Васнецов, автор любимых в народе сказочных картин, в Союзе русского народа не состоял, хотя взгляды его членов разделял. Его могли привлечь за создание Общества возрождения художественной Руси и за роспись храмов, за памятник великому князю Сергею Александровичу, снесенный при личном участии Ленина, но Васнецова не арестовывали, а через два года после того, как Щусев воздвиг на Красной площади мавзолей, Виктор Михайлович скончался.
Ну а Алексея Викторовича поглотила пучина новых работ.
Продолжалось строительство Казанского вокзала, коего фасады уже радовали глаз москвичей и гостей столицы. Помимо самого вокзала в его комплекс вписалось красивое круглое здание клуба Октябрьской революции для профсоюза железных дорог, в дальнейшем ставшее Центральным домом культуры железнодорожников, известнейшим в Москве концертным залом. Щусев потратил на его строительство три года. В качестве стилистического решения использовал элементы нарышкинского барокко, зрительный зал вместимостью в семьсот человек окружил просторными фойе, чтобы в них никогда не создавалась давка.
К открытию этого его очередного шедевра Ильф и Петров как раз дописывали свои «Двенадцать стульев» и финальную сцену устроили именно здесь: «Где же драгоценности? – закричал предводитель. – Да вот они! – закричал румяный страж. – Клуб на них построили, солдатик! Видишь? Паровое отопление, шахматы с часами, буфет, театр, в галошах не пускают!»
Щусевская Москва. Государственная Третьяковская галерея. С 1926 по 1929 год А. В. Щусев являлся ее директором
[Фото автора]
Помимо работ на Каланчевской площади Алексей Викторович, по приглашению Станиславского, оформлял во МХАТе спектакль «Сестры Бежар», а в 1926 году его назначили директором Третьяковской галереи, и он мгновенно занялся проектами по ее расширению и реконструкции.
Попробовал себя Щусев и в стилистике конструктивизма, к которой относился то с прохладцей, а то с интересом. По его проекту на углу Орликова переулка началось строительство здания Наркомата земледелия, коим вполне мог бы гордиться и Ле Корбюзье.
В таком же стиле в конце двадцатых Щусев построил гостиницу-санаторий в Мацесте, Механический институт на Большой Садовой и дом артистов МХАТа в Брюсовом переулке.
Письмо директора Третьяковской галереи А. В. Щусева профессору П. Н. Сакулину
[РГАЛИ. Ф. 444. Оп. 1. Ед. хр. 1019]
А мавзолей вовсю жил своей жизнью. К нему, опоясывая Кремль, выстраивались длинные очереди. Иной раз людям приходилось стоять по нескольку часов, но они все шли и шли. С трибун мавзолея руководители советского государства приветствовали мирные демонстрации и военные парады. На правую трибуну всегда восходил со своими соратниками Сталин, а на левую со своими менее многочисленными товарищами – Троцкий. И не раз хвалили Щусева за то, что он так правильно придумал, хотя на самом деле Алексей Викторович ни о чем таком даже не помышлял, просто ему во время работы над проектом понравилась идея двухтрибунья.
Год за годом Сталин все больше укреплялся во власти, и уже ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Каменев, ни Рыков не воспринимались как глава государства.
На десятую годовщину Октября в свой очередной день рождения Троцкий поднял восстание, точнее, попытался это сделать, но ничего не вышло, его поддержали единицы. На его стороне теперь оказались Зиновьев с Каменевым. В этот день Сталин стоял на своей правой трибуне, а левая оставалась почти пустая. Троцкий же с балкона дома на углу Воздвиженки и Моховой приветствовал своих сторонников, двигающихся в сторону Красной площади.
Но государственный переворот погас сразу, как только начался, и выразился в итоге лишь в том, что один из охранников мавзолея троцкист Яков Охотников напал сзади на Сталина, пытаясь нанести тому удар кулаком в затылок. Его вовремя перехватили, и троцкист лишь слегка коснулся сталинского затылка, чего сам генсек даже не заметил. Это было единственное покушение на Сталина, когда злоумышленник хотя бы дотронулся до него, а что самое удивительное, Сталин приказал Охотникова выпустить. Тот доучится в академии имени Фрунзе, будет занимать должность начальника института по проектированию авиационных заводов, и расстреляют его уже в эпоху Большого террора десять лет спустя!
Неудавшийся мятеж привел к тому, что нужда в левой трибуне отпала. Троцкого исключили из партии, насильно отвезли на созданный Шехтелем Ярославский вокзал и сослали в Алма-Ату под напутствие остроумного Сталина: «Дальше едешь – тише будешь».
Возглавляемую Львом Давидовичем левую оппозицию разгромили, Зиновьева с Каменевым тоже из партии выгнали, правда, вскоре оба публично раскаялись, и их восстановили, но отныне обоих можно было считать политическими трупами. Впереди у них будут новые аресты, ссылки и смерть в пучине Большого террора. Зиновьев еще даже успеет перевести на русский язык «Майн кампф» Гитлера.
А у Троцкого впереди высылка из СССР, скитания по заграницам и гибель в Мексике от ледоруба подосланного убийцы.
Все это к тому, что отныне в руководстве партии наступало единство, а значит, и трибуну от Щусева потребуют новую – единую.
