Батьке так понравилось строить, что он возмечтал возвести во дворе своего дома высокую башню, чтоб виднелась со всех концов Кишинева и стала самым выдающимся зданием захолустного городка. При случае он скупал за бесценок или где-то вообще получал даром камни. Их свозили во двор дома, складывали в штабеля. Но в течение долгих лет камни сии оставались бесхозными. На грандиозное строительство у кишиневского мечтателя денег, конечно же, не хватало.
Отец поначалу служил в земстве в чине надворного советника. Любил подчеркнуть: «Что, между прочим, по табелю о рангах соответствует армейскому подполковнику, морскому капитану второго ранга или же казацкому войсковому старшине». Помимо жалованья он имел доход с небольшого имения в Херсонской губернии, так что вполне мог начать создание многодетной семьи. Первым родился Сергей, через полтора года – Петр, еще через два – Алексей. Так что к моменту появления Алеши на свет сестре по отцу Маше исполнилось четырнадцать, Сереже – четыре, Пете – два. Отцу – под пятьдесят, а мама еще молоденькая, двадцати четырех лет. Батька к тому времени служил попечителем кишиневской земской больницы, но прямо накануне Алешиного рождения ушел в отставку. Резко ухудшилось здоровье. Благо пенсия, да и херсонское имение продолжало приносить доход, строить новый дом никто не собирался, а башня – с ней можно и погодить до того времени, покуда не представится удобный случай. Он, смешной, надеялся: вдруг государь заглянет в Кишинев, и можно будет с ним переговорить. Или, опять-таки, рано или поздно – по телефону.
Алеша рос крепким, здоровеньким и молчаливым. До двух лет – ни словечка. Батька пророчествовал:
– Монахом будет, молчальником.
Зато потом ребенка как прорвало. Мамаша смеялась:
– Два года ему потребовалось, чтоб научиться говорить, теперь всю жизнь придется учиться в нужных случаях хранить молчание.
Вскоре даже стало раздражать, особенно отца:
– Алешка! Шо ж ты за такой болботун! От же ж Щусев ты сын!
Еще все смеялись, как Алеша долгое время вместо буквы «р» говорил «ж». «Возьмите меня на жучки», «Петя, давай поигжаем?», «Сежожка, давай божоться!», а больше всего всех веселило: «Папа, а что такое Евжопа?»
– Как-как ты спросил? Евжопа? Вот ты точно ее припечатал! Молодец, Алешка! Евжопа она и есть Евжопа, вечно ей хочется против нашей России войной идти, все неймется. Псов-рыцарей Александр Невский под лед пустил – мало. Петр Первый шведов под Полтавой разгромил и в хвост и в гриву – мало. Наполеона пинками до самого Парижа вытолкали – опять мало. Никак не угомонятся, сволочи!
– А за что они Жоссию не любят?
– Россию-то? – задумался батька. – А это как в песенке: «На столе стоит арбуз, на арбузе – муха. Муха злится на арбуз, что не лезет в брюхо».
Спросят Алешу, как его зовут, а он:
– Алексей Виктожович.
– А как у нас в России столица называется?
– Санкт-Петежбужг.
– А какая страна там у нас за границей?
– Жумыния.
– А у Франции какая столица?
– Пажиж.
Папаша хохочет:
– Стало быть, французская столица пожиже будет нашей. Вот так Алешка! Вот так Щусев сын!
Сколько себя помнил, Алеша всегда рисовал. Стихи и молитвы запоминал, словно они испокон веку в нем сидели, чтение и счет быстро освоил, из глины хорошо лепил, а уж как пел!.. Эх, детство!..
Семейству Щусевых принадлежал не только дом, но и обширный участок за домом с прудом. Из пруда дети с мая по октябрь не вылезали. Свой роскошный сад, там росли абрикосы, как крупные, так и мелкие, называемые дзарзарами, яблоки десяти сортов, груши такие и сякие, вишни, сливы, грецкий орех и сладчайший синий виноград.
И в том саду всем семейством собирались теплыми вечерами пить чай и петь песни, самые разные – народные русские и украинские, арии из опер, церковные тропари и даже на молдавском языке, он же румынский.
Маменька знала несколько языков, пыталась учить детей, не у всех хорошо получалось, но хотя бы песни на разных языках знали и с удовольствием пели молдавские «Дойну» и «Миорицу», итальянские «Fenesta che lucive» и «Contrasto», французские «Brave marin», «Le roi, la reine et le petit prince» и «Sur le pont d’Avignon», немецкие «Ewigkeit», «Kuckuck» и «Stille Nacht», английские «Аll around my hat». И особенно всеми любимую «Greensleeves» с архаичными «I loved thee», «thou dost» и «thy hand».
Эти словесные формы называли шекспировскими. Пройдясь песнями по Европе, возвращались душою в родные пенаты и пели свободно и весело москальские и хохляцкие, зная их в бесчисленном количестве.
Больше всего веселила песенная сценка, в которой отец в роли парубка предлагал матери, изображающей дивчину, всякое разное, добиваясь ее любви. Он отдавал ей руку и сердце – не треба, душу – на що вона мени, жизнь – прибережи для себе, кого хочешь поборю – нехай живут, луну с неба – ее не едят, зироньки – их на шею не повесишь, и таковое шутливое перечисление продолжалось долго, покуда дело не доходило до червонцев. Тут дивчина вскидывала брови, мол, что ж ты раньше молчал! И с огромной лаской льнула к хлопцу: «У тебе червонцы е? Ах ты ж серденько мое!» Все смеялись, а мама все же всякий раз выводила мораль: «Вот какая меркантильная дивчина!»
