– Море, – ласково произнес Щусев. – Однако! Такая светлая лазурь, как сегодняшнее небо. Да-да, вы только посмотрите, будто небо отражается в воде или, наоборот, море в небе.
– Так и вижу, – сказал Всеволод Андреевич, не глядя на небо, – как отсюда рыцари отправлялись в крестовые походы. Злодеи.
– А я люблю Италию! – Щусев вдохнул морского воздуха. – Весь этот сапог.
– Чудная она, эта Италия. – Субботин тоже сделал глубокий вдох. Задумался. – И такой разный народ.
– Да, – согласился Щусев. – Южане, к примеру, проще и общительнее. И атмосфера здесь такая расслабленная.
– Это точно. Никто никуда не спешит.
– Кроме паломников, – засмеялся Щусев.
– И вас, дорогой наш Алексей Викторович. Вечно вы в делах, в проектах.
– А что делать? – развел руками академик. – Пока молод, пока полон сил, пока есть заказы. Семью надо кормить. Да и самому охота след в обществе оставить. И чтобы понимать, что не зря живешь. А вообще, положа руку на сердце, я очень люблю свое дело. Очень. Прямо страсть у меня к нему, ко всем этим проектам, чертежам, сметам, зданиям. Хоть и каменные они, но, не поверите, они для меня как живые.
– Понятно, это ж ваши дети.
– Ну нет! – снова засмеялся Щусев. – Дети у меня другие. Петя, Миша и Лидочка. Милые, теплые.
– Ну, пусть не дети, а детища, – исправился Субботин. – И все равно ведь ваши. Мы умрем, а они, каменные творения, будут в веках стоять.
– Вот потому-то и живу быстро, чтобы много успеть.
Щусев замолчал.
– Признаюсь вам, что редко, крайне редко думаю: вот выйду я на покой. Ведь выйду же когда-нибудь? Ничего не буду строить, а буду только путешествовать! Вот приеду, к примеру, в Бари. Вечерами не спеша будем прогуливаться с моей милой старушкой Маней. Представьте, в окошечках домов летают легкие занавески. За занавесками кухоньки со столами, за ними сидят синьоры и синьорины и лепят пасту. Какая тут в Апулии знаменитая паста?
– Орекьетте.
– Как-как?
– Орекьетте. В виде маленьких ушек. Причем делают их разным цветом. Но думаю, вам не остепениться, уверен, что и в сто лет затеете какой-то проект.
– Пожалуй, соглашусь с вами, – задумчиво сказал академик, глядя на спокойную гладь моря.
Неподалеку один рыбак со всего размаха ударял о камень мешок. Второй стоял рядом и громко руководил действиями первого.
– Зачем они лупят мешком по камню? – спросил Щусев у Субботина. – Что-то размягчают?
– Осьминога. Бьют им по твердому, а иначе не разделать. Щупальца становятся кудрявыми. Это называется «кудрявить моллюска». А потом едят, сырого. Я пробовал.
– Ну и как?
– Вкусно. Особенно с белым вином.
– Пойдемте-ка обратно, дорогой Всеволод Андреевич, а то у меня в желудке как будто осьминоги зашевелились. Поужинаем пиццей и сырами. Где еще, как не в Бари, вкусить свежего буратту? – Щусев мысленно представил мешочек из моцареллы с сердцевиной из сливок. – Или эти ниточки сыра в густых сливках. Подскажите, как название?
– Страчателла. Звучит как имя девушки – Страчателла!
– Идемте ж, а то я уже страдаю по страчателле. Но как по сыру, а не по девушке с допустимым именем!
На обратном пути Субботин интересовался иконостасом. Щусев сказал, что буквально месяц назад у Хлебниковых заказали пятиярусный басменный из вызолоченной меди.
– По вашим чертежам?
– Да, – кивнул академик. – Но будет напоминать иконостас московского Успенского собора.
Увы, идеям Щусева относительно интерьера не суждено было сбыться в ближайшее время. Из-за вспыхнувшей мировой войны не получилось доставить на барийскую землю для храма ни сам иконостас, ни приготовленные для него старинные иконы. Да и художники не смогли приехать расписывать своды и внутренние стены церкви и притвора. За образец росписей было запланировано взять росписи Ферапонтова монастыря. Для оформления храма Щусев рассматривал кандидатуры в том числе Василия Шухаева, Александра Яковлева и Кузьмы Петрова-Водкина, направившихся по просьбе архитектора изучать и делать копии знаменитых росписей Дионисия.
Все работы по возведению подворья были замедлены, а само оно, достроенное вчерне, превратилось в приют для русских путешественников, оказавшихся в Европе.
В 1914 году Россия участвовала, и весьма успешно, аж в нескольких выставках за рубежом – Генуя, Лион, Лейпциг, Мальмё, Венеция. Экспонаты восхищали западную публику, вызывая восторг. В итальянской Венеции, германском Лейпциге и шведском Мальмё экспозиции располагались в специально выстроенных национальных павильонах. Авторы – русские архитекторы: в Лейпциге – Покровский, в Мальмё – Перетяткович, в Венеции – Щусев.
