на фруктовый сад.
Сердце молодого студента Академии художеств щемило от чувства к Маше Карчевской. Конечно же, он побывал у них в доме и повидался с четырнадцатилетней девушкой, но Карчевские на лето уезжали за границу, и больше свидеться им в этом году оказалось не суждено. Но сколько на свете таких Маш? И ведь не увезет же он ее с собой в Петербург. А если она встретит другого и полюбит? Нет, надо пока забыть о ней. Брачное законодательство в России запрещает студентам жениться, так что, хочешь не хочешь, а еще пять лет ждать. Будет ли Машенька свободна в свои восемнадцать? Вряд ли. Ну, а уж если будет, тогда и можно жениться…
Николай Кириллович к этому лету окончательно ослеп, но продолжал деятельно обустраивать свое имение. Он провел хитроумный водопровод, способный орошать все сады и огороды, а на дворе усадьбы строил большой механизированный завод для производства кирпича и черепицы, каждый день завозилось оборудование – месилки, прессы, новейшие гофмановские печи из Германии. Слепой Апостолопуло так мастерски распоряжался строителями, что Щусев смекнул: надо поучиться. И внимательно прислушивался к распоряжениям Николая Кирилловича. Ведь всю жизнь придется строить и строить, а значит, надо уметь командовать народом.
Все лето в Сахарну приезжали разные интересные люди, инженеры из Рыбницы со строящейся железной дороги Слободка – Новоселицы, а также участники экспедиций, исследовавшие окрестности Днестра. По вечерам затевали музыкальные вечера, и Щусев радовал всех игрой на гитаре и пением, а ночью катались на лодках по Днестру при ясной луне. Подплывали к молдавским селам, где шла гульба, местные жители танцевали булгаряску и играли на музыкальных инструментах свою особенную музыку, в которой то бунтовал неистовыми руладами кларнет, то взвизгивала и спорила с кларнетом скрипка.
В молдавских селах Алексей изучал местные неповторимые орнаменты, перерисовывал их или выпрашивал у местной художницы Занофы целые рулоны ее орнаментальных композиций. А сколько портретов нарисовал он за это чудесное лето!
Но пришел конец августа, пора возвращаться в Петербург. Грустно, конечно, жаль расставаться с молдавским раем, но и по северной Пальмире он уже успел соскучиться, по ее широким проспектам и улицам, просторным площадям, по ее архитектурным пиршествам.
На первом курсе любимым преподавателем был Григорий Иванович Котов – история изящных искусств. На втором появился в академии и заблистал скульптор Владимир Александрович Беклемишев, который своей статью и необыкновенно красивой головой сам просился в скульптуру. Жаль только, что скульптурные классы предстояли еще только на четвертом курсе. Зато на третьем курсе в академию пришел преподавать Бенуа, он возглавил архитектурную мастерскую, быстро приметил Щусева и твердо заявил ему:
– Вы, голубчик, даже и не помышляйте о живописи, ваша стезя – архитектура, можете впредь не сомневаться.
Леонтий Николаевич был известен зданием общежития студентов Петербургского университета, доходным домом Ратькова-Рожнова, комплексом Придворной певческой капеллы, финской церковью Девы Марии, а более всего тем, что лично владел одной из первых работ Леонардо да Винчи – «Мадонной с цветком», которую уже успели прозвать «Мадонна Бенуа».
С ней у Щусева связано воспоминание, поначалу неприятное, а по окончании хорошее. Однажды он решил поправить Оскара Мунца, занимавшегося тоже в мастерской Бенуа:
– Почему ты говоришь: «полотно, полотно». Всем известно, что Леонардо предпочитал работать на дереве.
– Позор тебе, Сучев! – рассмеялся Мунц. – Всем известно, что, в отличие от Джоконды, которая остается по-прежнему на тополиной доске, леонардовские мадонны переведены с дерева на холст. Дерево осторожно срезается рубанком до самого слоя краски, этот слой очищается кислотами и переносится на холст.
– Что я, не знаю технику переноса с доски на холст, по-твоему? – покраснел Щусев. – Просто я не знал, что мадонна нашего Леонтия Николаевича тоже перенесена.
– И «Мадонна Литта», и «Мадонна в скалах», и «Мадонна с гвоздикой», и «Дама с горностаем», – сыпал познаниями Оскар.
Как провинциал, Щусев изо всех сил стремился быть всезнайкой, проявив в чем-либо ошибку, чувствовал себя так, будто палец дверью прищемил. И тут ему представилась возможность реванша:
– Аттанде! – воскликнул он. – Бьюсь об заклад, что «Дама с горностаем» не переведена с доски на холст. Готов бороду сбрить, если и тут ошибаюсь!
– Готов наголо побриться, – принял вызов голландец. Пришлось ему и впрямь ходить некоторое время лысым, поскольку кинулись в справочники и выяснили, что из картин Леонардо только «Мадонна Литта», «Мадонна Бенуа», «Мадонна с веретеном» и «Мадонна в скалах» перенесены на холст, а остальные – «Джоконда», «Дама с горностаем», «Иоанн Креститель» и «Благовещение» по-прежнему остаются на досках. Щусев торжествовал победу, начавшуюся с поражения.
– Чтоб ты облысел раньше времени! – сердито, но со смехом пожелал победителю побежденный.
