– Пока не пригласили на ужин, проведем время в интересном общении, – сказал хозяин.
Алексей Викторович слабо улавливал нить беседы. У него даже не получалось сделать вид, что вникает в ее суть. Весельчак и извечная душа компаний Щусев нынче молчал. Мыслями он по-прежнему находился на Куликовом поле и то и дело, встрепенувшись, бросал неловкие осторожные взгляды на доктора. «Нет, я не сумасшедший, – думал архитектор. – Очевидно, уснул. Это был сон. Пусть и такой настоящий. Иной раз вымысел точнее реальности бывает».
– Вы эту имеете в виду? – Олсуфьев встал с кресла, подошел к угловой деревянной стойке для палок и достал среди прочих элегантную трость черного тростника с глянцевитым набалдашником и с золотым рубчатым ободком под ним. – Подарок принца Валлийского моему отцу.
«При чем тут трости? – удивился Щусев. – Видимо, я окончательно выпал из беседы». – И, чтобы не показаться неучтивым, заставил себя слушать рассказ графа.
– Однажды отец сопровождал в Англию наследника Александра Александровича. И там гулял по берегу моря с будущим королем Эдуардом Седьмым. Отцу понравилась трость наследного принца, и он похвалил ее. А тот возьми да и скажи: «Она ваша». А еще тогда же, в ту же поездку, отца пригласили на торжественный обед к королеве Виктории в честь русских августейших гостей. Он пришел в башмаках, которые ему были малы и сильно жали. За обедом стало совсем невмоготу, и отец потихоньку снял обувь. А это заметила графиня Апраксина, которая Оболенская сейчас, и как отпихнет эти башмаки. Обед закончился, королева встает, все следом, идут благодарить ее, а мой отец в одних чулках!
Все рассмеялись, кроме Щусева. Это не ускользнуло от Олсуфьева. К тому же у Алексея Викторовича нещадно щекотало в носу, и он как ни сдерживался, но дважды чихнул. Причем громко так, от души.
– Алексей Викторович, вы, видать, и вправду нездоровы… Хорошо, что доктор Васильев заехал. Пусть-ка он вас осмотрит.
Васильев, грузный, но при этом очень живой, закивал. А Щусев, наоборот, замотал головой.
– Сейчас касторки выпишем и марганцовкой обмажем, – весело сказал доктор. – А что у вас, дорогой Алексей Викторович?
– Я здоров, – ответил архитектор, но как-то очень неубедительно прозвучала эта фраза. – Юрий Александрович напрасно беспокоится. Он, вероятно, думает, что я лежал на траве и простудился.
– Долго лежали?
– Боюсь, долго. Уснул.
Все трое, включая Нерадовского, покачали головами.
– Зато удивительный сон видел, – сказал Щусев. – И саму битву, и бой Пересвета с Челубеем. И Пересвет, между прочим, был без доспехов.
– Да ну, – не поверил Олсуфьев.
– Так это ж сон, – уточнил Нерадовский. – Сам подумай, Юрий Александрович, как бы он без защиты в поединке-то выступил и, главное, зачем?
Щусев начал торопливо пояснять, под явное недоверие Олсуфьева и Нерадовского.
– Сон сном, а на самом деле так и могло быть.
– Но пробитый копьем человек будет не в состоянии не только копье держать, но и себя в седле не удержит, – с горячностью возразил обычно уравновешенный граф, у которого вообще попробуй выманить какую-либо эмоцию. – Так что, фантазер вы, милый наш архитектор. А во сне чего только не привидится?.. Да еще на сырой земле, – по-доброму усмехнулся он.
До этого молчавший доктор вступил в разговор:
– Поясню вам, други мои, как хирург, который прооперировал не один десяток с проникающим ранением живота. Ранение в левую половину, особенно сквозное, хочу сказать вам, самое безопасное. Слева что? Селезенка, кишечник и аорта. Смерть на месте будет только при повреждении аорты – за десять секунд человек теряет до пяти литров крови. Это случается крайне редко, и то в основном при ранении толстыми предметами. Если травма кишечника, то боец вообще не ощущает ее и будет умирать несколько дней от перитонита, как Пушкин.
– А повреждение селезенки? – Олсуфьев сложил руки на груди.
– Повреждение селезенки опасно. Но даже если случится ее полный отрыв от сосудов, и то человек остается способен к действиям полчаса и немногим больше! Другие повреждения селезенки сопровождаются не быстрым кровотечением, так как организм обладает способностью при этой травме свертывать кровь, и боец может умирать несколько часов.
– Если в позвоночник? – напирал граф.
– Ранение позвоночника не представляет смертельной опасности на месте. Если оно сквозное, это означает, что позвоночник ранило только по касательной. Попадание в центр позвоночника предметами большого диаметра, типа копья, может свалить человека на месте, но даже от перебива позвоночника смерть быстро не наступит, при этом боец может действовать, а в порыве боя боль не ощущает, голова и органы в порядке. Вот так-то…
Щусев слушал и не верил своим ушам.
– Таким образом, – сказал он, когда доктор закончил пояснения, а Нерадовский и Олсуфьев молча переваривали сказанное, – напрашивается вывод. Челубей ранил Пересвета в левую половину живота. Скорее всего, это было полное разрушение селезенки, и умер он от большой кровопотери в брюшную полость, которая продолжалась… сколько, доктор?
