Однажды Щусев решил поиздеваться над большеголовым Баскевичем:
– Я читал, что у Перикла была голова, похожая на луковицу наших храмов, за что его звали лукоголовым, это правда?
Все не преминули злорадно рассмеяться. Не моргнув глазом, Яков Никифорович ответил:
– Уж лучше быть лукоголовым, чем тупоголовым, у которого не мозги, а горе луковое. Или когда вместо головы фундул. У великих людей иной раз случаются недостатки во внешности, но быть подобными им даже в недостатках – весьма почетно.
– Пап, а что такое фундул? – спросил Миша.
– А это, сынок, по-румынски задница.
– Ну чему ты сына учишь! – не переставала возмущаться Мария Викентьевна. – Про Добужинского-то когда будет?
– До него тоже дойдет, – ответил Щусев.
У Баскевича имелось одно странное свойство – он не любил, когда на него смотрят в упор. Подметив это и сговорившись, гимназисты однажды все вместе вперились в него взглядами и так смотрели, покуда он не взорвался и не выкрикнул смешно и жалобно:
– Не смотреть на меня!
– Разве вы голый? – ехидно спросил Щусев. На что тот рассвирепел:
– Так, Щусев, к доске! Извольте мне ответить на такой вопрос: «Отношение к наготе в Древней Греции и в Древнем Риме».
Тут Алексей отбросил шутки в сторону и ответил на пятерку.
Греческий язык преподавал директор Сиг, самозабвенно читал в оригинале «Илиаду», но при этом не любил «Одиссею»:
– Только слепой может считать, что «Илиаду» и «Одиссею» написал один и тот же автор, – говорил он.
Ему возражали, мол, так общепринято считать. На что он отвечал мудро:
– Э, деточки мои. Общепринято еще не означает вечнопринято. Приходят ученые и доказывают ошибочность того, что веками считалось общепринятым. Учитесь опровергать общепринятое, если оно кажется вам неправильным. Будьте смелее, деточки, и тогда вас ждет успех.
Мудрый человек. Жаль, что по состоянию здоровья Сиг не мог впредь и директорствовать, и одновременно преподавать свой любимый предмет. На посту директора гимназии его сменил Николай Степанович Алаев, бывший военный, тучный и тоже добродушный. Казалось, от него всегда пахнет свежеиспеченным пирогом с капустой. И в руке он все время катал какой-то светло-желтый шарик, словно кусочек теста, не попавший в пирог. Каждое утро начиналось с общего сбора всех гимназистов в актовом зале, где висели портреты трех государей – Александра Благословенного в ботфортах и белоснежных лосинах, Александра Освободителя в мундире гусара с красными штанами и нынешнего Александра Александровича, могучего исполина в синей форме и сапогах бутылками. Почему-то отсутствовал Николай Павлович. Стоя лицом к портретам, гимназисты получали благословение от отца Сильвестра и хором пели «Царя небесного», а новый директор стоял впереди всех, руки за спиной, переминая свой неизменный таинственный шарик и с особым старанием выводя слова молитвы.
Разумеется, у всех возникало желание этот шарик выкрасть и узнать, что он собою представляет. Но как это сделать?..
Еще для желающих было хоровое пение, на которое Щусев не ходил, поскольку посещал более продвинутые городские хоры. Была гимнастика, которую преподавал высокий, стройный и пружинистый Евгений Анатольевич Лесецкий. Когда его спрашивали, что он преподает в гимназии, он смешно отвечал:
– Читаю курс гимнастики.
Алексей обожал его уроки и весьма сожалел, что на них отводится только по полчаса два раза в неделю. Возмущался всей душой:
– Ну почему на латынь пять часов в неделю, на греческий вообще шесть, а на гимнастику так мало! И на алгебру два часа в неделю, и на геометрию тоже два. Бестолковая система!
Латынь преподавал человек с нелепой фамилией Продан, что, конечно же, вызывало недоумение:
– Как к нему ходить на занятия, если он уже кому-то продан?
Звали Продана Игнатий Савелович, что, само собой разумеется, превратилось в Игнатий Лойолович, ибо иезуит он был тот еще. Никто другой не забивал мозги гимназистов так туго, как Продан своей латынью. Синтаксис падежей, употребление сослагательного наклонения в главных предложениях, употребление времен, применение изъявительного наклонения и сослагательного вне зависимости от союзов, конструкция условных периодов, перевод статей с русского на латынь, перевод «Галльской войны» Цезаря с латыни на русский, перевод отрывков из «Метаморфоз» Овидия, метафразы из Цезаря… Эт цетера, эт цетера! Все сие вдалбливалось в луковицы гимназистских голов с таким усердием и строгостью, будто из детей готовили шпионов в стан императора Нерона. Чтобы разведать, не намеревается ли тот идти войной на Российскую империю с целью окончательного уничтожения всех христиан и какова реальная оценка его вооруженных сил, можно ли будет противостоять.
Щусева это возмущало:
– Зачем нам столько лишних знаний! Зачем нужны мертвые языки! Латынь эта, будь она неладна.
– Затем, чтобы развивать мозг, – спорила мамаша. – Чтобы укреплять характер. Потому что в жизни придется делать многое из того, чего не хочется, и надо уметь смиряться. Иначе погибнешь.