– Не журись, хлопче, – рассмеялся Щусев и, чтобы голландцу не было обидно, взял да и тоже обрился наголо. Так, лысыми, они оба поехали отдыхать в Академичку, на берега реки Мсты и Мстинского озера.
Летом 1884 года в этих краях, расположенных где-то посередине между Петербургом и Москвой, на сорока десятинах, примыкающих к землям крестьян деревни Малый Городок, Императорская академия художеств завела дачу для летней практики студентов. Тех, кто хорошо учился, отправляли сюда на месяц, с бесплатным проживанием и питанием, причем весьма обильным. Места – сказочные! Даже если ты не художник, рука потянется к кисти и краскам. Вокруг большого деревянного дома разбросаны уютные летние домики, чудесный парк, купальня и пристань. Все это прежде принадлежало Министерству путей сообщения, а теперь перешло в аренду к академии и поначалу помпезно называлось Владимиро-Мариинским приютом в честь президента ИАХ великого князя Владимира Александровича, его супруги Марии Павловны и императрицы Марии Александровны. Но таковое название продержалось недолго, место отдыха студентов стали называть Академической дачей, а еще проще – Академичкой. Организовал и благоустраивал ее купец-старообрядец Кокорев, один из богатейших людей России, обладатель крупнейшего собрания живописи и скульптуры, меценат. Архитектор Кенель возвел восьмигранный центральный павильон, украшенный пропильной и глухой резьбой. Отовсюду видно, красота! Заблудишься в окрестных местах, павильон Академички – великолепный ориентир. В нем располагались столовая, библиотека, собрание репродукций, статуй, всяких реплик и даже бильярдная.
А. В. Щусев – студент Академии художеств
[Из открытых источников]
«Поступил в академисты по архитектуре в августе 1891 года, прошел классы гипсовых голов и переведен в натурный класс, в мае сего года с отличными успехами в науках перешел на III курс, и вообще в классах черчения и рисования занимается с большим успехом». К столь высокому отзыву прилагалась путевка на Академическую дачу, куда Щусев с удовольствием отправился с ватагой других успевающих академистов.
В ту пору модно было во что-нибудь тематически наряжаться и фотографировать так называемые живые картины. Однажды и студенты-дачники затеяли фотографироваться, изображая различные известнейшие полотна. В основном такие, где было много персонажей. Прошли по берегу Мсты бурлаки, на позаимствованных в Большом Городке конях посидели три богатыря, проехала боярыня Морозова. Щусев изобразил переднего бурлака, обмотав платком бритую голову, других изобразили Костя Богаевский, Володя Поярков, Товик Фишель, Оскар Мунц, Алешка Элкин, Филя Малявин, Гоша Косяков, Боря Великотыц и Сашка Манганари. Конкурсный отбор в богатыри выиграли Богаевский – Алеша Попович, Щусев – Илья Муромец и Малявин – Добрыня Никитич. Боярыня Морозова ввиду лета ехала на телеге, ее изобразил Манганари, а юродивого превосходно исполнил Товик.
– А давайте, братцы, запорожцев изобразим, – предложил Щусев. Эта картина Репина, выставленная как раз в Императорской академии художеств в тот самый год, когда Алексей поступил на первый курс, вызывала в нем исключительно восторг, без каких-либо нареканий. За нее он простил художнику и Ивана Грозного, и другие модно-революционные полотна. Он даже досконально изучил, кто изображен на полотне и с кого Репин рисовал.
– Этот в центре – атаман Иван Серко, – разъяснял Алексей товарищам по даче. – Тот еще прохвост, родился с зубами, что считалось признаком черта. Служил то полякам, то против них, то против Москвы, то за Москву, то даже в войске короля французского. На что имел поговорку: «Нужда закон меняет». Но в храбрости никому не уступал. И письмо султану он сочиняет от слова до слова. Другие ему лишь кое-что подсказывают. Дозвольте, братцы, мне его изобразить. К тому же и мой прадед, запорожский казак Щусь, у него в войске служил.
– Ну, коли так, то конечно, – согласилась студенческая братия.
Писарем усадили Элкина, казака Голоту сыграл Товик, распределились все остальные «бурлаки». Лишь не нашлось равного по толщине Тарасу Бульбе, и на его роль взяли дачного повара Никиту Дормидонтовича.
– Пиши, писарь, – диктовал Щусев-Серко, когда все расселись перед объективом. – «Ты, султан, чорт турецкий, и проклятого чорта брат и товарищ, и самого Люциперя секретар. Який ты в чорта лыцарь, коли голою сракою ежака не вбьешь? Чорт высирает, а твое войско пожирает!»
И вся шатия-братия покатывалась со смеху. Фотография получилась конгениальна картине Репина!
Не только слыть эрудитом, но и во всем превосходить своих сверстников – вот цель, которую студент Щусев перед собой поставил и во многом ее добивался.
– Не иметь слабых оценок, знать все, что появляется в искусстве, музыке, литературе, в театре, ну и, конечно, в архитектуре, – провозглашал он свое кредо Машеньке, гуляя с ней в то лето по чудесному саду на даче Карчевских в Долине Чар.
– Мне это так по душе, – отвечала она. – Терпеть не могу современное отношение к жизни как к сплошному развлечению. И здешняя молодежь стала рабыней этой глупой моды.