Она с трудом глотнула, задумчиво склонила голову к плечу.
— Ты… э… умеешь управлять неуправляемым? — прошептала она. Остроумие может стать ширмой.
Он снова непринужденно рассмеялся.
— Попробуй править четверкой коней, стоя на тряской колеснице, — ответил он. — Ты научишься.
— О чем говорит этот человек? — возмутилась Данис.
— Тихо. Я могу обидеться.
— Да, — холодно ответила она и села прямо, осторожно держа чашу с вином. — Не сомневаюсь. Продолжай. — Она понизила голос, сменила тембр. Интересно, заметил ли он.
Невозможно было ошибиться — ее тон изменился. Она актриса, она умеет передать многое, лишь чуть-чуть изменив голос или позу. И она только что это сделала. Он снова спросил себя, почему он решил, что она будет одна. И что это говорит о ней или о его представлении о ней. Он чувствовал в ней женскую гордость, самостоятельность, желание самой делать свой выбор.
Ну, это будет ее собственный выбор, что бы она ни выбрала. В конце концов, именно это он пришел ей сказать, и он это сказал, осторожно подбирая слова:
— Асторг, наш факционарий, вслух задавал вопрос, и не раз, как можно заставить тебя поменять факцию.
Тут она снова изменила позу — быстро встала, словно развернулась тугая пружина. Поставила свою чашу и холодно посмотрела на него.
— И для этого ты пришел в мою спальню среди ночи? Эта идея представлялась ему все более неудачной. Он ответил, оправдываясь:
— Ну, такое предложение нельзя делать при всех…
— Письмо? Вечерний визит? Обмен несколькими фразами в укромном месте во время сегодняшнего приема?
Он посмотрел на нее снизу вверх, прочел холодный гнев и замолчал, хотя в нем при виде ее ярости возникло другое чувство, и он снова ощутил вспышку желания. Будучи тем мужчиной, каким он был, он понял причину ее возмущения.
Она сказала, гневно глядя на него сверху вниз:
— Собственно говоря, именно так поступил сегодня Струмос.
— Я этого не знал, — сказал он.
— Похоже на то, — запальчиво ответила она.
— Ты согласилась? — спросил он, чуть-чуть слишком весело.
Она не собиралась позволить ему так легко отделаться.
— Зачем ты здесь?
Скортий, глядя на нее, понял, что под шелком ее темно — зеленого платья совсем ничего нет. Он откашлялся.
— Почему мы делаем то, что делаем? — в свою очередь, спросил он. Один вопрос за другим вместо ответа. — Понимаем ли мы когда-нибудь до конца?
Собственно говоря, он не собирался этого говорить. Увидел, как изменилось выражение ее лица. И прибавил:
— Я беспокоился, не мог спать. Не был готов идти домой, в постель. На улицах было холодно. Я видел пьяных солдат, проститутку, темные носилки, которые почему-то меня встревожили. Когда взошла луна, я решил идти сюда. Подумал, что мог бы попытаться… чего-то добиться, раз все равно не сплю. — Он посмотрел на нее. — Мне очень жаль.
— Добиться чего-нибудь, — сухо повторила Ширин, но он видел, что ее гнев исчезает. — Почему ты решил, что я буду одна?
Он боялся, что она его об этом спросит.
— Не знаю, — признался он. — Я только что задавал себе тот же вопрос. Наверное, потому что с тобой не связано имя ни одного мужчины и я никогда не слышал, чтобы ты… — Голос его замер.
И увидел тень улыбки в уголках ее рта.
— Увлекалась мужчинами? Он быстро покачал головой. — Не так. Проводила ночи с безрассудством?
Она кивнула. Воцарилось молчание. Сейчас ему необходимо было выпить еще вина, но он не хотел, чтобы она это заметила.
Она тихо сказала:
— Я сказала Струмосу, что не могу сменить факцию. — Не можешь?
Она кивнула головой:
— Императрица ясно дала мне это понять.
И когда она это сказала, это показалось совершенно очевидным. Ему следовало знать, и Асторгу тоже. Конечно, двор хотел сохранить равновесие между факциями. А эта танцовщица пользовалась духами самой Аликсаны.
Ширин не шевелилась и молчала. Он огляделся, размышляя, увидел драпировки на стенах, хорошую мебель, цветы в алебастровой вазе, маленькую искусственную птичку на столе, вызывающий смущение беспорядок на постели. Снова перевел взгляд на Ширин, стоящую перед ним. Он тоже встал.
— Теперь я чувствую себя глупо, помимо всего прочего. Мне следовало понять это, прежде чем тревожить тебя ночью. — Он слегка развел руками. — Императорский квартал не позволит нам быть вместе, тебе и мне. Прими мои глубочайшие извинения за это вторжение. Теперь я уйду.
Выражение ее лица снова изменилось: озарилось улыбкой, потом оно помрачнело, потом опять стало другим.
— Нет, не уйдешь, — возразила Ширин, танцовщица Зеленых. — Ты передо мной в долгу за прерванный сон.
Скортий открыл рот, закрыл, потом снова открыл, когда она подошла, обхватила ладонями его затылок и поцеловала его.
— Есть предел запретам двора. А если образы других людей лягут в постель вместе с нами, — прошептала она, увлекая его на кровать, — то это будет не в первый раз в истории мужчин и женщин.
