– Я не думаю, что он вообще о вас много думает, – усмехнулся Вальтер. – А что касается его самого, то те, кто поверхностно с ним знаком, могут вообразить себе, что он замкнут, придирчив, не всегда справедлив.
– Во-во, точно! – Нечаев утвердительно закивал головой. – Такой он и есть.
– Это он такой в деловой обстановке и с малознакомыми людьми, которым не совсем еще доверяет. На самом деле, если вступить с Щусевым в более теплое общение, вы увидите, что он веселый, яркий, интересный человек. И я вам помогу познакомиться с ним таковым.
Благодаря заступничеству Вальтера молодой Нечаев стал хоть и младшим, но полноправным членом общества архитектора. Отношения еще больше улучшились, когда Алексей Викторович увидел нечаевские старания и профессионализм, несмотря на молодость Александра Михайловича, а также его горячую преданность делу.
– Где вас так обучали? – как-то за чаем спросил Щусев казенного десятника. – В смысле хорошо.
– Я оканчиваю институт гражданских инженеров – признанный центр инженерной мысли и строительной науки!
– О… – протянул зодчий, – сколько патетики!
– Знаю, знаю, что вы – выходцы академии – презрительно относитесь к «гражданке», – насупился Нечаев. – Да, у вас «школа». Но и про главный недостаток могу сказать.
«Не обнаглел ли я? – промелькнуло у него в голове. – Все же начальник, да и старше меня на тринадцать лет. Где твое почтение, Саша?»
– И какой же? – Щусев прищурился.
– Полное пренебрежение инженерной стороной! Архитекторы не владеют инженерно-техническими знаниями.
– Ну, не все, – вступил в разговор Вальтер, – Алексей Викторович очень даже владеет.
Щусев широко улыбнулся поддержке. Да так широко, что его усы, размером с бабочку на шее, стали гораздо шире нее.
– Я о системе в целом, а не об одной отдельно взятой единице.
– А вы, я смотрю, дерзкий! – Щусев одобрительно посмотрел на Нечаева. – Не люблю мямлей. Кстати, слышал, вы за границей учились?
– Поступил в институт я в 1904 году. Кстати, конкурс был большой. Самое сложное – сдать рисование. Учился, все было нормально. Но с 1905 года начались разные волнения. И, как вы знаете, все высшие учебные заведения закрыли.
– Да… – Вальтер кивнул. – Два года они не работали.
– Я и уехал в Германию. В Дармштадт.
– Серьезно? Наша великая княгиня оттуда родом, – сказал Нестеров, до этого не участвующий в разговоре. – И что вы там делали?
– Поступил на архитектурное отделение Высшей технической школы. А что мне время терять? Когда открылся мой институт, я тогда сюда и вернулся.
– И как вам учеба за границей? – Михаил Васильевич скрестил руки на груди.
Нечаев пожал плечами.
– Трудно сформулировать? – отчего-то сердито спросил художник. У Нестерова всегда была манера держать себя несколько сурово.
– Дайте человеку подумать, прежде чем ответить, – заступился за молодого специалиста Щусев.
Нестеров что-то буркнул.
«Какая у него непримечательная внешность, – успел поразмыслить Нечаев. – Всегда думал, что художники – красавцы, и в основном встречались такие… Череп совершенно неправильной формы, да еще сдавлен по бокам. Лоб странный. Вперед сильно выдается. Можно сказать, выдающийся лоб. Но ведь и сам художник выдающийся».
– Хорошо и там, и дома, – ответил Нечаев. – Есть, конечно, различия в организации учебного процесса. Например, в России курс института пять лет, у германцев четыре. У нас каждый год экзамены, а там всего две сессии – после четырех и после восьми семестров. – Александр Михайлович рассказывал о различиях не только в учебе. – В России используют часто для кровли листовое железо, в Германии крайне редко.
Все бы еще слушали рассказы о загранице, пока не встал работник по фамилии Тамонькин и с видом, говорящим: «Хватит рассиживаться», – вышел из-за стола.
– Наша совесть ушла, – смеясь, сказал Щусев, – значит, и нам надо последовать за ней. Перерыв объявляю законченным.
Трагедии у окружающих в этом он не увидел. Всем действительно хотелось работать.
– Хорошие люди подобрались. Хорошая команда получилась, – как-то сказала великая княгиня Щусеву.
– Потому что вы – замечательный капитан, – ответил Щусев.
– Нет, я не капитан. Капитан вы. Прекрасный капитан!
– Спасибо за добрые слова! Обещаю не посадить корабль на мель! – улыбнулся Щусев.
Какой корабль? На какую мель? В плавание, что ли, собрался? – Великая княгиня недоуменно посмотрела на архитектора, но вслух не спросила. Наверное, сатира такая. Елизавета Федоровна знала, что иной раз ее подводит чувство юмора. Редко, конечно, но бывает. Да и русский юмор, он такой, особенный!
С руководителем строительных работ храма Александром Николаевичем Кардо-Сысоевым, военным инженером, архитектором, владельцем строительной конторы, Щусев быстро сработался и считал его прекрасным специалистом и вообще неплохим малым.
– Говорят, вы родственник самого Грибоедова, брешут или правда? – спросил как-то Щусев Кардо-Сысоева.