Сергей спорил:
– Ну как бы он ей отдал душу, сердце? Или жизнь? А с луной и звездами вообще полная глупость, их не достать. А червонцы – это уже весомо.
Но Алеша понимал смысл песенной сценки, что хлопец предлагал девушке нечто гораздо большее, чем деньги. А она предпочла материальное. И когда ходили в церковь, он тоже осознавал какие-то таинственные и глубочайшие смыслы в происходящем. Не просто – что заплатили попам за свечки, поминовение, за всякие требы, а пришли прикоснуться к непостижимому и вечному. Батька спрашивал:
– Ты веришь в Бога?
И он твердо отвечал:
– Верю.
– Подрастешь, иди в священники. Вот тебе мое отцовское напутствие. Только учись болтать поменьше. Вспомни, каким был молчаливым до двух лет, ни словечка.
Когда Алексей Викторович рассказывал дома о своем детстве, Миша спросил:
– Папа, а сейчас? Веришь?
– В Бога? Конечно. Человек без веры – что телега без лошади, – ответил отец.
– А откуда у тебя появилось это твое вечное «ашташита-ашташа»? – поинтересовалась Мария Викентьевна. – Может, откроешь наконец тайну?
– Да очень просто, – ответил Алексей Викторович. – Это то же, что «Ура!», по-нашему.
– По-нашему это по-каковски? – спросил Миша.
– По-щусевски.
– Это мы уже слышали. А все же? – нахмурилась жена.
– Слово сие сакральное, и если я открою его смысл, оно перестанет приносить мне удачу. Так что «Ура!» – и все тут. – И Щусев тоже нахмурился.
– Ну ладно, – смирилась Мария Викентьевна.
– Так что же дедушкина башня? – спросил Миша.
– Вот и меня этот вопрос всегда сильно волновал, – продолжил свой рассказ Алексей Викторович. – Я по юности лет чем только не увлекался. Кишиневцы любили хоровое божественное пение, и наша семья тоже часто ходила послушать архиерейский хор, хор духовной семинарии, да и любительские хоры отличались удивительной слаженностью. И мне нравилось, я очень хорошо пел.
– Ты и сейчас превосходно поешь, – сказала Мария Викентьевна. – И на гитаре играешь виртуозно.
Гитару Алеша полюбил с младенчества и довольно рано ее освоил. Лет в семь уже вовсю играл.
Но больше всего его почему-то волновал вопрос о строительстве Щусевой башни. Сложенные штабелями и не использованные камни наводили тоску. Тормошил отца:
– Батько, когда мы башню начнем строить?
– Не сегодня, сынку, не сегодня, – вздыхал тот. – Пока что с грошиками у нас поганенько.
Алексей Щусев – гимназист
[ГТГ]
Да, с деньжатами дела в семье шли все хуже и хуже. Имение перестало приносить доход, и его продали за бесценок, одной отцовской пенсии стало не хватать, а работать папенька не мог, с каждым годом старел и хворал. После шестидесяти выглядел на все семьдесят. Разве что только зычный голос оставался. А тут в семье новое прибавление – еще один сыночек, Павлик, почти на семь лет моложе Алеши. К тому же дочка от первого брака Маша уехала в Петербург и поступила на Высшие женские медицинские курсы, и, чтобы их оплачивать, в дом пустили трех гимназистов. Зажиточные родители юных постояльцев проживали в селах под Кишиневом. Пришлось матери с отцом и Павликом переселиться во флигель, Сережа, Петя и Алеша оставались в доме. Братья с новыми жильцами поначалу не ладили, дрались даже, но в итоге примирились и подружились.
В то время и сам Алеша поступил в гимназию. Учился, надо сказать, хорошо, особенно по математике, геометрии, прекрасно рисовал.
– А чего вы не спите? – спросила Лидочка. Никто и не заметил, как она тихонечко пришла и села в уголочке.
– Да вот, Миша попросил меня о детстве рассказать, на меня и нахлынуло. Оно и вправду спать пора.
– Нет-нет, расскажи еще! – взмолился Миша. – Как ты рисовать учился.
– Ну, ладно, еще малость расскажу.
Однажды учитель рисования Голынский вывел гимназистов на натуру – изобразить Христорождественский кафедральный собор. Его построили полвека назад по заказу самого Воронцова, генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии. А спроектировал его Абрам Мельников, архитектор выдающийся, но неудачник – получил первую премию за проект храма Христа Спасителя в Москве, а императору Александру Павловичу более приглянулся мистический вариант Витберга… Потом бедный Абрам Иванович стал участвовать в конкурсе на проект Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. И, представьте себе, снова победил, снова его проект признали самым лучшим… И снова появился более удачливый соперник, француз Монферран, и государь император утвердил его проект!
Вот так, человек работает, работает, а в итоге его проект, признанный лучшим, остается только на бумаге и вряд ли будет использован где-то в другом месте. Напиши картину, она, быть может, не будет признана шедевром, но все равно ее где-нибудь повесят в картинной галерее, и люди придут полюбоваться. Напиши книгу, ее, допустим, не станут читать всей страной, как «Войну и мир», но все равно кто-нибудь напечатает, и найдется хотя бы один благодарный читатель. А в архитектуре, увы, случаются подобные досадные казусы. Так и произошло с несчастным Абрамом Ивановичем, мог стать автором храма Христа Спасителя в Москве и Исаакия в Петербурге, а прославился лишь несколькими храмами в отдаленных от столиц городах, включая Кишинев.