Неожиданно рот у него пересох от волнения. Она взяла его руки и обняла ими свое тело. Она была гладкой, упругой, желанной. Он больше не чувствовал себя старым. Он чувствовал себя юным возничим-гонщиком, приехавшим с юга, новичком среди блеска великого Города, который находил нежный прием в освещенных свечами домах, где вовсе не надеялся найти ничего подобного. Сердце его стремительно билось.
— Говори за себя, — удалось пробормотать ему.
— А я и говорю за себя, — тихо и загадочно ответила она, прежде чем упала на кровать и увлекла его за собой, окутав тем самым ароматом духов, на который имели право только две женщины в мире.
— Благодарю тебя за то, что у тебя хватило порядочности заставить меня замолчать до того, как…
— Ох, Данис, пожалуйста. Пожалуйста. Будь добрее.
— Ха! А он был добрым?
Внутренний голос Ширин звучал лениво и протяжно:
— Иногда.
— В самом деле. — Птица возмущенно фыркнула.
— А я — нет, — через секунду прибавила танцовщица.
— Я не желаю этого знать! Когда ты ведешь себя…
— Данис, будь добрее. Я не девственница, и у меня этого уже давно не было.
— Посмотри на него, как он спит. В твоей постели. Совершенно беззаботно.
— У него есть заботы, поверь мне. У всех есть. Но я смотрю. Ох, Данис, правда, он красивый?
Последовало долгое молчание. Потом птица беззвучно ответила «Да»; птица, которая когда-то была девушкой, убитой однажды осенью, на рассвете, в роще Саврадии.
— Да, он красивый.
Снова молчание. Они слышали, как дует ветер в текучей ночной темноте. Действительно, мужчина спал, лежа на спине, с взлохмаченными волосами.
— А мой отец? — внезапно спросила Ширин.
— Что твой отец? — Он был красивым?
— А! — Снова тишина, в доме и за стенами, свечи догорели, и в комнате стало темно. Потом птица снова ответила:
— Да. Да, он был красивым, дорогая моя. Ширин, поспи. Тебе завтра танцевать.
— Спасибо, Данис. — Женщина на кровати тихо вздохнула. Мужчина спал. — Я знаю. Сейчас усну.
Танцовщица спала, когда он проснулся все еще в темноте. Он долго тренировался, чтобы этому научиться: задерживаться до рассвета в чужой постели опасно. И хотя здесь ему как будто не угрожает ни любовник, ни муж, будет крайне неловко, если его утром увидят выходящим из дома Ширин из факции Зеленых и об этом станет всем известно.
Он несколько мгновений смотрел на женщину с легкой улыбкой. Потом встал. Быстро оделся, еще раз окинул взглядом тихую комнату. Когда его взгляд вернулся к постели, она уже проснулась и смотрела на него. Чуткий сон? Интересно, что ее разбудило? Потом он снова подумал о том, как она узнала, что он на крыше.
— Вор в ночи? — сонно пробормотала она. — Бери что хочешь и уходи.
Он покачал головой:
— Преисполненный благодарности мужчина. Она улыбнулась:
— Передай Асторгу, что ты сделал все от тебя зависящее, чтобы меня убедить.
Он вздохнул не слишком громко:
— Ты полагаешь, это все, на что я способен? Теперь пришла ее очередь рассмеяться с тихим удовольствием.
— Иди, — сказала она, — пока я не позвала тебя обратно, чтобы проверить.
— Спокойной ночи, — ответил он. — Да хранит тебя Джад, танцовщица.
— И тебя тоже. На песчаной дорожке и в других местах.
Скортий вышел на балкон, закрыл за собой дверь, влез на балюстраду. Подпрыгнул вверх и подтянулся на крышу. Дул холодный ветер, но он его не чувствовал. Белая луна клонилась к западу, хотя ночи еще оставалось бежать долго, пока бог закончит свою битву внизу, под миром, и наступит рассвет. Звезды над головой светили ярко, облаков не было. Стоя на крыше дома Ширин, в возвышенной части огромного города, он видел раскинувшийся перед ним Сарантий, купола, особняки и башни, редкие факелы на каменных стенах, сгрудившиеся, покосившиеся деревянные дома, фасады закрытых лавок, площади и статуи на них, оранжевые отсветы пламени в тех местах, где находились стекольные мастерские или булочные, круто уходящие вниз улочки, а за ними, за всем этим, — гавань и море, огромное, темное и глубокое, взбаламученное ветром, напоминающее о вечности.
Охваченный настроением, которое не могло быть не чем иным, как радостным возбуждением, — он помнил его с давних времен, но уже давно не испытывал, — Скортий повторил свой путь в обратном порядке, к переднему краю крыши, спустился на верхний балкон, а затем, двигаясь бесшумно, на портик. И вышел на улицу, улыбаясь под прикрытием плаща, натянутого на лицо.
— Проклятье! — услышал он. — Этот ублюдок! Смотрите! Он спустился с ее балкона!
Радостное возбуждение может быть опасным. Оно делает человека беспечным. Он быстро обернулся, увидел полдюжины темных фигур и повернулся, чтобы бежать. Ему не нравилось убегать, но в данной ситуации выбора не было. Он чувствовал себя сильным, знал, что быстро бег