыслей, и все как одна – черные, – пробормотал крайн.
– Покойной ночи, – стиснув зубы, прорычал Хорт, – приятных сновидений!
– Сядь! Никто не пытается тебя одурачить, выпроводить из замка, избавиться навек, чтоб женить на Нюське своего белобрысого любимчика. Нельзя думать так громко. Это невежливо.
– Прах гнилой!
– Уймись! Никуда ты не поедешь, конечно. И от смерти твоей толку не будет. Я рассуждал чисто теоретически. Это был мысленный эксперимент.
– Чего?
– Мы попытались узнать твои истинные желания.
– И как, – строптиво спросил Обр, – узнали?
– О да! Ты не хочешь, чтобы она жила.
– Че?!
– Ты хочешь, чтобы она жила с тобой и для тебя, – крайн протянул руку к огню, успокаивая его, гладя, как взъерошенного пса. – Много лет назад я знал одного человека. Он был похож на тебя. Храбр, умен, с твердыми понятиями о чести и долге и даже, в отличие от тебя, по-своему добр. Как ты, он был женат, как ты, безмерно любил жену.
– И? – вырвалось у Оберона, надеявшегося узнать способ одолеть свою беду.
– И погубил ее.
Сказав это, крайн снова умолк. Так, как будто разговор окончен и сказать уже нечего.
Обр глядел, как корчится, извиваясь, горящий кусок березовой коры, и чувствовал, как, скручиваясь, горит и корчится что-то в груди. Душа, должно быть.
– Я… я два раза ее уже хоронил. Я… не могу… не смогу снова…
Жалкие слова. Нельзя показывать свою слабость. Никому нельзя, особенно этому. Чужому, опасному, чем-то похожему на проклятого господина Стрепета.
– Ее жизнь в твоих руках, – негромко сказал господин старший крайн, – попробуй научиться отдавать.
Ну вот, пожалуйста! От чего ушли, к тому пришли. Гоняют из пустого в порожнее.
– Нет у меня ничего!
– Ох, ну как бы растолковать попонятней. Я знаю, ты сирота. Но мать, наверное, помнишь…
– Нет, – отрезал Обр, – не помню.
– Она умерла родами?
– Нет. С лошади упала, а я с ней в седле был. У нас говорили, понесла лошадь-то. Да так неудачно, над самым обрывом. В общем, я головой ударился и память потерял, а она насмерть.
– Седая прядь у тебя с тех пор?
– Не знаю. Всегда так было.
– Хочешь все вспомнить?
– А это поможет?
– Может быть. Знаешь, матери ведь не делят, не рассчитывают. Только отдают. Вспомнишь хотя бы, как это бывает.
– Больно это? – угрюмо спросил Обр.
– Нет. Ну что, будем вспоминать?
– Ладно. Валяйте.
– Грубо. Можно подумать, тебя воспитывали на скотном дворе.
– Не, на конюшне.
– Это, безусловно, меняет дело. Колыбельную какую-нибудь знаешь?
Хорт напрягся. Колыбельных в Укрывище не пели. Как-то обходились.
– Вроде сдыхал одну, – наконец, припомнил он, – про птичку.
– А точнее? Про какую птичку? Синичку? Голубка?
– Ну… про ворону… Вроде жалко ее, ворону-то.
– Может, галку?
– Да кто ж ее знает! Может, и галку.
– Что ж, начнем. Смотри на огонь.
– И чего будет?
– Ничего. Просто смотри.
Потрескивали дрова. Тихонько гудело в трубе.
Бедный, бедный мой галчонок,
Черен телом и душой,
И никто его не любит,
И никто ему не рад.