Что касается Венеции, то проводившиеся там выставки становились все более и более популярными. Изначально для них властями был выстроен дворец с предоставлением залов государствам, участвующим в биеннале. Однако со временем тем, «кто достиг каких-либо высот в области прекрасного», предложили строить свои павильоны на постоянной основе.
Россия и ее искусство находились в зените славы. Они интересовали мир. И поэтому итальянцы за несколько лет до проведения в 1914 году одиннадцатой Международной выставки искусств в Венеции обратились к русскому посольству в Риме с предложением построить свой выставочный павильон. Даже предложили проект павильона за авторством Даниэля Донги, главного инженера технической администрации венецианской коммуны.
Ранее Донги писал профессору Антонио Фраделетто, активному культурному деятелю, депутату Венеции, стремящемуся выдвинуть ее на передовые позиции в культуре, первому генеральному секретарю биеннале, который непременно хотел взглянуть на проект русского павильона: «У меня было слишком мало времени, чтобы глубоко изучить этот предмет. Характерная русская архитектура наиболее ярко проявляется в церковном строительстве, в своей основе, а также во внешних формах, отмеченных влиянием византийского стиля, что особенно заметно, например, в деревянных постройках. Но так как речь идет о выставочном павильоне, церковный стиль мне не кажется подходящим, и, учитывая желание сделать его огнестойким, я считаю, что нужно исключить сходство с неогнестойкими, то есть деревянными, постройками. Поэтому я обратился к тому типу архитектуры, который мы находим в старинных зданиях Москвы и других русских городов, упрощая их стиль, насколько возможно, и стараясь наилучшим образом справиться со сложностью, связанной с отсутствием внешних окон, а также с трудностями, которые возникают из-за последовательности трех выставочных залов разной длины. Так как на вид здания будут влиять боковые выступы этих залов и так как в русской архитектуре доминирует мотив башен и шпилей, я решил, что будет целесообразно построить по краям фасада две башни, в которых разместится контора для продажи произведений и т. п. В верхней части этих башен я бы предложил роспись в виде русского герба, а в верхних квадратах частей фасада, обрамляющих входной портал, можно поместить росписи с гербами русских провинций. Ниже этих квадратов стена может быть облицована кирпичом. Если стена будет цементной, то можно будет имитировать кирпич или нанести на стену борозды, имитирующие руст, оставив, возможно, видимыми цементные блоки. Я выполнил перспективу павильона, чтобы можно было лучше судить, можно ли оставить боковые части без украшений или нет. Все декоративные элементы можно было бы выполнить из искусственного цементного камня, что будет недорого…»
Великая княгиня Мария Павловна, августейший президент Императорской академии художеств, заинтересовалась предложением относительно павильона. Однако предстояло решить финансовые вопросы. Денег, попросту говоря, не было, пока Богдан Иванович Ханенко – промышленник и меценат – не решил пожертвовать личные средства на строительство венецианского русского павильона.
В январе 1913 года Богдан Иванович написал конференц-секретарю Академии художеств Лобойкову следующее: «Обдумав всесторонне вопрос об обеспечении скорейшей постройки в Венеции желательного для Ее Императорского Высочества Русского павильона и придя к заключению, что детальные соображения и обсуждения (от которых столько гибнет благих начинаний)… оттянули бы… осуществление… я остановился на решении предоставить немедленно в распоряжение Ее Императорского Высочества максимальную сумму, в которую может обойтись постройка павильона».
Ханенко дал на сооружение российского павильона в Венеции двадцать одну тысячу рублей и еще десять тысяч – «в качестве капитала, проценты с коего употреблять бы на необходимые расходы по охране имеющего быть воздвигнутым здания». Будущий павильон должен был стать первым постоянным павильоном Российской империи, до этого все павильоны, строившиеся ею для различных выставок, носили временный характер.
Венецианские власти для проведения биеннале на регулярной основе выделили крупный участок на восточной окраине города в садах Джардини. Президент Императорской академии художеств помогла с выбором места. Решили возводить павильон в самом конце прекрасной платановой аллеи, посаженной по указу Наполеона. Проект, предложенный венецианцами, был любезно отклонен, а на роль архитектора павильона пригласили академика Щусева.
К тому времени Алексей Викторович обладал немалыми знаниями и опытом проектирования пространств. Это и эскизы павильона для римской международной выставки, проходившей в 1911 году в парке виллы Боргезе. Правда, тогда Щуко стал архитектором выставки, но Щусев не особо-то и расстроился. «Приумножаю умения!» – думалось ему. Годом ранее зодчий спроектировал художественный павильон в стиле модерн для фабрично-заводской, художественно-промышленной и сельскохозяйственной всероссийской выставки в Одессе.
Тот же Богдан Иванович Ханенко, человек, живо интересующийся культурой, заказывал Щусеву пристройку в Киевскому музею императора Николая Второго. У Ханенко имелась прекрасная художественная коллекция, часть которой меценат планировал передать музею. Для нее-то и нужна была пристройка. Условия проектирования нестандартные – закольцеваться с уже существующим зданием и создавать дополнительные залы, учитывая стилистику построенного музея в классических формах.