– Да. Согласен, – медленно произнес Щусев, когда они подошли к колонне. И вновь он ощутил себя чем-то невесомым. Семечком в яблоке. Помолчал. – Как велико величие этого памятника. Простите за тавтологию. Духовный столп. Триумфальный!
– Крестьяне окрестных деревень стали здесь устраивать праздничные гуляния. Особенно ярко и шумно на Троицу. Так и говорят: «на памятнике», «идем на памятник».
– На памятнике? Это как это? – Алексей Викторович был увлечен своими мыслями и не сразу понял смысл сказанного.
– Нет, на колонну они не забираются, – улыбнулся граф. – Так местные прозвали это место. Народным становится.
Опавшие осенние листья, подчинившись воле ветра, играли между собой. Алексею Викторовичу вдруг стало хорошо и спокойно. Он лег на траву, положив руки за голову, чем поверг в изумление своего спутника и его немногочисленную свиту.
– Алексей Викторович, у вас в планах поболеть? – нахмурился Олсуфьев. – Встаньте немедленно, застудитесь.
– Вы только посмотрите на эти фигуры!
По небу безмятежно плыли причудливые облака, превращаясь то из дельфина в орла, то из дракона в бабочку.
– Я и отсюда все прекрасно вижу, не обязательно класть себя на осеннюю землю. Алексей Викторович, вставайте! Ну что вы, ей-Богу, как…
– Болконский, – подсказал слуга графа.
– Как ребенок, – окончил фразу Олсуфьев.
Щусев нехотя сел.
– Дорогой Юрий Александрович, у меня к вам просьба, оставьте-ка вы меня одного.
– Чтобы вы тут на траве разлеживали? Ну уж нет уж.
– Оставьте, оставьте, покорнейше прошу. И шкатулку тоже. А сами поезжайте. До вашей усадьбы рукой подать, я сам пешком запросто доберусь.
Юрий Александрович хотел было что-то возразить, но только махнул рукой:
– Ну ладно, как изволите. – И зашагал прочь.
Через какое-то время к сидящему на траве архитектору подошел слуга Олсуфьева и протянул теплое вязаное покрывало:
– Граф велел.
– Угу, – промычал тот, погруженный в мысли, затопившие его.
А место-то страшное, тревожное. Как там у Блока? Строчки вспоминались тягуче, с многоточиями: «И вечный бой! Покой нам только снится… Сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица… И мнет ковыль… Не может сердце жить покоем… Недаром тучи собрались… Доспех тяжел, как перед боем… Теперь твой час настал… Молись!»
Алексей Викторович открыл шкатулку и жадно принялся разглядывать старинные кресты – находки этого места. Бережно, поочередно извлекая реликвии и держа их подолгу на ладони, Щусев испытывал необъяснимое чувство полета. Будто что-то из него хотело вырваться и улететь, и он всеми силами пытался сдержать это непонятное, невидимое, пытающееся ускользнуть из него.
Не давая объяснения своим действиям, он снова лег на землю и положил все три креста себе на грудь. Немного сдвинул в сторону сердца и стал смотреть на исполинский крест колонны, сияющий в лучах осеннего солнца. Так он лежал довольно долго. Сложенное квадратом покрывало примостилось рядом, и, несмотря на сентябрь месяц, лежать на голой земле – тепло. Тепло и на груди, будто железные кресты грели его. Даже становится жарко. Как будто большой крест и эти старые взаимодействуют. Как будто их привели на встречу – дедов с внуком.
Солнце припекало. Горячий воздух нервно обжигал лицо, руки.
– Словно в Абиссинии, – пробормотал Щусев. – Брат Петр там бывает. Вы нас часом не перепутали? – усмехнулся он, непонятно к кому обращаясь.
Клонило в сон. Мысли путались. Тяжело дышалось, казалось, что в воздухе недостаточно кислорода. Очень жгло грудь. Будто на лежащие кресты-энколпионы наставили увеличительное стекло, и они словили луч то ли от солнца, то ли от слепящего креста колонны. Еще немного – и вспыхнет.
И вдруг на поле с разных сторон появились два человека. Не просто два человека, а два воина, одетые в доспехи. У каждого по лошади. Откуда они здесь? Зачем? Щусев напрягся. Он переводил взгляд с одного на второго, всматриваясь в их сосредоточенные лица. Оба бородатые. Но справа славянин, слева вроде как татарин. А копья, щиты для чего? Что у них на уме? Ребята, вы биться, что ли, собрались? Да ну, какая битва. Видимо, инсценировка. Олсуфьев, наверное, придумал. Он же помешан на истории. Только подождите, не разыгрывайте свой спектакль, я сейчас встану и уйду, чтобы не создавать вам препятствий. А то и в действующих лицах меня нет в вашей пьесе.
Алексей Викторович попытался приподняться. Не смог. Еще раз. Но его так вдавило, что не то чтобы ему встать сейчас, а как бы не уйти под землю.
Щусева охватила паника. А если его не заметят в траве и по нему пройдутся копытами? Хотел крикнуть, предупредить, но из горла вылетел только прерывистый звук, напоминающий клекот.
Тем временем славянин отложил в сторону щит и начал разоблачаться. Передумал? Сняв доспехи, человек остался в монашеском облачении – схиме, расшитой крестами. И в тот момент Щусев задохнулся от боли – кресты-энколпионы невыносимо пронзили грудь.