О каменном мавзолее, то бишь уже о Мавзолее с большой буквы, заговорили спустя ровно год после смерти Ленина. Объявили новый конкурс, комиссию опять возглавил Дзержинский, но спустя полтора года он умер от внезапного сердечного приступа, и вместо него каменным Мавзолеем занялся Луначарский.
Во втором конкурсе приняли участие все, кто участвовал в первом, но со всех концов страны поступали проекты и эскизы от простых людей, профессионально никогда архитектурой не занимавшихся.
Помимо смешных и нелепых, приходили и весьма интересные. Например, огромный корабль с надписью «Октябрь» и фигурой Ленина на носу. Не менее заманчиво выглядел проект в виде пятиконечной гранитной звезды. Но большинство предложений отвергалось сразу и вызывало только смех. Взять хотя бы «Вечное движение» – мавзолей на трамвайных платформах, двигающийся по всей Москве, и на каждой остановке заходят люди, а предыдущие выходят. Почему тогда не пустить такой поезд, чтобы по всей стране разъезжал, а то и по заграницам шатался?
На сей раз никакого собрания для обсуждения проектов не проводилось, комиссия спокойно работала, отбирая самые существенные работы. Оставался и проект Шехтеля, но бедняга Федор Осипович, настрадавшись от рака желудка, скончался в том же году и даже в том же месяце, что и Дзержинский.
7 ноября 1928 года в последний раз руководители партии и государства взошли на две разрозненные трибуны мавзолея. Вскоре Алексея Викторовича вызвали в Кремль, где в своем кабинете его встретил Сталин, а вместе с ним Ворошилов, Луначарский, Рыков, председатель Моссовета Уханов и председатель Высшего совета народного хозяйства Куйбышев. А еще инженер Наджаров, с которым Щусеву доводилось раньше работать.
– На сей раз, – сказал Сталин, – мы решили не устраивать зрелищное мероприятие. К тому же и главный клоун у нас ныне на гастролях в Турции. Товарищ Луначарский, доложите.
И Луначарский, коротко рассказав об итогах конкурса, подвел итог:
– Ни один из проектов не соответствует. Кроме вашего.
– Вот только трибуну надо сделать единую, – улыбнулся Рыков. – У нас теперь нет ни левых, ни правых.
– Наметился, правда, некий правый уклончик, – хитро прищурился на Рыкова хозяин кабинета. – Но, думаю, это ненадолго. И товарищ Рыков прав, нужна единая трибуна. С надписью «ЛЕНИН».
– Размеры сооружения следует значительно увеличить, – добавил Уханов.
– И можете теперь не стеснять себя в средствах, выбирать лучшие сорта камня, – сказал Куйбышев.
– Вы ведь привыкли повелевать камнями, – улыбнулся Сталин.
– А на меня возложена должность руководителя правительственной комиссии, – заявил Ворошилов. – Так что теперь мы в одной упряжке. Говорят, с вами легко работается.
– Тем, кто работает, – усмехнулся Алексей Викторович, – а тем, кто прохлаждается, трудно.
– Товарищ Ворошилов прохлаждаться не умеет, – строго произнес Сталин. – Сколько потребуется лет для возведения новой усыпальницы?
– Не меньше пяти, – ответил Ворошилов.
– Долговато, – насупился Сталин.
– В четыре уложимся, – передумал наркомвоенмор.
– В три постараемся, – вмешался Наджаров.
– Вот это обещание мне больше всего понравилось, – сказал Сталин. – Постарайтесь, Константин Сергеевич. Товарищ Наджаров назначен главным инженером и начальником работ по строительству мавзолея.
– Это прекрасно! – воскликнул Щусев.
– Прекрасно? – улыбнулся Сталин. – Ну и ладно. Можете приступать к работе, товарищи.
И Алексей Викторович вновь погрузился в работу. Он не стал слепо повторять пока еще стоящий на Красной площади деревянный мавзолей, создавал примерно такой же, но во многих новых формах и линиях, в них появились некая державность, сила, уверенность.
В окончательном виде мавзолей стал похож на мощную боевую единицу, гигантский гранитный танк с башней, которая, казалось, вот-вот начнет вращаться. А на броне – имя человека, перевернувшего Россию и, как утверждали многие, уничтожившего ее, но теперь под рукой нового хозяина страна стремительно возрождалась и становилась грозной для врагов. И олицетворением этой грозности была призвана встать на Красной площади твердыня из гранита и мрамора.
Пользуясь предоставленной возможностью, Щусев в четыре раза увеличил надземное сооружение, поднял его на три метра выше прежнего, а подземную усыпальницу расширил и углубил в десять раз, полностью переосмыслил и переделал ее.
Для наглядности и полного понимания, что он хочет воздвигнуть, Алексей Викторович выполнил гранитный макет нового мавзолея. Зрелище оказалось настолько впечатляющим, что члены правительства единогласно и сразу согласились утвердить его.
Покуда Повелитель камней занимался разработкой детальных чертежей, на Красной площади уже вовсю развернулись подготовительные работы. Первым делом убрали трамвайные пути. Отныне трамваи навсегда перестали грохотать здесь, с Охотного ряда и площади Революции маршруты 16, 31, 38 и литерный «В» теперь сворачивали налево от Никольской башни Кремля и уходили на улицу 25 Октября, затем направо в Рыбный переулок и еще раз направо по Варварке, наконец, налево – к Москве-реке. Прощай, матушка Красная площадь!