– Будто у знаменитостей родственников не бывает, – пробурчал Александр Николаевич, но точного ответа не дал.
Мать поэта и дипломата Александра Грибоедова Анастасия, тоже в девичестве Грибоедова, из смоленских дворян, ее племянницы – двоюродные сестры Грибоедова – вышли замуж: одна за Паскевича, другая за Кардо-Сысоева, прадеда Александра Николаевича.
– А я, признаться, поначалу думал, что вы страшный зануда, – сказал Щусев, когда они уже вместе съели пуд пыли, – а оказалось, не такой уж и страшный!
– А я, признаться, поначалу думал, что вы страшный балабол, – парировал ему Кардо-Сысоев, – а оказалось, не такой уж и страшный!
Оба дружно рассмеялись.
– А теперь что вы обо мне думаете? – поинтересовался Щусев.
– Вы гений, – коротко ответил инженер.
– Что меня подкупает, Алексей Викторович, в вашем храме… – сказал Кардо-Сысоев в одну из пеших прогулок по Ордынке.
Храм уже был почти достроен. Предстояли внутренние работы.
– В нашем, Александр Николаевич, – поправил архитектор.
– То, что он в каком-то своем особом стиле, – продолжил руководитель строительных работ. – Псковско-новгородские и раннемосковские реминисценции. Уникальный артистизм деталировки. И он совершенно по-разному смотрится в каждом ракурсе.
Инженер, закусив ус, задумался над следующей мыслью.
– Многие мои знакомые из любопытства приходят на стройку, и все в один голос утверждают, что невероятно интересно рассматривать ваш… э… то есть наш храм.
– Надо же. – Щусев смотрел на голландские липы и думал о том, что высаженные лет десять назад на Ордынке эти деревья сделали улицу более уютной. – Вы ведь москвич?
– Нет, но давно живу здесь. А родом я со Смоленщины. У меня там отец помещик в Третьяково, да и у нас с братьями угодья по соседству. Но, признаться, Москву люблю. И изучаю. А вы, насколько мне известно, тоже не москвич?
– Не москвич, я бессараб, – улыбнулся Щусев, – вернее, оттуда, и еще питерец.
– Любите Достоевского?
– Он барышня, что ли, чтобы его любить?
– Значит, не жалуете. А вот, кстати, дом, – Кардо-Сысоев указал на особняк, – где жила тетя Федора Михайловича, и он здесь останавливался, даже жил какое-то время. Кстати, усадьба стала прототипом дома Парфена Рогожина из «Идиота», а семья Куманиных и их окружение – прототипами некоторых героев произведения.
– Разве? Дом по сюжету романа находится на Гороховой улице.
– Да, дом по сюжету находится в вашем Петербурге, на Гороховой улице. Но считается, что описывал писатель именно дом на Ордынке, его облик и различные бытовые подробности. Вот так-то.
– Да неужели? – Щусев даже как-то нехотя взглянул на палаты тетки писателя. – Вечный спор питерцев и москвичей, даже по такому пустяку, – проворчал он. Хотя, по сути, ни он не питерец, ни Кардо-Сысоев не москвич. И, положа руку на сердце, Щусеву хотелось, чтобы продолжился разговор о Покровском храме.
Видимо, это место обладало особой творческой энергетикой. Помимо Достоевского в последующие годы советского времени в бывшей купеческой усадьбе будет подолгу жить поэтесса Анна Ахматова у своих друзей Ардовых, здесь в квартире под номером тринадцать побывают почти все из списка звезд середины двадцатого века. Впрочем, и у Ахматовой было два адреса – Фонтанка в Ленинграде и Ордынка в Москве.
Инженер, будто услышав мысли архитектора, продолжил начатый разговор о соборе.
– Я остановился на том, что наш храм очень интересно рассматривать со всех сторон. Продолжу, – инженер опять покусал ус. – Он производит впечатление средневековой рукотворности, и в то же время чувствуется совершенно другая эстетика, новая, современная. В силуэте постройки, в прорисовке деталей.
Неспешно дошли до начала Большой Ордынки – Водоотводного канала.
– А я и мосты хотел бы проектировать, – неожиданно сказал Щусев.
– Хотите – значит, будете.
– Ну что, идем обратно?
– А знаете что? Давайте-ка не обратно, а прямиком в «Славянский базар».
– Зачем это? – не понял Щусев.
– Поедемте! Отобедаем. Я угощаю. У моего батюшки сегодня именины. Да и праздника хочется.
– Вообще-то я хотел… – начал отнекиваться Щусев, но тут же махнул рукой: – А давайте! Но почему именно в «Славянский базар»?
– А меня подкупает, что Пороховщиков – тоже из наших.
Они быстро нашли пролетку с извозчиком и в легком двухместном экипаже с рессорами и поднятым верхом, запряженном крепкой сытой лошадью, домчались до Никольской. Пока ехали, Кардо-Сысоев принялся рассказывать о Пороховщикове:
– Он вышел в отставку в чине штабс-капитана и занялся подрядными строительными работами. Все как у меня. И вообще, молодец человек! Он взялся за благоустройство московских мостовых и первым стал мостить улицы твердыми породами камня – диабазом и диоритом, асфальт использует для покрытия улиц.
– Простите, но мне уже все известно про этого подрядчика, – перебил Щусев. – Пару лет назад читал в «Русском листке»…