Алексей Викторович внезапно осознал смысл происходящего, будто кто-то дал ему это понимание. Да, монах этот – Александр Пересвет. А второй воин – Челубей. Считается непобедимым, потому как, владея магией, усиливающей эффективность боевых приемов с помощью заклинаний, впускает в себя силу Зверя.
Оба садятся на лошадей. Им подают копья. Съезжаются. Останавливаются на расстоянии всего нескольких метров от лежащего архитектора. Пересвет спокоен и даже насмешлив. Челубей тоже невозмутим. Но все его существо пронизано дикой степной яростью. Щусев видит, что копье ордынского воина на порядок длиннее. Недюжинная силища! Удержать такую дубину… Постойте! А как же тогда наш Пересвет нанесет ему удар? Челубей своим длинным копьем быстрее выбьет его из седла!
И снова нестерпимо зажгло в груди.
Воины на мгновение встретились взорами, а потом, резко развернувшись, поскакали прочь. Отъехав на приличное расстояние, они обернули коней и, пришпоривая их, ринулись друг другу навстречу. Челубей приник к холке лошади, алая с золотом попона развевалась по ветру. Пересвет летел на врага, выпрямив спину.
Алексей Викторович хотел скрестить пальцы на удачу, но не смог. Тогда попытался выкрикивать слова поддержки Пересвету. Но и они застревали в горле. Беспомощность, помноженная на бессилие, взъярили Щусева. Он так дернулся, что смог оторвать от земли правую руку и осенил крестным знамением Александра Пересвета.
И в это мгновенье послышался оглушительный удар, будто две молнии сошли с неба и столкнулись здесь, на земле. Челубей первым пронзил Пересвета в левую пазуху, прямо под сердце. Щусев дернулся, испытав яркую неимоверную боль. «Господи, помоги!» – прошептал он. Вражье копье, войдя в монаха на большой скорости, не успело вышибить его из седла. И Пересвет тотчас сам нанес великий удар, пробив челубеевский круглый щит-калкан. Непобедимый упал замертво.
И Пересвета покидали силы. Он с трудом обернулся, чтобы взглянуть на соперника, а затем посмотрел на Щусева. Алексей Викторович встал, причем легко, будто ничто и не держало его до этого. Взгляд Пересвета был теплый и ясный. Он перевел взор на кресты в руках Щусева и улыбнулся. Зодчий хотел тоже улыбнуться в ответ, но почувствовал былую окаменелость. Обездвиженный, он смотрел вслед медленно удаляющемуся в сторону русского войска коню с умирающим всадником в седле. Так и стоял, пока шла битва, держа в открытой ладони кресты. Слышал, как далеко от поля сражения в обители Живоначальной Троицы игумен Сергий возносил молитвы, а с ним, здесь на поле, молился и Божий раб Алексий. И, когда наступил переломный момент битвы, он поднял к небу взор и увидел ангелов, великих воинов Георгия и Дмитрия, и многих других святых мучеников. А полководцем у них был святой архистратиг Божий Михаил. Это вступило в бой Небесное Воинство. И тогда стоявший в укрытии полк князя Владимира Серпуховского вылетел из засады, чтобы нанести сокрушительные удары по главным силам Орды. И вскоре Троицкий игумен Сергий возвестил братии: «Мы победили».
Щусеву хотелось прыгать, кричать, плакать, ликовать! Но увы. Тогда он, собрав в себе все силы, сделал движение в сторону, потом в другую. Потом еще и еще. И каждое его движение сопровождалось громким мерным ударом в колокол. «Благовест», – подумал он. Странно было, что именно он, архитектор Щусев, издает эти звуки. Но нет, никакого архитектора тут не было.
Храм Сергия Радонежского на Куликовом поле. Архитектор А. В. Щусев
[Из открытых источников]
Вместо Щусева стоял храм. Храм Сергия Радонежского на Куликовом поле!
Очнувшись, он еще долго не мог пошевелиться, оставаясь каменным изваянием, храмом. И с трудом шевелил мыслями: что это было? Сон или видение наяву?
Наконец по камням его тела побежала человеческая кровь, руки и ноги обрели подвижность. И он побрел незнамо куда. Шел и шел…
Когда к вечеру Алексей Викторович вернулся в усадьбу, Олсуфьевы пожурили гостя за долгое отсутствие. Щусев отдал подошедшему слуге покрывало со шкатулкой, задержав взгляд на последней.
– Вы куда пропали? – Хозяйка усадьбы Софья Владимировна выглядела очень взволнованной, пытаясь выведать агатовыми глазами информацию раньше, чем ее озвучит Щусев.
Алексей Викторович в ответ лишь дважды шмыгнул носом.
– А я что говорил? Не лежите на холодной земле. Вот вам итог – простудились. – Юрий Александрович, открывая тяжелую дверь, пропустил вперед гостя.
Они прошли в гостиную, выкрашенную светло-зеленой краской, но называемую «Красной», поскольку мебель из карельской березы была вся обита красной шерстяной материей. Гостиная имела три выхода с дверьми из полированного ясеня. По окнам на деревянных кольцах висели прямые занавеси из полосатого тика. Пол гостиной состоял из сосновых некрашеных досок, проложенных довольно широкими рейками черного дуба.
На большом диване с прямой спинкой, обрамленной деревом, беседовали два человека. Одного из них – Петра Ивановича Нерадовского, талантливого графика и историка искусства, Щусев знал. Второй был ему неведом. Им оказался знакомый врач хозяев, некто Васильев. По сторонам от дивана стояли кресла с тонкими точеными ручками и с круглыми веерообразными спинками. На одно из них Олсуфьев указал Щусеву, на второе сел сам.