– Но почему тогда так мало уроков алгебры и геометрии?
– Это уж я не знаю.
Два урока в неделю той и два другой дисциплины действительно выглядели в диспропорции к усиленному изучению латыни и древнегреческого. Алгебру и геометрию преподавал замечательный Павел Антонович Александровский, и Алексей старательно и с удовольствием учился этим предметам. Чувствовал, что они ему в жизни очень пригодятся. Правда, у Палантонио, как гимназисты прозвали Александровского, была привычка занижать баллы тем ученикам, которых он считал своими любимцами, мол, так они еще больше станут стараться. Щусева лично это обижало и действовало наоборот. Знаешь что, Палантонио, иди-ка ты куда подальше со своими методами! И он находил утешение в своем самом любимом предмете – рисовании. Здесь между ним и учителем Голынским с самого первого класса установилась полная гармония.
Николай Александрович появился в Кишиневе за пару лет до рождения Алексея. Он с гордостью называл себя выпускником Императорской академии художеств образца 1863 года и передвижником. Последнее слово всем очень нравилось. Мол, есть подвижники, которые что-то сдвигают и немного подвигают, а есть передвижники, которые передвигают это что-то еще дальше.
Рисование в гимназии преподавалось в качестве предмета необязательного, хочешь – ходи, не хочешь – не ходи, и в число одиннадцати дисциплин, входящих в аттестат зрелости, сие искусство не попадало. Тем не менее большинство учеников гимназии любило ходить к Голынскому. Даже Репей ограничился только легкой шуткой: мол, был бы наш рисовальщик с Волыни, был бы Волынским, а раз Голынский, то – с Голыни.
В первом классе Щусев вполне профессионально изобразил голову Аполлона Бельведерского с гипсовой копии, украшавшей кабинет рисования.
– О, – сказал Николай Александрович, – у нас наконец-то появился художник!
И с этого началась их дружба. После третьего класса Голынский устроил итоговый вернисаж «Художественные работы учеников изостудии художника-передвижника Н. А. Голынского». Приехавшая комиссия единогласно присудила Щусеву первое место, выдала похвальный лист и в качестве подарка – настоящие акварельные краски в полированном деревянном ковчеге, с набором кисточек. Попробуй после такого не стань художником! Батька видел в Алексее будущего священника и ворчал:
– Не беда, ничто не мешает священнослужителю заниматься живописью. Примеры нередко случались. У нас в Ольвиополе отец Гавриил однажды ведро с молоком так нарисовал, что всем сразу парного молочка захотелось.
На уроки к Голынскому один раз в неделю ходили ученики всех классов гимназии, и, когда Алексей перешел в пятый класс, у него появился соперник. Тот самый, которого он поколотил за «Проклятый город Кишинев». Мстислав Добужинский. Он только что переехал с отцом в Кишинев, и его приняли во второй класс. Набор акварельных красок у него уже имелся не хуже, чем у Щусева. Каково же было возмущение Алексея, когда Николай Александрович похвалил новичка:
– Смотри-ка, а светотень у Добужинского лучше схвачена.
И с этого дня началась ревность. Из пяти рисунков одного и того же в четырех случаях лучшим оказывался литовец. Так и хотелось треснуть его, но тогда бы получилось, что Алексей сдался, признал соперника победителем и, не имея иного аргумента, с горя постыдно побил мальчика на два года себя моложе. И приходилось, наоборот, являть сопернику саму любезность, выказывать дружелюбие.
К тому же парень Добужинский был хороший. Жил он вдалеке от гимназии, и отец, отправляясь на свою службу, привозил сына в казенной коляске, а по пути Мстислав приглашал всех желающих, и в итоге к гимназии коляска приезжала облепленная гимназистами. За это его любили. На большой перемене в теплую погоду гимназисты шли завтракать во дворе гимназии или в саду. Однажды они оказались рядом на садовой скамейке. Щусев достал из ранца плацинду. Добужинский из своего ранца извлек огромную булку, разрезанную надвое и внутри наполненную чем-то мясным, похожим на узорчатый мрамор.
– Это что у тебя? – поинтересовался литовец.
– Плацинда. Такая молдавская лепешка с сыром и мясом. У нас кухарка их отменно готовит. С самыми разнообразными начинками. Хочешь попробовать?
– Не откажусь.
Алексей раскроил плацинду пополам и половину протянул сопернику. А тот, в свою очередь, поделился булкой, начиненной сальтисоном, который делается из свиных потрошков. Почки, сердце, легкое, сало. Обычно такое едят в Польше и Литве.
– И вот, я поделился с ним плациндой, он со мной – сальтисоном. И говорит: «По-братски». Ну как после этого враждовать?
– Ты так вкусно рассказываешь про еду, что есть захотелось, – сказала Мария Викентьевна. И, покинув скамейку, они отправились искать, где бы пообедать.
– Жаль, что все большевики закрыли, – сетовал Щусев. – И «Славянский базар», и «Яр», и «Альпийскую розу»… Говорят, в бывшей «Праге» открыли столовую Моссельпрома. Она на самом деле как ресторан.