– Минут десять – двадцать.
– Даже до своих успел доехать. Пронзенный копьем. Ах да!.. И без доспехов.
Все помолчали.
– Однако… – наконец выговорил Нерадовский, – интересный сон у вас был, Алексей Викторович.
Щусев загадочно улыбнулся. Теперь он знал, каким будет храм. Неодолимым. И архитектор принялся за переработку проекта, третью по счету, придя к окончательному решению всех деталей лишь к 1911 году.
Композиционная схема Щусева вполне устраивала, поэтому он оставил ее прежней. Но усилил новгородско-псковские мотивы. Изменил основной объем сооружения, от чего храм стал выглядеть монолитнее. Утихомирил порывы архитектурных масс на западном фасаде. Колокольню поместил на срез стены, сделав одинаковыми щели звонницы. Да и вообще частично преобразовал главный фасад, сделав его асимметричным. Две одинаковые башни Щусев заменил разными.
– Папа, так это же не башни, а Пересвет и Ослябя! – воскликнул Петр, увидев новый проект отца. – И даже один в шлеме! – Он указал на кровлю, похожую древнерусский шелом.
– Мне в этом месте немного Копорскую крепость напоминает. – Мария Викентьевна имела в виду ворота западного фасада. – Там тоже вход между башен.
– Наблюдательная, – похвалил Щусев жену. – И уж раз речь о входе, заметьте, он стал суровее.
– Простой треугольник, – хмыкнул сын.
– Много ты понимаешь, Петр Первый! – Мать с укором взглянула на сына. – А я считаю, что наш дорогой и любимый архитектор создал храм, полный былинного величия. Браво! – И Мария Викентьевна трижды громко хлопнула в ладоши. – А теперь, господа Щусевы, на прогулку, мозги проветрить!
Восторгов жены архитектора заказчик граф Олсуфьев не слишком разделял. Он скрупулезно изучил проект. Нашел в изменениях много примечательного и вынес вердикт, что образ храма стал тяжеловеснее и от того спокойнее по ощущению. Но! Ему совершенно не понравилось асимметричное решение.
– Для чего, скажите мне, эта индивидуальность каждой башни?
– Как заметил мой юный сын, башни – это Пересвет и Ослябя, – принялся объяснять Щусев. – А они не были близнецами. Индивидуальности, составляющие целость. А асимметрия – признак интеллектуальной архитектуры. Да и люди не симметричны, у каждого левая сторона тела и головы отличается от правой, и у каждого не два симметрично расположенных сердца. И у кого-то левая рука сильнее развита, у другого – правая.
Но Олсуфьева продолжали глодать сомнения. До тех пор, пока новому проекту памятника не дал добро Комитет увековечения памяти битвы на Куликовом поле, тем самым разрешив строительство храма.
Закладка храма-памятника состоялась 16 июня 1913 года. Народу собралось видимо-невидимо, чем ближе к месту закладки, тем теснее.
Нерадовский заглянул в гости к Щусеву, заодно принес двадцать пятый номер «Искры» – художественно-литературного и юмористического журнала.
– Вот, полюбуйся-ка, Алексей Викторович.
Щусев взял журнал. Открыл на загнутом конце 194-й страницы и прочел: «Закладка памятника на Куликовомъ поле». Он быстро пробежал глазами текст, в котором говорилось, что на месте Куликовской битвы состоялась закладка храма-памятника, что теперь Куликово поле входит в состав имения Михайловское-Тульское графа Ю. А. Олсуфьева, пожертвовавшего участок земли для храма. А также что на торжестве, которое имело скромный характер, присутствовали тульский губернатор Н. Н. Лопухин, владелец Куликова поля граф Ю. А. Олсуфьев и масса крестьян. Щусев рассмотрел фотографии с торжественного молебствия на месте закладки храма и как губернатор Лопухин кладет первый камень.
– Что ж, полдела сделано, – сказал довольный архитектор, закрывая «Искру», – теперь осталось дело сделать!
Павел Иванович рассмеялся и обнял его.
– От души поздравляю! Признаться, мне ваш проект очень импонирует. На мой взгляд, важной особенностью храма стало умелое соединение элементов церковной архитектуры с формами крепостного зодчества. Вы, Алексей Викторович, – большая умница!
– Хорошо, что не большой умник! – Настроение Щусева было приподнятым. – Да что мы на пороге стоим? Не по-людски как-то. Проходи, Петр Иванович, проходи! И время обеда уже. Сейчас вместе и откушаем.
Нерадовский немного поотнекивался от приглашения, у него и в самом деле были дела, но неспешные, поэтому он решил пожертвовать ими в угоду общению с архитектором.
– К тому же нам не мешало бы выяснить кое-какой вопрос… – пробормотал он, усаживаясь за стол. – Любопытное, однако, замечание: если говорят про мужчину «умник», это плохо, а если «умница» – хорошо. Не зря иностранцам трудно выучить наш язык.
– Да уж, да уж…
За обедом гостя посадили по правую руку от хозяина, восседавшего во главе стола. Рядом с Нерадовским сел старший сын Петя, а напротив них Мария Викентьевна с Мишей. Лидочку уложили в детской на дневной сон, правда, с неимоверным трудом.